Станислав Блейк - Кровавые сны

• Название: Кровавые сны
• Автор: Станислав Блейк
• Жанр: Историческая проза

Он родился, когда его родина поднялась на восстание против тирана, и на его долю выпали испытания, непосильные для менее крепкого существа. По его следам идет инквизитор, искренне верующий в спасение души, но беспощадный к плоти. Трагедии, потери, крушение мечты ждет оборотня и его антагониста, которые сходятся и расходятся в смертельном танце на фоне сражений, эпидемий и костров эпохи Реформации в Европе и царствования Ивана Грозного в Московии.

«Кровавые сны» — роман фэнтези, действие которого происходит во второй половине XVI века. Взросление оборотня, по пятам которого следует инквизитор, на фоне войн, эпидемий и костров эпохи Реформации.

---

Главным недоразумением казалось то, что солдаты покидают город через Императорские ворота, от которых начинается дорога на восток, а не через ворота Кипдорп, ведущие на север и запад, где знамя восстания подняли голландские и зеландские города.

Как гром среди ясного неба в апреле anno 1572 разнеслась весть о взятии гёзами зеландского порта Брилле, покинутого испанским гарнизоном. Вторым восстал Флиссинген, не впустив в городские стены восемь рот валлонов, верных королю и Альбе католиков, населявших южные провинции Нижних Земель. «Сначала валлоны — потом испанцы», — рассудили горожане, отказывая в повиновении офицеру, посланнику герцога. Тут же под стенами Флиссингена появился испанский флот, встреченный залпами орудий форта. Друзья Феликса на городских стенах стаскивали штаны, показывая задницы испанцам. На предложение командующего флотилией открыть вход в гавань в обмен на обещание никак не наказывать горожан, четырнадцатилетний Дирк ван Кейк крикнул: «Вот блеянье ягненка, призванное заманить нас в волчью пасть!». Разумеется, слухи о восстании разносились, доходя очень быстро и до Антверпена. Введенный в прошлом году герцогом Альба налог «алькабала» нанес тяжелейший удар по всем семнадцати провинциям, но в особенности именно по Антверпену. Если какая-нибудь деревушка в Гельдерне или Фрисландии жила еще, как в Средневековье, в основном, натуральным обменом, то город-лидер мировой торговли, в котором заключались тысячи сделок ежедневно, покупалась и продавалось все, начиная с будущего, еще не собранного, урожая и заканчивая недвижимостью, вмиг растерял коммерческий интерес для негоциантов. Рассвирепевший Альба приказал для острастки вздернуть нескольких торговцев, в знак протеста закрывших лавки, прямо на дверях их заведений. Смекнувшие, чем дело пахнет, предприниматели, до тех пор еще державшиеся за Антверпен, сворачивали свои дела, уплывая в Лондон и Гамбург.

— Должно быть какое-то объяснение тому, что испанцы маршируют на восток, — сказал рассудительный Габри, потирая переносицу. — Мы недостаточно знаем, поэтому нам это кажется странным.

— Возможно, Господь затмил разум герцога, — сказал Феликс, поправляя кружевное жабо, на ветру все время вырывавшееся из выреза курточки тонкого сукна с бархатными валиками на плечах.

— Не следует усматривать божественное вмешательство там, где все может объясняться обычными земными причинами, — сказал Габри. — Хоть нам и кажется, что возвращение Флиссингена и других зеландских городков под орлиное знамя — самая важная задача на свете, герцог может считать по-другому.

— Это не просто городки, Габри, — сказал Феликс, глядя свысока на младшего друга, — это, во-первых, открытый вызов, с которым Альба, королевский наместник, должен разобраться как можно скорее, пока мятеж не перекинулся дальше. Во-вторых, Флиссинген перекрывает Шельду. Тот, кто владеет им, владеет и путями во Фландрию. Если герцог Альба не понимает этого, он просто глупец. Впрочем, это было ясно еще тогда, когда он ввел проклятую «алькабалу».

— Если бы Фернандо де Толедо был настолько глуп, — возразил Габри, — он бы не был возвышен еще императором, который, говорят, не чета был своему сыну, нынешнему королю.

— Альба храбрый воин, — сказал Феликс, — оттого и достиг многого.

— А что ты видишь сейчас перед собой? — спросил Габри.

— Фландрскую армию герцога.

— Так вот, если ты сам признаешь, что Альба прославленный воин, умеющий управлять армией, то видимое нами может означать лишь одно.

— Что же, о мудрейший? — выпятил пухлую губу Феликс.

— То, что на востоке у герцога появился враг, — Габри сделал ораторскую паузу. — И враг этот грозит ему куда как больше, чем несколько зеландских бунтующих городов, которые можно будет подмять после.

— Это может быть только Taciturnum,[11] — Феликс передумал насмешничать, признав правоту Габри. — Принц Оранский, или его брат, граф Людвиг Нассау.

— Ни разу армию герцога Альбы не били в поле, — сказал задумчиво Габри. — Весь мир принадлежит Габсбургам, кто такие эти несчастные, чтобы противостоять империи, в которой никогда не заходит солнце?

Оба мальчика получали католическое воспитание, были убеждены в могуществе короля, и, хоть и испытывали симпатию к гёзам, не могли помыслить, что сопротивление не будет подавлено.

* * *

Осажденный гарнизон Мидделбурга, столицы Зеландии, еще держался, хотя всю округу контролировали гёзы. Замок Соубург, в течение пяти лет находившийся в распоряжении инквизиторов, становился слишком опасным местом, чтобы можно было оставаться в нем и дальше. Узнав, что испанская армия не спешит на помощь осажденным, председатель трибунала Кунц Гакке принял решение не ждать ответа на послание церковному министру Мишелю Байо из Брюсселя, но снаряжать обоз.

— Иоханна никто не видел со вчерашнего вечера, — встревоженный компаньон Бертрам Рош, в дорожной одежде, вооруженный до зубов, предстал перед отцом-инквизитором.

— Волк остается волком, — в сердцах бросил Кунц, успевший сорвать себе горло, крича на подчиненных, на охрану замка, испанцев, подчиненных коменданту осажденного Мидделбурга, на возчиков, нанятых в гильдии близлежащего Флиссингена по случаю отъезда.

— Он не простил нам смерть стаи, — сказал Бертрам. — Он отомстит.

— Пусть попробует, — зловещий оскал инквизитора едва ли уступал волчьему.

— Что делаем с оставшимися узниками? — этот вопрос не давал покоя отцу Бертраму с тех самых пор, как решение об отъезде было окончательно принято. Об отъезде, так похожем на бегство.

— Яви милость еретикам, — сказал Кунц. — Ты же любишь это.

— Уж не слышу ли я упрек в твоих устах? — оскорбился компаньон.

— Это не упрек тебе лично, брат, — сказал инквизитор с горечью, — я злюсь на себя, на нерешительного Мишеля Байо, на Великого Инквизитора Эспиносу, которому безразлично происходящее во Фландрии. Если бы покойный Фернандо Вальдес, автор устава инквизиции, вдруг узнал бы о бесчинствах и расцветающей ереси во вверенных моему попечительству землях, он отрекся бы от такого сына.

— Даже Вальдесу, а до него самому Торквемаде, было не по плечу сделать весь мир католическим, — сказал Бертрам Рош. — Boni pastoris est tondere pecus, non deglubere.[12] Я верил твоим аргументам и делал все, что ты велел, брат, но часто я задумывался, оправдана ли та жестокость, с которой мы искореняли реформатов, а в особенности, бедных меннонитов в Гронингене. Их стоны и крики до сих пор преследуют меня. Ты говорил, что сам Филипп, его католическое величество, сказывал, что готов отречься от престола, если подданные его перестанут исповедовать святую Римскую веру. Может быть, это его ошибка, Кунц? Может быть, мы все заблуждались?

— Брось, друг мой и брат, это лишь минутная слабость, — Кунц обнял отца Бертрама за плечи, заглянул ему в глаза, — мы на время оставляем лишь несколько ничтожных островков Зеландии. Католический мир не рухнет от этого, он, правду сказать, даже не заметит потери. К тому же, мы еще вернемся сюда.

Бертрам покачал головой, будто бы не слышал друга, думая о чем-то своем.

— Давай выпустим узников, — сказал он. — Явим зеландцам милосердие.

— Я и сам склонялся к этому, брат, — сказал Кунц, — но не по причине милосердия к еретикам, а чтобы за нами не снарядили погоню, увидев их мертвыми. Пока мы скованны обозом и медленными телегами, я опасаюсь, найдутся охотники использовать нашу уязвимость.

Сборы закончились в полдень, хотя Кунц хотел выехать с рассветом. Скверные предчувствия не обманули отца Бертрама: едва инквизиторский обоз выехал из ворот Соубурга и начал объезжать канал, чтобы влиться в движение на главном тракте, дорогу ему перегородили несколько десятков местных крестьян и флиссингенцев, в руках у которых мелькали топоры, вилы и косы. Кунц Гакке на мощном гнедом трехлетке, с заряженными пистолетами в седельных кобурах, выехал им навстречу.

— Дайте проехать, люди добрые, — прокаркал он с решительным видом.

— Палач! Инквизитор! — крики из толпы подбадривали самых отважных начать нападение. — Где наши зеландцы, арестованные вами?

— Узники не пострадали, — крикнул Кунц, поднимая вверх правую руку, безоружную, в черной перчатке. — Они выпущены без всякого ущерба, и сейчас идут по дороге за нами. Вы можете пойти им навстречу и убедиться, что я говорю правду. Разрешите нам проехать, граждане Зеландии, или прольется кровь. Сегодня никто не пострадал, давайте же так и закончим этот божий день.

С этими словами Кунц Гакке движением шпор послал лошадь вперед. Вслед за ним, отставая на полкорпуса, ехал Бертрам Рош, далее фамильяр Энрике родом из Кастилии, а потом обоз из нескольких телег с пожитками инквизиторов, книгами, архивом, палаческими принадлежностями, припасами, ценностями, принадлежащими как всему трибуналу, так и отдельным его членам. За повозками, на которых сидели нотариус, повар, палач и еще двое служек в доминиканских рясах, пешим строем следовал отряд из двух десятков стражников, а замыкал обоз широкоплечий баск Маноло на десятилетнем мерине, фамильяр инквизиции, в черном плаще и шляпе с темно-зеленым павлиньим пером. Эту-то шляпу и сбил брошенный кем-то комок земли, а потом из толпы полетели уже и камни, тухлые яйца, дохлые рыбы, кошки, крысы, куски навоза, — все, чем запаслась изобретательность простых зеландцев.