Ален Роб-Грийе - Повторение

• Название: Повторение
• Автор: Ален Роб-Грийе
• Издательство: Митин Журнал, Kolonna Publications
• Жанр: Проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-98144-063-5

1949 год. Специальный агент французской секретной службы Анри Робен направляется в Берлин с таинственной миссией: наблюдать за убийством, которое должно произойти на одной из площадей полуразрушенного города. На вокзале он мельком видит своего двойника. В истории, которую рассказывает Робен, появляется все больше странных деталей, и на помощь приходит безымянный следователь, корректирующий его показания.

Роман-лабиринт знаменитого французского писателя Алена Роб-Грийе – прихотливая игра, полная фальшивых коридоров и обманов зрения.

---

Пока я сверяю свою собственную хронологию событий с этими данными полицейского расследования, заставляющими меня еще раз тщательно перебрать в уме все мои впечатления и путаные воспоминания, довольный полицейский хватает свой чемодан и направляется к Schupo, который сторожит входную дверь. Однако на полпути он оборачивается и, не переставая излучать любезность, наносит мне напоследок еще один удар:

– У нас имеется также старое французское удостоверение личности, в котором кто-то искусно подменил вашу фамилию, имя и место рождения: вместо «Берлин, Кройцберг» указано «Брест, Санпьер», а вместо «Маркус ф. Брюке» – «Матиас ф. Франк». Не переправлена только дата рождения: б октября 1903 года.

– Но вы же знаете, что этот Маркус, брат-близнец Вальтера, умер еще ребенком!

– Знаю, конечно, но, похоже, воскрешение из мертвых в этом мифическом семействе уже вошло в привычку… Если вы захотите что-то добавить к своим показаниям, дайте мне знать. Меня зовут Лоренц, как того ученого, который по счастливой случайности открыл «время-пространство» и вывел формулы, что легли в основу теории относительности… Комиссар Лоренц, всегда к вашим услугам.

Не дожидаясь моего ответа, он вышел на улицу в сопровождении полицейского в форме, которому передал свой ящик Пандоры. Его коллега и Мария, стоявшие до этого в другом конце кафе у бара, освещенного теперь желтоватой лампой, тоже куда-то подевались. Скрыться они могли только где-то внутри отеля, поскольку здесь, как меня уверяли, нет другого выхода. Некоторое время я сидел один в опустевшем зале, постепенно погружавшемся во мрак, размышляя об этом удостоверении личности, поддельном вдвойне, которое наверняка было ничем иным, как нелепым измышлением моих врагов, угрожающе подступавших ко мне оскалившейся сворой.

На улице уже почти стемнело, и набережные с неровной, ухабистой мостовой, по обеим сторонам канала, будто вымерли. Неплотно пригнанные булыжники, влажные от вечернего тумана, слегка блестели и казались от этого еще более выпуклыми. Мое детское воспоминание было все там же, в конце этой глухой заводи, прямо передо мной, неподвижное и неотступное, грозное или, скорее, безнадежное. Прямо над ним, в сгущающейся дымке источал голубое сияние уличный фонарь, отбрасывающий, как в театре, идеально ровный круг света на истлевший деревянный остов корабля-призрака, обреченного вечно идти ко дну…

Там остановилась мама, неподвижная, молчаливая, застыла как статуя у сине-зеленой воды. А я все цеплялся за ее безжизненную руку, не понимая, что мы тут делаем… Чтобы она очнулась, я дернул ее чуть сильнее. С какой-то усталой обреченностью она сказала: «Пойдем Марко, мы уезжаем… Дом все равно закрыт. Через час, не позднее, мы должны быть на северном вокзале… Но сперва мне нужно зайти за нашими чемоданами…» И вот, вместо того чтобы двинуться прочь от этого жуткого и унылого берега, равнодушно взирающего на нас, она тихонько, беззвучно заплакала. Я не понимал, почему она плачет, но тоже старался не шевелиться. Так мы и стояли, словно мертвые, не заметившие своей смерти.

На поезд, мы, разумеется, опоздали. Утомленные до изнеможения, мы, наконец, нашли пристанище в какой-то безликой, не внушающей особого доверия комнате, наверное, это был номер в непритязательной гостинице неподалеку от вокзала. Мама все время молчала. Наши пожитки, сваленные в кучу на голом дощатом полу, казались жалкими и бесполезными. Над кроватью висела большая, вставленная в раму цветная репродукция какой-то очень темной картины, на которой была изображена сцена из военной жизни. Двое мертвых мужчин в штатском гротескно разметались на траве возле каменной стены, один на спине, другой на животе. Очевидно, это были расстрелянные. Слева по каменистой дороге удалялись четверо солдат, волоча свои карабины, сгорбившись под бременем усталости (или стыда). Замыкающий держал в руке большой фонарь, испускавший в ночи красноватый свет, в дрожащих лучах которого их тени исполняли танец из какого-то фантастического и скорбного балета. В ту ночь я спал вместе с мамой.

Налетел легкий ветерок, и было слышно, как прямо подо мной вода с тихим плеском бьется о невидимую каменную стену набережной. Я опять поднялся к себе в третий номер, раздираемый новыми сомнениями и противоречивыми опасениями. У своей двери я зачем-то стал ступать тише, с превеликой осторожностью повернул ручку и скользнул в полумрак, украдкой, как взломщик, который боится разбудить жильцов. Итак, в комнате было темно: только из ванной, где все еще горела неоновая лампа, струился неясный свет, благодаря которому я мог передвигаться свободно. Первым делом я подобрался к настенной вешалке. Как я и ожидал, в кармане моей надетой на плечики шубы уже не было никакого пистолета. Затем, вдоль стены, на которой висела плохая копия картины Гойи, казавшаяся в полутьме почти черной, я прокрался туда, где было, напротив, очень светло, и убедился в том, что панталончики с соблазнительными, обагренными кровью оборками все еще лежат глубоко в тайнике, над умывальником, за зеркальной дверцей, закрывающей пробитую в стене полость домашней аптечки. Ее нижнее отделение было заставлено всевозможными склянками и тюбиками, которые принадлежали не мне. Судя по большому зазору между двумя флаконами из цветного стекла, один пузырек оттуда вынули.

Вернувшись в спальню, я, наконец, нажал кнопку выключателя, зажглась потолочная лампа, ослепив меня яркой вспышкой света, и тут я вскрикнул от неожиданности: в моей кровати спал какой-то мужчина. В тот же миг, вырванный одним махом из глубокого сна, он приподнялся и сел в постели. И я увидел то, чего боялся больше всего, сколько себя помню: это был тот самый пассажир, который занял мое место в поезде во время остановки на вокзале в Галле. Какая-то гримаса (удивления, ужаса или негодования) исказила его и без того асимметричное лицо, но я ни секунды не сомневался в том, что это был он. На какое-то мгновение мы замерли и молча смотрели друг на друга. Я подумал, что лицо у меня сейчас, должно быть, перекошено точно так же, как у моего двойника… А он – из какого кошмара или рая он был извергнут по моей вине?

Он первый опомнился и заговорил по-немецки тихим, хрипловатым голосом, который, – я отметил это с облегчением, – звучал не совсем как мой, а скорее как неумелое подражание… насколько вообще можно судить о своем собственном голосе. Он сказал: «Что вы делаете в моем номере? Кто вы? Когда вы пришли? Как вы сюда попали?»

Он произнес это таким естественным тоном, что, оторопев от неожиданности и зная, что я вообще горазд на такие оплошности, я едва не принялся извиняться: дверь не была заперта, ни на ключ, ни на задвижку, вот я и зашел сюда по ошибке, а номера здесь так похожи, везде одно и то же… Но не успел я и рта раскрыть, как на лице незнакомца, который все это время глядел на меня с угрюмым недоверием, промелькнула какая-то злорадная улыбка, и он снова заговорил, на сей раз по-французски:

– Я узнал тебя, ты Маркус! Что тебе здесь нужно?

– Так вы Вальтер фон Брюке? И вы остановились в этом отеле?

– Тебе ли этого не знать, раз ты пришел за мной сюда.

Он разразился каким-то нехорошим, невеселым смехом, в котором слышались отзвуки презрения, горечи или застарелой, забытой, но внезапно воскресшей ненависти:

– Маркус! Этот проклятый Маркус, любимчик нашей матери, которой ничего не стоило бросить меня ради того, чтобы уехать с тобой в свою доисторическую Бретань!.. Так, значит, ты не умер ребенком, не утонул в своем бретонском океане? А может, ты призрак?… Да, я частенько останавливаюсь здесь, в третьем номере, и в этот раз живу тут уже четыре дня… а может, и все пять. Можешь справиться в гостевой книге…

В моей бедной голове свербит одна единственная мысль: мне нужно любой ценой избавиться от самозванца. Выставить его из номера – нет, этого мало, он должен исчезнуть навсегда. Один из нас двоих лишний в этой истории. С решительным видом я делаю четыре шага в сторону своей шубы, которая все еще висит на крюке с круглой головкой из лакированного дерева. Но боковые карманы пусты – пистолета там нет… Куда же я мог его задевать? Я провожу рукой по лицу, я больше не понимаю, где я, кто я такой, когда все это происходит, зачем я здесь…

Взглянув на W, который все сидит в постели, прикрыв ноги одеялом, я вижу, что он, как герой фильма, крепко сжимает в вытянутых руках «Беретту» и целит мне в грудь. Наверняка, перед моим приходом он предусмотрительно припрятал пистолет под подушку. Да и спящим он, возможно, только прикидывался.

Он произносит, отчетливо выговаривая каждое слово: «Да, я Вальтер, и я стал твоей тенью с того момента, как ты сел в поезд в Айзенахе, – то крался за тобой по пятам, то обгонял тебя, в зависимости от того, как падал свет… Я нужен здесь твоему другу Пьеру Гарину, нужен позарез, для более важных дел. Вот почему он устроил для меня эту встречу с тобой, Маркус, он же Ашер, он же Борис Валлон, он же Матиас Франк… Мерзавец! (Неожиданно он начинает говорить угрожающим тоном.) Да будь ты проклят! Ты убил отца! Ты переспал с его молодой женой, не ведая о том, что она моя, и ты домогался ее дочери, а ведь она еще совсем ребенок!.. Но сейчас я с тобой покончу, ты уже свое отыграл».