Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

• Название: 1812. Фатальный марш на Москву
• Автор: Адам Замойский
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-59881-6

«Работа настолько великолепна, что, начав читать, никак невозможно оторваться от книги… Изящный стиль и манера рассказчика, смелый пересмотр сложившихся стереотипов и рассказ о тяжелейших страданиях людей… Прочитайте книгу, и вы почувствуете себя так, будто прошагали с солдатами Наполеона весь путь до Москвы и обратно…»

Все это цитаты из иностранных периодических изданий, по достоинству оценивших предлагаемую ныне вниманию российского читателя работу А. Замойского «1812. Фатальный марш на Москву».

На суд отечественного читателя предлагается перевод знаменитой и переизданной множество раз книги, ставшей бестселлером научной исторической литературы. Известный американский военный историк, Адам Замойский сумел, используя массу уникального и зачастую малоизвестного материала на французском, немецком, польском, русском и итальянском языках, создать грандиозное, объективное и исторически достоверное повествование о памятной войне 1812 года, позволяя взглянуть на казалось бы давно известные факты истории совершенно с иной стороны и ощутить весь трагизм и глубину человеческих страданий, которыми сопровождается любая война и которые достигли, казалось бы, немыслимых пределов в ходе той кампании, отдаленной от нас уже двумя столетиями.

Добавить, пожалуй, нечего, кроме разве что одного: любой, кто не читал этой книги, знает о французском вторжении в Россию мало – ничтожно мало. Посему она, несомненно, будет интересна любому читателю – как специалисту, так и новичку в теме.

---

Существовала к тому же и польская карта, способов разыграть которую не переставал искать Александр. Во время пребывания в Вильне он положил немало усилий, чтобы улестить местную польскую аристократию, раздавая ордена и почетные титулы, а также роняя странные замечания в отношении возможности восстановления Польши. У него имелась парочка доверенных агентов, озвучивавших это мнение, и он писал Чарторыйскому, спрашивая, не настал ли подходящий момент заявить о намерении поступить подобным образом. На такой шаг его подговаривал и Бернадотт, в письмах убеждавший царя вступить в Польшу и предложить ее корону Понятовскому. Александр отправил полковника Толя с тайной миссией к Понятовскому предложить ему высокий пост (вероятно, даже и корону) в будущем Польском королевстве, если тот согласится вывести свой корпус из состава французской армии и перейти с ним на сторону русских. Понятовский глубоко поразился такой просьбе, которую все равно не смог бы выполнить, даже если бы захотел.

В поисках переманить к себе поляков Александр даже просил печально знаменитого одержимостью католицизмом сардинского посла в Санкт-Петербурге, Жозефа де Местра, задействовать орден иезуитов (распущенный римским папой, но нашедший прибежище в России) для настраивания населения Польши в пользу царя за счет использования аргумента о том, что-де Александр есть защитник папства, в то время как Наполеон – его враг{162}.

Сестра Александра, великая княгиня Екатерина, убеждала брата уехать из армии. «Коли кто-то из них [генералов] совершит просчет, он будет осужден и наказан, когда же ошибку допустите вы, все падет на ваши плечи, а утрата доверия к тому, перед кем все склоняются, к тому, от кого все зависит и кто, будучи единственным арбитром судьбы империи, должен быть ее оплотом, есть куда большее зло, чем потеря нескольких губерний», – писала она{163}.

Екатерина не сказала о том, что он и так уже изрядно навредил делу поездкой в Вильну и продолжал усугублять обстановку нерешительным поведением. Нежелание царя одобрить какой-нибудь из предлагаемых ему вариантов или открыто оказать доверие кому-то из генералов вело к всеобщей неуверенности – никто не знал толком, к чему готовиться. Брат монарха, великий князь Константин, без жалости муштровал солдат, но никто ничего не делал для противодействия приближавшейся Grande Armée. Никто всерьез даже не пытался отслеживать перемещения противника, тогда как в частях и соединениях отсутствовали точные карты театра предстоящих военных действий{164}.

«А тем временем мы устраивали балы и партии, и наше продолжительное пребывание в Вильне напоминало увеселительную поездку, а не приготовление к войне», – рассказывал полковник Бенкендорф. Шишкова по прибытии в Вильну глубоко поразили и озадачили благодушие атмосферы и отсутствие малейшего ощущения надвигавшейся грозы. «Наша повседневная жизнь была настолько беззаботна, что не поступали даже известия о неприятеле, точно тот находился от нас за несколько тысяч верст[48]», – писал он. Солдаты на постое старались сорвать любые моменты удовольствия, предлагаемые мирным бытом в сельской местности Литвы. «Пожилые офицеры страшились Наполеона, видя в нем ужасного завоевателя, нового Аттилу, – рассказывал поручик 3-й легкой артиллерийской роты Илья Тимофеевич Радожицкий, – а мы, юные, дружно резвились с Амуром, вздыхали, и охали от ран его»{165}.

Люди в отдалении от фронта не понимали, почему русская армия, чьи офицеры писали домой письма, полные показной смелости, не атакует французов и не выбросить их из Пруссии и Польши. Все громче звучало недовольство пассивностью войск, усиливаемое широко распространенным страхом перед французским вторжением в Россию, не в последнюю очередь из-за грозной перспективы возникновения вследствие вражеского нашествия общественных беспорядков.

В мае в Санкт-Петербург пришли ошибочные вести о том, будто Бадахос и Мадрид сдались перед натиском британцев, а испанская армия перешла Пиренеи и вступила в южные районы Франции[49]. Почему же, спрашивали себя люди там и тут на просторах огромной страны, Александр не выступит, чтобы нанести финальный удар Наполеону? Он же со своим окружением очевидно неплохо проводил время на балах и вечерах, а в столице поговаривали, что бездельничающие офицеры устраивают «оргии»{166}.

Русские оценки численности Grande Armée выглядели очень заниженными. По предположениям Барклая и Фуля, французов насчитывалось 200 000 или 250 000 чел. Багратион приводил число 200 000, Толь – 225 000, Беннигсен – 169 000, а Бернадотт и того меньше – 150 000. Самая высокая планка у русских находилась на отметке 350 000 чел., но и то с учетом всех резервов и тыловых формирований{167}. Посему успешное развертывание наступления на такую армию казалось делом вполне возможным, и Александр, нет никакого сомнения, очень бы хотел броситься в атаку. Его восхищение планом Чичагова и фактически попытка подкупить Понятовского могут рассматриваться только в контексте наступательных действий. Есть и другие указания на желание царя возглавить такой поход{168}.

Но Александр находился и под сильным влиянием взглядов Фуля, а Фуль высказывался против наступления, будучи уверенным, что русской армии оно не по силам{169}. Помимо всего прочего, царю хотелось выглядеть невинной жертвой, а не зачинщиком войны и агрессором, к тому же его религиозные инстинкты склоняли его к роли пассивного инструмента в руках божественного Провидения.

В предшествующие годы в письмах и высказываниях он все больше и чаще ссылался на волю Господню. Направляющим моментом для царя становилось желание быть достойным и праведным проводником промысла Божия. «Я, по крайней мере, утешаюсь тем, что сделал все совместное с честью, чтобы избежать противоборства, – писал он Екатерине в феврале. – Теперь сие лишь вопрос приготовления к нему со всей отвагой и верой в Бога. Вера сильна во мне как никогда, и я смиренно склоняюсь перед Его волей»{170}.

Нессельроде по-прежнему советовал Александру искать мира, а не провоцировать войну, но Александр, похоже, полностью исключал переговоры как вариант. Так или иначе, он был вовсе не в настроении говорить о мире, когда 18 мая Нарбонн появился в Вильне{171}. Царь принял посла, прочитал привезенное им письмо, но в ответ сказал, что Наполеон поднял против России всю Европу и намерения его совершенно очевидно враждебные, а посему нет никакого смысла вести переговоры. Он повторил, что согласится на них только при условии отвода Наполеоном войск за Рейн.

«Чего хочет император? – задал он Нарбонну риторический вопрос. – Починить меня своим интересам, вынудить меня на меры, которые погубят мой народ? И вот из-за моего отказа он намеревается вести против меня войну, веря, что после двух или трех сражений и занятия нескольких губерний, возможно, даже одной столицы, вынудит меня подписать условия мира, которые он продиктует. Он обманывает себя! – Затем, взяв и развернув на столе большую карту своих владений, Александр продолжал: – Мой дорогой граф, я убежден, что Наполеон величайший полководец Европы, армии его закалены в битвах, а помощники храбрее и опытнее всех прочих, но пространство – вот преграда. Когда после нескольких поражений я отступлю, уводя население, когда предоставлю защитить меня времени, пустыне, климату, я смогу еще, быть может, сказать последнее слово против самой грозной армии наших времен»{172}.

Хотя большинство людей в русской ставке полагали, что единственная задача Нарбонна состоит в шпионаже, в стремлении выведать диспозицию войск и подтолкнуть местных патриотов к восстанию, на следующий день Александр пригласил посла на парад, а потом и – отобедать с ним. Однако на другой день один из адъютантов Александра уведомил Нарбонна, что карета, любезно предоставленная к его услугам для обратно путешествия в Дрезден, будет ждать француза у дверей тем же вечером{173}.

7 Рубикон

Карета Нарбонна, почти белая от покрывавшего ее толстого слоя пыли, вкатилась на двор королевского дворца в Дрездене во второй половине дня 26 мая. Графа проводили наверх и быстро вызвали к императору, которому он дал полный отчет о разговорах с Александром, особо подчеркнув последние слова царя, произнесенные на прощание. «Скажите императору, что я не стану агрессором, – напутствовал его Александр. – Он может перейти Неман, но я никогда не подпишу мирный договор, продиктованный на русской территории»{174}.

Трудно представить себе, какой реакции Наполеона ожидал Александр, когда провожал уезжавшего французского посланника такими словами. Царь и раньше утверждал, что не пойдет ни на какие переговоры, если только Наполеон не выведет войска из великого герцогства Варшавского и Пруссии, в то время как сам собрал армию на границах этих государств. У Наполеона имелось всего два варианта действий: распустить огромную армию и отправляться домой, открываясь, таким образом, для удара и оставляя всю Польшу и Германию добычей вторжения, или осуществить вторжение самому. Император французов воспринял послание Александра как насмешку – «упрямый вызов», по выражению британского историка Уильяма Хэзлитта{175}. Однако Наполеон считал полученный ответ обусловленным хвастовством и показной бравадой, а не уверенностью. Посему он послал курьера к Лористону в Санкт-Петербург с распоряжением отправляться в ставку царя в Вильне в последней попытке к примирению.