Зиновий Каневский - Жить для возвращения

• Название: Жить для возвращения
• Автор: Зиновий Каневский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-7784-0178-7

Посмертная книга Зиновия Каневского (1932–1996) — это его воспоминания о жизни, о времени, в котором он жил, о людях, с которыми встречался, о трагедии, произошедшей с ним в Арктике, и о том, как ему, инвалиду без обеих рук, удалось найти свой новый путь в жизни.

Первая часть написана в форме повести и представляет собой законченное произведение. Вторая часть составлена из дневниковых записей и литературных заготовок, которые он не успел завершить.

---

— Вот товарищ Левитин, он мой за-а-меститель по са-а-тирическому киножурналу «Фитиль». Вы с ним са-а-ставьте надлежащее обращение в Моссовет на имя та-а-варищ Просветовой, думаю, вам помогут.

Не помогли. Обращение на грозном фирменном бланке «Фитиля» не сработало. Быть может, потому, что тов. Просветова как раз в ту пору «перешла на другую работу». Александра Мартиновна через несколько месяцев скончалась. Ухаживавшая за нею женщина оставалась с ней до конца.

Я продолжал входить в особенности своей новой жизни. Да что там жизни — быта и еще раз быта, о будущей жизни как таковой старался пока не задумываться, сначала нужно было более или менее «приспособиться». Неожиданности подстерегали, в буквальном смысле слова, на каждом шагу. Идешь, шагаешь, допустим, по улице и видишь, что размотался шнурок у ботинка. Либо, того хуже, тебе на ходу указывает на это встречный прохожий. Значит, нужно с помощью неимоверных ухищрений заткнуть негнущимися протезными пальцами непослушный шнурок за верхний край ботинка или, если это не удастся, идти медленными, мелкими шажками, чтобы не наступить на злосчастный шнурок и не упасть. Разумеется, завязывала и развязывала обувь, равно как подавала и снимала, застегивала и расстегивала одежды Наташа. Реже — тетя Соня, ей это было и физически, и нравственно много труднее. Со временем, конечно, у меня появились и специальные ботинки на резинке, без шнурков, и всевозможные крючки на пиджаках, и «липучки» на пальто, что заметно облегчало жизнь. Да и ботинки были снабжены вмонтированными в подошву эластичными металлическими пластинами, которые, пружиня при ходьбе, как бы заменяли отсутствующие на ногах пальцы.

Тяжело приходилось в транспорте. Ну, об автобусах-троллейбусах и говорить не надо, всякий «рукастый» знает, каково туда взбираться чуть ли не на ходу, каково протискиваться, держаться за поручни, не упасть при бесчисленных резких торможениях. Я старался избегать наземных средств передвижения, до метро «Сокол» и обратно ходил три остановки пешком. Правда, трамвай был мне в общем-то «показан». Зато в метро я хлебал новую для себя ситуацию в полной мере. «Никто не хотел уступать!» — имею в виду место. Зимой, когда черные перчатки на руках не бросались в глаза, мало кто понимал, что перед ними, сидящими, инвалид (напомню, мне было двадцать семь лет). Но вот в теплое время года…

Каждому знакомо это отвратительное в своей повседневности зрелище: люди зевают, закрывают, отводят глаза от «беременных инвалидов с детьми», как я называю тех, кому полагалось бы сидеть, а не стоять. «Дремлют», усиленно роются в студенческих конспектах, в учебниках, погружаются в глубины философии Кьеркегора и детективы Юлиана Семенова. Словом, не замечают возле себя никого. Но в случае со мной добавлялось нечто свеженькое — сочувственные, а то и просто любопытствующие взгляды обывателей. Сидящие начинали, как им казалось, незаметно для меня, с помощью локтей и многозначительных взглядов обращать внимание соседа на этого, во-о-н видишь, справа, инвалида без обоих рук: — Смотри, смотри, молодой какой, на войне не был, это ясно (до Афганистана оставалось еще целых два десятилетия), не иначе — под трамваем либо под поездом побывал. Видно, выпимши был.

Мне почти никогда не уступали места, и я придумал самый легкий для себя способ справляться со своим смущением: стал носить на руках перекинутый через них плащ-болонью. Вещица невесомая, надежно прикрывавшая перчатки. И мне хорошо (никто не глазеет), и людям удобно (угрызаться какой-никакой совестью не надо). В любую погоду, в самую несусветную сушь и жару, я никогда не забывал дома болонью, хотя и Наташа, и тетя Соня, и все близкие, в том числе, понятно, Талик, хором отговаривали меня от этой дури. А я, человек совершенно не упрямый, на чем стою неизменно и твердо поныне, так и не дал слабину, не позволил себя уговорить отказаться от стихийно родившейся самоохранительной методики. И хожу в июльский зной с плащом на руках, привлекая тем самым особо пристальное внимание окружающих, включая тех, кто вальяжно рассиживает на сидениях в метро!

По дому я всегда ходил без протезов, находясь в гостях, как правило, также норовил сбросить амуницию — в противовес Талику, который никогда себе этого не позволял. Мало того, он еще ходил в галстуке, даже в галстуке-бабочке, в рубашках с манжетами и красивыми запонками, а курил (до недавнего времени) исключительно трубку, которую заботливо набивала и разжигала Саида. Да, надо признать, что профессор Кабатов большой щеголь и даже пижон, однако, к моему неудовольствию, это вызывало и вызывает у окружающих лишь чувство восхищения им. Я ревную, но возразить мне нечего.

Если мне никуда не нужно ехать, то с марта по октябрь я расхаживаю возле дома без протезов, в куртке или пиджаке внакидку. Никто на меня не обращает внимания, мне тоже легко и вольготно.

Не могу не вспомнить одно курьезное ощущение, связанное с новым качеством, в котором я теперь пребывал. Ежемесячное пособие из Арктики, назначенное мне решением народного суда, исправно приходило на мой лицевой счет в одну из центральных сберкасс Москвы, и мы с Наташей регулярно туда наведывались. Не знаю почему, но мы долго не догадывались открыть там доверенность на мою жену, и никто из служащих сберкассы не подал нам такой простой мысли. Всякий раз там разыгрывалась одна и та же сцена.

Мы появлялись в длинном просторном зале, и кто-то из девушек-операторов начинал на всю сберкассу кричать, обращаясь к коллеге, призванной обслуживать именно меня:

— Варвара, готовься, твой неграмотный пришел!

Дело в том, что расписываться каждый раз одинаково нелегко даже обычным людям, без протезов. Мне же это давалось мучительно, приходилось портить не один бланк. Поэтому решено было оформить меня как неграмотного, а весь процесс заполнения документов ложился на плечи Наташи. Так вот и повелось, «неграмотный» клиент тов. Каневский и его грамотная супруга! Очевидно, в какой-то момент я не выдержал, устроил нечто вроде объяснения со сберкассовским начальством, и наконец последовало единственно разумное решение, остающееся в силе и сегодня: была оформлена доверенность на Наташу.

Вспоминается еще один забавный эпизод. Ехал я на эскалаторе в метро и заметил, что ко мне приглядывается какой-то парень, по виду — рабочий. Мы одновременно поднялись на поверхность, и тут он обратился ко мне:

— Слушай, друг, извини, надо с тобой посоветоваться.

Пьяным или хулиганствующим он не выглядел, и я смиренно кивнул.

— На нашей автобазе один клеится к моей бабе, проходу ей не дает. Я ему раз сказал, другой — не унимается. Думаю его отмудохать, как тебе кажется?

Я охотно поддакнул, пора, дескать, давно пора. Он обрадовался:

— Вот видишь, я, значит, правильно к тебе обратился! Подскажи, будь друг, как мне его уделать, чтобы следов не осталось, а то мне за него еще срок дадут! Вас ведь, боксеров, этому обучают, верно?

Дожили… Значит, он принял меня за боксера с моими черными перчатками! Как это ему удалось, интересно знать? Что общего между теми перчатками и моими? Ну да ладно, главное, что у него возник ко мне конкретный вопрос, и надо на него отвечать. Я и ответил, заголил рукав пиджака, продемонстрировал ему гильзу протеза. Малый сразу стал извиняться, говорить то, что мне не раз проходилось выслушивать, особенно от подвыпивших:

— Ты только мне скажи, если кто тебя будет обижать — убью, честно говорю, убью такую погань! Только скажи, слышишь? Меня легко найти, я на «Коммунисте» работаю, тут недалеко.

Я переспросил, что это за организация, завод что ли, и был потрясен его реакцией:

— Какой завод? Ты чудной какой-то, ей-богу. Ну «коммунист», ну машина снегоуборочная, знаешь? Которая снег сгребает лапами и все к себе гребет, все к себе — коммунист, одно слово!

Текли дни, сливавшиеся в месяцы и целые годы, дни моего вхождения в новый житейский ритм, дни, безмятежные внешне, но полные скрываемых тревог за будущее, которое рано или поздно обязано было наступить — неизбежное, не заполненное активными действиями будущее без… будущего! Я часто вспоминал рассказ моей очень рано умершей от рака университетской приятельницы Наташи Гринштейн, который всегда помогал мне не пасть под повседневной тяжестью моей беды.

Как-то Наташа с мужем и маленькой дочкой поехала летом отдыхать в Закарпатье, и там, перед самым отъездом в Москву, на вокзале в Ужгороде у них украли чемодан, в котором находились все документы, деньги и билеты на поезд. Они в панике метались по вокзалу, и тут откликнулась незнакомая местная женщина:

— Что случилось? — спросила она. — Обокрали? И что у вас украли? Документы, то есть паспорта, как я понимаю? Ничего, за десять рублей вам в Москве новые дадут. Так, что еще? Ах, деньги, билеты. Так я вам сейчас дам денег и на билеты и на трамвай, чтобы вам до дому добраться, потом пришлете. Еще что? Ах, ваше грязное белье украли. Ничего, перебьетесь, молодые еще, успеете заработать на бельишко и одежонку. Так надо обязательно сходить с ума, я вас спрашиваю? Несколько лет назад у меня сгорел дом, все вокруг тоже, вроде вас, суетились и причитали, а я улыбалась: слава Богу, никто не сгорел, а имущество наживем. Я всегда говорю себе и другим: бывает много хуже, вон у соседа жена раком больна… Надо благодарить Бога за то, что живы-здоровы. И не вздумайте сказать, будто у меня такой характер легкий. Не в характере дело. Просто я три года провела в Освенциме и теперь хорошо понимаю, что чего стоит…