Вячеслав Фомин - Варяго-Русский вопрос в историографии

• Название: Варяго-Русский вопрос в историографии
• Автор: Вячеслав Фомин
• Издательство: Русская панорама
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-93165-272-6

В сборнике представлены монографии и статьи русских историков разных поколений - кроме новых исследований публикуются также работы русских историков, составивших золотой фонд отечественной исторической науки. В публикуемых работах затрагиваются практически все аспекты сложнейшего и столь важного для русской исторической науки варяго-русского вопроса и показываются истинные истоки Руси, тенденциозно трактуемые норманистами.

---

64. Соловьев С.М. Август-Людвиг Шлецер. Стб. 1547; Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристики... С. 155; Ключевский В.О. Лекции по русской историографии. С. 447; Видаль-Накэ П. Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире. - М., 2001. С. 381; Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 15-16.

65. Schlözer A.L. Probe russischer Annalen. S. 66-67; Шлецер А.Л. Русская грамматика. I—II. С предисловием С.К.Булича. - СПб., 1904. С. II, VI.

66. Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера... С. 230.

Ломоносов и антинорманизм в трудах норманистов начала XIX в. - 1941 г.

Норманисты, энергично творя до сих пор «из этимологий истории» и «на простом, может быть, случайном совпадении слов» выстраивая «целые теории», параллельно с тем постоянно говорят о «ненаучности» и «патриотичности» антинорманизма. И говорят так громко и так многоустно, что таковым антинорманизм априори уже воспринимался в XIX в. даже на уровне обыденного сознания. И прежде всего только в таком ключе ведется разговор о выдающемся сыне России, по праву ставшим ее символом, - М.В.Ломоносове. И ведется потому, что он 260 лет тому назад в открытой дискуссии 1749-1750 гг. по поводу речи Г.Ф.Миллера «О происхождении имени и народа российского» раскритиковал норманизм, как совершенно не имевший опору в источниках, так основательно, что в течение шестидесяти лет эта ложь не отравляла русскую историческую науку. А тот факт, что в опровержении норманской теории Ломоносов руководствовался исключительно наукой, а не «ультрапатриотизмом» и «национализмом», а именно такие ярлыки-ругательства используют норманисты в качестве самого главного аргумента в своей «научной» борьбе с инакомыслием, надумано приписывая варяго-русскому вопросу - вопросу чисто академическому и должному отсюда разрешаться чисто академическими средствами - политическое звучание, подтверждают участниками той же дискуссии академики Петербургской Академии наук И.Э. Фишер и Ф.Г. Штрубе де Пирмонт.

И подтверждают тем, что они, будучи немцами, т. е. не имея в мыслях и самой малой крупицы «русского патриотизма», также указали, как и русский Ломоносов, на несовместимость речи-диссертации Миллера с наукой и возражали в своих рецензиях на каждую ее страницу. Важно при этом заметить, что Штрубе де Пирмонт, как констатировал норманист В.А. Мошин, «наиболее жестоко критиковавший доклад Миллера, в сущности, расходился с ним лишь в частностях, признавая норманское происхождение руси». Весьма также показательно, как стопроцентно совпали заключения норманиста Штрубе де Пирмонта и антинорманиста Ломоносова. Так, первый подчеркивал, что, «по моему мнению, Академия справедливую причину имеет сомневаться, пристойно ли чести ее помянутую диссертацию публично читать и напечатавши в народ издать» (позже он говорил, что Миллер «предлагает о начале россиян понятия, совсем несходные с краткими и ясными показаниями наших летописцев и с известиями чужестранных историков...»).

И второй отмечал, что она, поставленная на «зыблющихся основаниях», «весьма недостойна, а российским слушателям и смешна, и досадительна, и, по моему мнению, отнюд не может быть так исправлена, чтобы она когда к публичному действию годилась»[67]. А что диссертация Миллера действительно «весьма недостойна», чтобы ее «публично читать и напечатавши в народ издать», позже подтвердили и, разумеется, опять же не под воздействием повинного во всех бедах норманистов русского патриотизма, еще два немецких историка А.Л. Шлецер и А.А. Куник. И эти столпы норманизма признали, при всей своей огромной антипатии к русскому Ломоносову и при всей своей огромной симпатии к немцу Миллеру, полнейшую научную несостоятельность диссертации последнего: Шлецер охарактеризовал многие ее положения как «глупости» и «глупые выдумки», а Куник коротко назвал ее «препустой»[68] (подобные эпитеты - «дурная» и «вздорная» - прилагал к ней многими годами ранее и Ломоносов[69]).

Такое дружное единомыслие в оценке диссертации Миллера столь по-разному смотревшими на начало Руси учеными объясняется тем, что ее автор оказался абсолютно неготовым вести разговор на одну из сложнейших проблем исторической науки «О происхождении имени и народа российского», по причине чего более чем основательно запутался в истории. Ибо он положил в основу своего сочинения «Деяния данов» Саксона Грамматика (1140 - ок. 1208), в которой тот подробно повествует о многовековых войнах датчан с балтийскими русами, проживавшими в западной часть нынешней Эстонии - провинции Роталия-Русия и Вик с островами Эзель и Даго. И все эти события, имевшие место быть в глубокой древности на балтийском Поморье, Миллер, не поняв их смысла и территориальной привязки, перенес в историю Киевской Руси, в связи с чем в ней появились мифические «российские цари» Олимар, Енев, Даг, Радбард, которых взял под свою защиту датский король Фротон III, живший в третьем веке после рождества Христова, и сын которого Фридлев «в России воспитан... и в России царствовал». Параллельно с тем он утверждал, что «гунны владели частию России до самого Финскаго залива», что датские и шведские короли часто предпринимали походы «в Россию», что потомки «российского царя» Радбарьда (Рандбарда), женатого на дочери датского короля Ивара Видфадмия, умершего в 600 г., «с отменной храбростию» участвовали в Бравалльской битве и т. д., и т. п. (норманисты, не зная мнений Фишера, Штрубе де Пирмонта, Шлецера, Куника и, не видя в глаза текста речи Миллера, до сих пор преподносят ее в качестве высочайшего образца исторической мысли того времени)[70].

Но поражение Миллера-норманиста не означало поражение самого норманизма, т. к. у последнего нашлись - и в массовом количестве - весьма авторитетные пропагандисты и популяризаторы в Западной Европе и России. И его проникновение в нашу науку во втором десятилетии XIX в. и его затем «триумфальное шествие» по ней связано с именем Шлецера, мысли которого по поводу своей же истории безропотно повторяла и под их воздействием весьма плодовито рождала новые «аргументы» подавляющая часть российских ученых. Как точно выразил в 1830-х гг. эту ситуацию известный славист Ю.И. Венелин, Шлецер, «приняв на себя профессорскую важность и вид грозного, беспощадного критика... перепугал последующих ему молодых историков; Карамзин и прочие присягнули ему на послушание и поклонились низко пред прадедами своими скандинаво-норманно-шведо-варяго-руссами!».

А норманисту Шлецеру они добровольно «присягнули на послушание» и возвели его в ранг, по словам того же Венелина, «классического руководителя» потому, что были западниками (а как ими было не быть, если с детства чуть ли не каждому русскому внушалось, а здесь уместно процитировать A. С. Грибоедова, устами Чацкого констатировавшего в начале 1820-х гг., «как с ранних пор привыкли верить мы, что нам без немцев нет спасенья!»). И потому, изо всех сил желая соответствовать типу европейски образованного и европейски мыслящего исследователя и прежде всего, конечно, в глазах западноевропейских коллег, очень часто возводили в абсолют, не взвесив на весах критики, их слова, сказанные - даже по ходу! - в адрес нашей истории. И в первую очередь их заверения о якобы активных и масштабных действиях норманнов на Руси, в Причерноморье и Прикаспии, которые представлялись в качестве ярчайшего примера проявления силы германского (норманского) духа. Как образно выразил в 1839 г. такое крайне ненормальное состояние дел в российской исторической науке, убивающее в ней желание обрести истину, B. Г. Белинский, не сомневавшийся, надо сказать, в норманстве варягов и руси, «историки наши ищут в русской истории приложение к идеям Гизо о европейской цивилизации, и первый период меряют норманским футом, вместо русского аршина!..»[71].

И такой настрой нашей науки, изначально поставившей себя в положение ведомого, старательно копирующего все действия и слова ведущего - западноевропейской науки, подрывал ее дееспособность в разработке варяго-русского вопроса, ибо, а это уже замечание антинорманиста М.О. Кояловича, высказанное в 1884 г. в адрес Е.Е. Голубинского, «пристрастие автора к норманскому или точнее шведскому влиянию у нас даже в области религиозной доходит иногда до геркулесовых столбов» и что «новый недостаток сравнительного приема нашего автора, - большее знание чужого, чем своего. Это самая большая опасность сравнительного метода при изучении нашего прошедшего, которой необходимо противопоставлять тем более тщательное изучение своего».

Но русская историческая наука, где мысли ученых жестко форматировали норманизм и западничество, проигнорировала предостережения норманиста Белинского и антинорманиста Кояловича и мало думала о «тщательном изучении своего». Поэтому, как заключал в эмиграции И.Л.Солоневич, размышляя над причинами страшной катастрофы России 1917 г., чуть не приведшей ее к гибели, что «фактическую сторону русской истории мы знаем очень плохо - в особенности плохо знают профессора русской истории. Это происходит по той довольно ясной причине, что именно профессора русской истории рассматривали эту историю с точки зрения западноевропейских шаблонов», и что «русская историография за отдельными и почти единичными исключениями есть результат наблюдения русских исторических процессов с нерусской точки зрения»[72].