Николай Лейкин - Наши за границей

• Название: Наши за границей
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Юмористическая проза

Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых, в Париж и обратно.

---

— Какъ апре! Сейчасъ надо. Кто-же ѣстъ соленое послѣ супу! Глаша! Скажи ему…

— А презанъ, а презанъ… — заговорила Глафира Семеновна.

Слуга пожалъ плечами и побѣжалъ за требуемымъ.

— Хорошій ресторанъ, дерутъ даже за входъ, а такихъ слугъ держатъ, которые даже не знаютъ, что послѣ чего подавать слѣдуетъ, — ворчалъ Николай Ивановичъ, не зная французскаго обычая, по которому соленыя закуски слѣдуютъ за супомъ.

Черезъ минуту слуга явился съ маленькими тарелочками, на которыхъ лежали двѣ сардинки, сыръ бри и нѣсколько длинненькихъ маленькихъ морскихъ раковинъ (moules). Глафира Семеновна какъ взглянула на раковины, такъ сейчасъ сморщилась, проговорила: «фу, гадость!» — и закрылась салфеткой. Взглянулъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ:

— Что это? Улитки какія-то? Вонъ! Вонъ! Неси назадъ! Неси! — махалъ онъ руками. — Я селедку спрашиваю, а онъ какихъ-то улитокъ тащитъ. Прочь, прочь… Мы и устрицъ-то не ѣдимъ, а онъ улитокъ. Алле, гарсонъ… Ле рюссъ такой ѣды нонъ манже. Съ Богомъ, съ Богомъ… Да ужъ и фромажъ убирай. Я этотъ фромажъ не ѣмъ.

— Пусть и сардинки убираетъ. Вовсе я не желаю такія сардинки ѣсть, которыя рядомъ съ погаными улитками лежали, — прибавила Глафира Ceменовна. — Алле… Иль не фо па. Рьянъ иль не фо па. Селеманъ ле бульонъ. Доне бульонъ. Ужъ ты, Николай Иванычъ, не вѣдь что спрашиваешь. Ѣлъ-бы безъ закусокъ! — напустилась она на мужа, продолжая сидѣть отвернувшись отъ вскрытыхъ раковинъ.

Слуга недоумѣвалъ.

— Mais, madame, c'est ce que vous avez demandé…- бормоталъ онъ.

— Прене… Прене прочь. Ву не манжонъ па се шозъ…

— Oh! Comme il est difficile!.. — вздохнулъ слуга и понесъ закуски обратно.

Супруги принялись за бульонъ.

— Вода, а не бульонъ, — сказала Глафира Семеновна и, хлебнувъ нѣсколько ложекъ, отодвинула отъ себя тарелку. — И это хваленый Парижъ! Хваленая французская кухня!

— Въ ресторанѣ, гдѣ даже за входъ берутъ рубль шесть гривенъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ и сказалъ слугѣ:- Ну, пуасонъ. Скорѣй пуасонъ… Да не такой пуасонъ, который давеча подалъ.

— Сомонъ, сомонъ… Пуасонъ сомонъ, — подтвердила Глафира Семеновна.

Подали вареную лососину подъ соусомъ, но безъ гарнира. Порціи были такъ малы, что супруги просто ахнули.

— И это де порсіонъ? Де… Для двоихъ? Нуръ де? — спрашивали они слугу.

— Oui, monsieur.

— Да вѣдь это по разу въ ротъ положить. А гдѣ-же гарниръ? Гдѣ картофель?

— Вуй, вуй… У э помъ де теръ? — бормотала Глафира Семеновна.

— Mais vous avez désiré seulement le saumon, madame [14].

— Да ужъ помъ де теръ само собой разумѣется.

— Je vous apporterai tout, de suite, madame, — сдѣлалъ движеніе слуга.

— Да ужъ гдѣ тутъ апорте! Когда тутъ принесешь! Гляди. Вотъ твоя порція…

Николай Ивановичъ поддѣлъ на ложку свою порцію лососины и отправилъ ее въ ротъ.

— Анкоръ пуасонъ. Четыре порціи этой пуасонъ. Катръ порсіонъ… — говорилъ онъ, прожевывая лососину.

— И помъ де теръ… — прибавила Глафира Семеновна.

— Quelles pommes désirez-vous, madame? — спрашивалъ слуга.

— Кель помъ! Обыкновенный помъ… Вареный помъ.

Лакей улыбнулся и черезъ пять минутъ принесъ еще четыре порціи лососины и отдѣльно цѣлую гору жаренаго тоненькими палочками картофеля — pommes frites.

— Вотъ дуракъ-то! Жареный картофель къ вареной рыбѣ подаетъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ

— Да ужъ ѣшь. Только-бы наѣсться, — сказала жена. — А только удивительно, какой здѣсь безтолковый народъ въ Парижѣ.

Порціи бифштекса были еще меньше. Супруги ужъ не возражали.

— На смѣхъ, просто на смѣхъ… — пробормоталъ Николай Ивановичъ, забивая себѣ въ ротъ свою порцію бифштекса, сжевалъ ее и принялся пить вино.

— Я голодна, Николай Иванычъ, — жаловалась Глафира Семеновна.

— Да и я то-же самое. Только чуть-чуть червяка заморилъ. Вѣдь съ утра не ѣли, а теперь седьмой часъ. Придется часа черезъ два переобѣдывать. Вотъ допьемъ вино да пойдемъ искать другой ресторанъ. Индѣйки какой спросимъ, что-ли, гуся поѣдимъ… Гарсонъ! Комбьянъ? — обратился Николай Ивановичъ къ лакею и полѣзъ въ карманъ за деньгами, чтобы заплатить за обѣдъ.

Лакей сунулъ ему тѣ карты, которыя были получены при входѣ, и указалъ на кассу.

Супруги поднялись съ мѣста и направились къ выходу.

XXXII

— Шестнадцать французскихъ четвертаковъ взяли за все про все, — говорилъ женѣ Николай Ивановичъ, когда они вышли изъ ресторана Дюваля. — Что-то больно дешево. Ты разсчитай, что вѣдь мы вина потребовали на восемь четвертаковъ. Бутылку краснаго въ четыре четвертака и бутылку бѣлаго въ четыре четвертака. Стало быть, за ѣду пришлось всего восемь четвертаковъ. А вѣдь мы десять порцій съѣли, шесть порцій одной лососины. Положимъ, порціи такія, что одинъ разъ въ ротъ положить, но все-таки… Нѣтъ, стало быть, за входъ въ ресторанъ съ насъ ничего не взяли. Ничего… Съ какой-же стати при входѣ два этихъ самыхъ билета-то намъ всунули? — разсуждалъ онъ про дювалевскія разсчетныя карты — addition. Нѣтъ, это недорогой ресторанъ, ежели такъ разсудить.

— Да ужъ брось… Ну, что тутъ считать. Все равно въ этотъ ресторанъ я больше никогда пойду, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Помилуйте, улитокъ какихъ-то въ раковинахъ намъ сунули. Мы спрашиваемъ рыбу, явственно ужъ, кажется, говорю — пуасонъ сале, — а намъ суютъ улитокъ. Надо замѣтить этотъ ресторанъ, чтобы не попасть и него какъ-нибудь по ошибкѣ,- прибавила она, оглянулась и вдругъ увидала большую, освѣщенную газомъ вывѣску, гласящую по-французски: «Театр египтянъ и арабовъ». — Николай Иванычъ, вонъ тамъ арабскій театръ… арабскій и египетскій… Возьмемъ билеты и посмотримъ. Навѣрное что-нибудь забавное.

— Да вѣдь ни ты, ни я ни по-египетски, ни по-арабски не знаемъ, — далъ отвѣтъ мужъ.

— Да тутъ и не надо знать. Просто такъ посмотримъ. Вѣдь ужъ какъ по-французски представляютъ мы нынѣшнее лѣто и въ Петербургѣ въ «Аркадіи» видѣли, а тутъ по-арабски и по-египетски.

— Ну, что-жъ, зайдемъ.

— Да конечно-же зайдемъ, возьмемъ недорогія мѣста, а не понравится — и вонъ. Даже и лучше, если не долго просидимъ. Надо пораньше домой… Я ужасно устала, и мнѣ только-бы до постели. Поужинать-то и у себя въ гостинницѣ спросимъ. Вѣдь ужъ навѣрное въ гостинницѣ есть ресторанъ.

— Смотри-ка… Смотри-ка… Что это впереди-то?..

Супруги завернули за уголъ, и глазамъ ихъ представилась великолѣпная картина освѣщенныхъ разноцвѣтными огнями фонтановъ. Струи и столбы воды играли всѣми цвѣтами радуги и разсыпались брилліантовыми брызгами. Эйфелеву башню также освѣщали бѣлыми матовыми лампіонами по всѣмъ этажамъ, а съ фонаря башни въ темнотѣ ночи разстилалась по небу громадная полоса друммондова свѣта. Картина была поразительная, и супруги остановились.

— Вотъ это хорошо! — невольно вырвалось у Николая Ивановича.

— Да, да… Дѣйствительно превосходно, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Смотри-ка, какъ съ башни электричество-то пущаютъ.

— Это не электричество… Развѣ электричество такое бываетъ! Вонъ у насъ на Невскомъ электричество-то! А это, это… Какъ его? Это магнетизмъ… животный магнитизмъ, должно быть.

— Полно, полно. Животный магнитизмъ совсѣмъ другое. Животнымъ магнитизмомъ усыпляютъ. Я читала. То изъ человѣка выходитъ… изъ его живота… Это особенные такіе люди есть, которые изъ себя животный магнитизмъ испускаютъ, и называются они медіумы.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Ну, что ты меня морочишь! Гдѣ медіумы, тамъ спиритизмъ.

— Сказалъ тоже! Спиритизмъ — духи… Тамъ покойниковъ вызываютъ. То-есть не настоящихъ покойниковъ, а ихъ тѣни, — вотъ онѣ и стучатъ въ столъ.

— Ну, такъ гипнотизмъ… Вотъ какъ: гипнотизмъ…

— Ахъ, какъ ты любишь спорить, Николай Иванычъ! Гипнотизмъ — это, когда человѣкъ деревенѣетъ и его булавками колютъ. А это электричество. Вѣдь электричества разныя бываютъ. Въ телефонѣ вонъ тоже электричество.

Супруги заспорили. Наконецъ Николай Ивановичъ махнулъ рукой и сказалъ:

— Ну, пусть будетъ по-твоему, пусть будетъ электричество. Плевать мнѣ на все это. Пойдемъ въ театръ арабовъ смотрѣть.

Они отправились по направленію къ освѣщенной газомъ театральной вывѣскѣ.

— Ты разсуди самъ: ну, кто-же можетъ съ башни животомъ такой большой магнитизмъ пускать, который даже полъ-неба обхватилъ? — все еще унималась Глафира Семеновна.

— Довольно, Глафира Семеновна, довольно… — останавливалъ ее Николай Ивановичъ. — Надоѣло.

— Нечего тутъ и надоѣдать. Я про все это даже въ книжкѣ читала.

— Пожалуйста, не хвастайся своимъ образованіемъ. И мы тоже кое-что читали.

— Ну, гдѣ тебѣ съ мое читать! Когда тебѣ?.. Вѣдь ты цѣлый день въ лавкѣ стоишь, а я дома и все за книгами…

— Знаю я твои книги! Про Гастона, про Берту, да про Жерома — про ихъ любовныя похожденія…

— Неправда, неправда. Я и ученыя книги читаю.

— Про ученость ужъ ты оставь. Хороша твоя ученость! Ученость свою ужъ ты доказала. Сейчасъ я просилъ тебя въ ресторанѣ селедку по-французски спросить, такъ ты и то не могла.