Григорий Федосеев - По Восточному Саяну

• Название: По Восточному Саяну
• Автор: Григорий Федосеев
• Жанр: Прочие приключения

Григорий Анисимович Федосеев (1899—1968) прожил жизнь, полную удивительных приключений, жизнь на грани выживания, но зато необычайно интересную и прекрасную. Собственно, даже две жизни! В своей «первой» жизни – геолога и геодезиста – Григорий Федосеев сумел осуществить мечту каждого мальчишки, начитавшегося знаменитых писателей-романтиков. Его привычным окружением стала первозданная тайга, дикие животные и недоступные скалы. Федосеева называли «последним из могикан», перед кем еще открывались пейзажи, коих не видел человеческий глаз.

В послужном списке автора были Кольский полуостров, Забайкалье, Кавказ, Урал, Западная Сибирь и Дальний Восток, но все же Восточный Саян занял особое место. «Мы идем по Восточному Саяну» – так Федосеев назвал свою первую повесть, основанную на дневниковых записях и ставшую неожиданно удивительно популярной. И вот, нежданно для самого себя, у Григория Федосеева началась «вторая» жизнь – известного писателя.

---

Остаток дня Павел Назарович провел в поисках тополей для будущих лодок, а я провозился с настилом под груз.

Старик разжег костер под толстой елью, устроил вешала для просушки одежды, расстелил хвою для постелей, повесил ружья, и на нашем биваке стало уютно. Потом Зудов натаскал еловых веток и долго делал заслон от воображаемого ветра.

За ужином Павел Назарович сказал:

– Давеча стайки птиц на юг потянули, думаю – не зря: снег будет…

Я посмотрел на небо. Над нами смутно мерцали звезды, туманной полоской светился Млечный Путь. Ночь была ясная, тихая, как море в полный штиль. Но из леса изредка доносился шелест посвежевших крон да подозрительный гул чего-то нарождающегося. Далеко выше стоянки прерывисто шумел Кизир.

– Что-то не видно, Павел Назарович, чтобы был снег.

– Может быть, и не будет, кто его знает. Мы ведь к тайге по старинке живем: больше приметами, – ответил он, продолжая затыкать дыры в заслоне.

Я развесил для просушки одежду, постелил поверх хвои плащ, подложил под голову котомку и, прикрыв один бок фуфайкой, лег. Но прежде, чем заснуть, еще раз посмотрел на небо. Все оставалось неизменным.

Ночью порывы ветра усилились. Меня разбудил холод. Павел Назарович пил чай. Костер бушевал, отбрасывая пламя вверх по реке. Густые хлопья снега сыпались под ель; они уже успели покрыть порядочным слоем землю.

Я присел к старику, он налил кружку горячего чаю и подал мне.

– Еще домашние, потчуйтесь, – сказал Павел Назарович, подвигая котомку с сухарями.

– Разве не устал, чего не спишь?

– Никак от колхозной жизни не оторвусь. С вечера вспоминались жеребцы, хотел идти поить, осмотрелся, кругом тайга, речка не та, не наша, вроде запамятовал, потом вспомнил. Привычка свое долбит. После уснуть не мог. Все думаю о Цеппелине – жеребце. Боюсь, заездят без меня, ох уж эта мне нынешняя детвора, истинный бог, сорванцы, давно они добираются до него. Когда бы ни пришел на конюшню, все возле Цеппелина. Дай да дай проехать… Долго ли испортить!.. – рассказывал о своей заботе Павел Назарович.

– Сам-то, наверное, тоже был сорванцом?

Старик не ответил, только лукавым раздумьем затянулось лицо.

– В колхозе, наверное, есть кому присмотреть за жеребцом? – спросил я.

– Поручил старичку, соседу, и строго наказал, да разве от них, пострелов, уберегешь?!

Мы сидели до утра и, не торопясь, наслаждались чаем. Зима, видимо, решила наказать красавицу весну, дерзнувшую ворваться в ее владения. Сознаюсь, мы об этом не жалели. Нам нужен был снег, вот почему и ветер, разгулявшийся по тайге, и стон старой ели не пугали нас.

В такую погоду неохотно покидаешь гостеприимный ночлег, но мы должны были непременно вернуться к больному Днепровскому, и мы пошли, как только посветлело.

В лагере «обоз» был уже готов тронуться в третий рейс. Люди впряглись в нарты.

– Ты скажи Пугачеву да Лебедеву, пусть ночуют на озере. С грузом пойдут – переломают все да измучаются, – советовал мне Днепровский, когда нарты, вытянувшись черной лентой, исчезли в снежной мгле.

Левка и Черня долго смотрели вслед обозу, но за ним не пошли.

– Умные животные, – произнес наблюдавший за собаками Павел Назарович. – Знаю, хитрецы, почему не пошли за ребятами!

– Разве их не кормили нынче? – спросил я Днепровского.

– Только что на берлогу бегали, сало доедали на кишках.

– Какая же тут, Павел Назарович, хитрость? – удивился я.

– Да это все стариковские приметы, – буркнул он, – непогоду чуют, вот и ленятся…

На реке Кизире

Три дня гулял снежный буран. Стонала исхлестанная ветром тайга. Ломались и падали на землю мертвые великаны, все больше и больше переплетая сучьями проходы. Каким жалким казался лес после бури! Но 23 апреля ветер стих. Наступила переменная погода: то нас ласкало солнце, то вдруг откуда-то налетала туча и лагерь покрывался тонким слоем серебристого снега.

Все прошедшие дни мы перетаскивали на нартах груз от Можарского озера до реки Кизира. Проложенная лыжами дорога с каждым рейсом все больше и больше выбивалась, обнажая прятавшиеся под снегом завалы. Все тяжелее становилось тащить нарты. От лямок на плечах не сходили кровавые рубцы. Мы не делили сутки на день и ночь, старались не замечать усталости.

А весна все настойчивее вступала в свои права. Зачернели увалы, вокруг деревьев показались круги проталины, багровым ковром покрылись берега Кизира. В мертвой тайге приход весны особенно радовал нас. Не успеет растаять снег на полянах, а она уже хлопочет, рассевая скоровсхожие семена трав, рассаживает лютики, подснежники. Она будоражила ручьи, обмывала лес, заполняла его певчими птицами.

Все чаще высоко над нами пролетали стройные косяки журавлей. Их радостный крик то и дело нарушал тишину мертвого леса. На реке уже появились утки, изредка мы видели их торопливо пролетающими мимо нашего лагеря. Как хороши они в своих быстрых и сильных движениях! То вдруг, словно чего-то испугавшись, стрелою взлетают вверх, то беспричинно припадают к воде и, не теряя строя, несутся вперед. И хочется спросить:

– Не вы ли, быстрокрылые птицы, принесли нам весну?

Она уже пришла; об этом сегодня утром оповестили и гуси, появившиеся на реке.

Между тем товарищи закончили переброску груза с Можарского озера. Наконец-то можно было расстаться с нартами и надолго.

Мы вытащили их на высокий берег реки, из шести нарт сделали постамент, а сверху, стоя, укрепили трое самых старых нарт, честно прослуживших нам с первого похода на голец Козя. Все это сооружение заканчивалось длинным шестом с маленьким флагом.

На ближайшем пне Трофим Васильевич Пугачев сделал надпись:

...

На этих нартах мы прошли сквозь мертвый лес,

Саянская экспедиция

1938 г.

Старая ель, растущая на берегу и послужившая мне и Павлу Назаровичу неделю назад защитой от непогоды, теперь приютила всех нас под своей густой кроной. Палаток не ставили.

Рядом с елью грудами лежали тюки с продовольствием, снаряжением, инструментами и прочее экспедиционное имущество. Лагерь был временным. Нас задерживали лошади и лодки. Вчера Пугачев вывел лошадей с Можарского озера, а сегодня Бурмакин и Кудрявцев навстречу им от Кизира рубят просеку. Лошади должны прийти сегодня или, во всяком случае, не позже, чем завтра; Лебедев с товарищами занимаются поделкой лодок.

Павел Назарович и я посвятили день маршрутной съемке и обследованию территории, лежащей юго-западнее нашего лагеря до Семеновского озера. Мы пробирались через завалы, придерживаясь все время возвышенности, идущей в желательном для нас направлении.

Выпавший недавно снег с первым теплым днем растаял, совсем размяк, осел и зимний. Погибшая тайга предстала нашему взору во всем своем ужасном обнажении. Смотришь на нее, и кажется – после побоища лежат изуродованные великаны, а те, которые еще стоят, удерживаясь на полусгнивших корнях, пытаются изобразить собою былое величие, но, кроме печали, ничего они не оставляют у человека.

Там, где рос густой высокий пихтач, завал был непроходимым. Через три – пять дней упадут и остальные деревья, и это огромное лесное кладбище, в несколько тысяч квадратных километров, станет еще более недоступным для человека и зверя.

– Была тайга и не стало, без огня сгорела, – говорил Павел Назарович. – Чего только в ней не было, и ягод, и орехов, а зверя сколько?! Все пропало.

На смену погибшей тайге первыми пришли малинник да густые заросли вейника. Но на нашем пути нередко попадались и одинокие кедры. На сером фоне погибших пихтовых деревьев они ярко выделялись своей темной хвоей. Возможно, эти кедры призваны стать сеятелями, а их потомству придется выдержать тяжелую борьбу с малинником да вейником за свои исконные земли.

В погибшей тайге не осталось троп. Шли напрямик по завалам, то поднимаясь на сопки, чтобы сделать зарисовку местности, то пересекая распадки, залитые вешней водою.

Местами мы передвигались, не касаясь ногами земли, перепрыгивая с колоды на колоду, или, удерживая равновесие, карабкались по упавшим деревьям.

В шесть часов вечера мы вышли на тропу, ведущую от Кизира к Можарскому озеру, по которой должны были пройти лошади. Но их не было.

– Подождем, должны бы вот-вот подойти, – сказал Павел Назарович, усаживаясь на колодник и не торопясь закуривая.

Дымок от трубки окутывал его усталое лицо, исписанное мелкими морщинами. Он молча смотрел в даль. Там, в полуовале долины Кизира вырисовывались гребни зубчатых гор, мрачные цирки, уже залитые синью вечерних сумерек. О чем тревожился старик, в раздумье сдвинув нависшие брови? Он лучше нас представлял путь, и у него, видимо, было основание тревожиться.

А лошадей все не было. На вершине Козя погасли последние отсветы вечерних лучей убежавшего за горизонт солнца. Объятая непробудным сном, спала погибшая тайга. Наше беспокойство росло. Мы решили пойти навстречу Пугачеву. Через полкилометра порубка, сделанная Бурмакиным и Кудрявцевым, свернула вправо и стала спускаться в ложок. С противоположной возвышенности тянулась выбитая лошадьми тропа, и там, где она обрывалась, дымился костер. Мы спустились в ложок. Нашего появления никто не заметил.