Джованни Верга - Ссора с патриархом

• Название: Ссора с патриархом
• Автор: Джованни Верга
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Сборник «Ссора с патриархом» включает произведения классиков итальянской литературы конца XIX — начала XX века: Дж. Верги, Л. Пиранделло, Л. Капуаны, Г. Д’Аннунцио, А. Фогаццаро и Г. Деледды. В них авторы показывают противоестественность религиозных запретов и фанатизм верующих, что порой приводит человеческие отношения к драматическим конфликтам или трагическому концу.

Составитель Инна Павловна Володина.

---

— Но, синьор маркиз!..

— А я удивляюсь, как вы сами не додумались до этого раньше!

Он объяснял причину изменений, и неправым всегда оказывался инженер, а не он.

Он был всецело захвачен этой стройкой. Он хотел бы видеть здание уже законченным, с крышей, со ставнями и всем прочим. И ему казалось, будто строительство идет медленно из-за какой-то умышленной нерасторопности.

Только по воскресеньям вспоминал он, что нужно нанести визит тетушке баронессе, где — он знал это — встретит Цозиму с матерью и сестрой. Синьоре Муньос казалось неприличным, если маркиз станет бывать у нее в доме.

— Чтобы не было сплетен, — сказала она баронессе.

На самом же деле она хотела избежать унижения, которое пришлось бы испытать ей и дочери, если бы маркизу представилось зрелище жалких комнат, где они скрывали свою нищету, где девушки целыми днями, а иногда и ночами шили и вышивали, а она, никогда не маравшая рук прежде, пока была обеспеченной, теперь натирала мозоли на своих аристократических пальцах, суча пряжу и крутя веретено, работая на других.

— Ах, тетушка!.. Вам бы надо приехать и посмотреть, всем четверым! Всего несколько часов езды в коляске.

— Зуд строить и перестраивать передается в нашем роду по наследству!

— Но о чем речь? Я не поняла. Что строится — давильня для винограда или для выжимки оливок? — спрашивала синьора Муньос.

И маркиз с удовольствием снова говорил о своих планах, вдаваясь в пространные объяснения и делая подробные описания, как будто сопровождал женщин по цехам, показывая им большие и маленькие чаны, бочки и бочонки, которых там еще не было, но которые вскоре будут, вел мимо прессов для выжимки оливок и полных оливкового масла кувшинов — их тоже еще не было и в помине, но они уже заказаны, все одинаковой величины и формы, как принято в Лукке и Ницце, лакированные снаружи и внутри, и не из простой глины, от которой масло становилось прогорклым и портился его цвет!

Цозима слушала его с выражением нежной покорности, улыбаясь всякий раз, когда он подчеркнуто обращался именно к ней, показывая тем самым, что считает ее умнее остальных женщин и слова одобрения ему приятнее услышать от нее, чем от кого бы то ни было другого.

Но единственные ласковые слова, которые маркиз обращал к ней на прощание, были всегда одни и те же:

— Нет дождя! Видите!.. Нет!

— А разве надо спешить? — ответила однажды Цозима. — Марджителло все равно не оставляет вам времени подумать о чем-либо другом.

— Вы говорите это, чтобы упрекнуть меня?

— Я не смогла бы упрекнуть вас, даже если б имела на то основание. Когда я действительно буду маркизой Роккавердина…

— Вы уже маркиза, Цозима, во всяком случае для меня.

— Когда я действительно буду маркизой Роккавердина, — шутливо повторила она, — я, конечно, буду иметь больше возможностей видеть вас и смогу попросить вас кое о чем.

— Почему вы так говорите?

— Потому что мне надо поговорить с вами об одной бедной женщине, которая приходила к нам на днях…

— Это верно, — подтвердила синьора Муньос. — Она спрашивала синьору маркизу. «Но ведь здесь нет никакой маркизы, дочь моя!» — «Ваша светлость, есть! Маркиза Роккавердина!» — «Пока еще нет, дочь моя». — «Ваша светлость, есть маркиза Роккавердина! Я хочу броситься к ее ногам и попросить за этого ребенка, за этого сироту… Синьор маркиз так много сделал! Мы обязаны ему жизнью! Не он, так мы все умерли бы с голода еще раньше, чем случилось это несчастье с моим мужем…» И пришлось дать ей поговорить, — улыбнулась синьора Муньос, — с маркизой Роккавердина!

— Об этом десятилетнем мальчике, — снова заговорила Цозима.

— Что ей надо было?.. Кто она?

— Несчастная вдова Нели Казаччо.

— Но… — Маркиз умолк.

— Она умоляла: «Не надо никаких денег. Только бы хлеба ему кусок да одежды, хоть какой-нибудь одежонки. Может, возьмете его к себе, ваша милость, мальчиком на побегушках? Он смекалистый и проворный». Что я могла ответить ей? Она ни за что не хотела поверить, что я не маркиза Роккавердина!

— И она правильно поступила, — ответил он. — Что касается мальчика, нет, это невозможно, мы не можем взять его в наш дом. Его присутствие постоянно напоминало бы мне о слишком печальных вещах. Нет, нет!

— Несчастная женщина! — воскликнула баронесса.

— Дорогая тетушка! Если оказывать помощь всем, кто просит… Каждый делает что может.

— Замечу только, — снова заговорила баронесса, — что прежде мужчины были любезнее, чем сейчас. На первую просьбу синьорины — и она выделила слова «первая» и «синьорина» — никогда не ответили бы отказом. По крайней мере, пообещали бы, а потом… Известное дело, разные обстоятельства…

— Цозима, — сказал маркиз, — держу пари, что вы предпочитаете мою… нелюбезность.

— Да, — ответила она.

19

Однажды утром из-за холмов Баррезе показались тучи. Они двигались медленно, будто им было стыдно появиться после того, как они заставили себя ждать полтора года, или будто забыли дорогу в Раббато.

Теснясь, сгущаясь, наползая друг на друга, они растянулись по всему горизонту. Потом остановились.

Из окон и с балконов, выходивших в сторону Баррезе, мужчины, женщины, дети протягивали руки, призывая их, зовя, как людей, способных слышать и понимать. Из всех домишек, лепившихся вдоль склонов холма, из переулков и улиц народ стекался туда, откуда можно было своими глазами увидеть их и убедиться, что слух, мгновенно разнесшийся повсюду: «Тучи! Тучи!», не был чьей-то злой шуткой.

Площадка у замка кишела людьми всех сословий, собравшихся посмотреть на тучи как на какое-то новое и неожиданное зрелище. Так и будут они стоять там? Или разойдутся? Что мешает им двинуться дальше и пролиться дождем?

Густые, почти черные в середине и белесые по краям, они растекались, клубились, вытягивались и перемешивались, образуя темное покрывало над грядой холмов Баррезе.

— Не движутся, боятся нас, потому что мы смотрим на них, — сказал какой-то крестьянин и засмеялся.

Но никто не присоединился к нему. Все напряженно, в тревожном ожидании наблюдали, как медленно-медленно меняются, то сгущаясь, то разрежаясь, бесформенные очертания, шептали молитвы и заклинания, увещевая этих жеманниц, не решавшихся продолжить свой полет, приблизиться и пролить свое животворное сокровище — дождь — на эту землю, беспрестанно, в течение долгих месяцев изнемогающую от жажды и тысячами трещин, похожих на пересохшие рты, молящую о спасительных каплях влаги.

Потом одна из самых легких туч оторвалась от других и, словно флагманский корабль, двинулась вперед, а за нею сразу же последовали вторая, третья… И у людей, следивших за каждым их движением, слезы навернулись на глаза, и сердца их, замиравшие в тревожном ожидании, затрепетали от радости, когда они увидели, что тучи бесшумно движутся — не друг за дружкой, а все вместе — и, опускаясь все ниже от тяжести своей ноши, заполняют и затмевают собой лазурное небо.

А из-за холмов Баррезе, гонимые поднявшимся вдруг, пропитанным влагой восточным ветром, появились новые, еще более густые и темные тучи, и едва они выплывали из-за волнистой линии холмов на горизонте, как вслед за ними показывались другие, устремлялись вверх и наползали на плывущие впереди, которые ускоряли свой бег к Раббато, погружали в тень залитые солнцем поля и долины, словно вбирая в себя его золотое сияние, и приближались к протянутым им навстречу рукам, благословляющим те из них, что уже достигли Раббато и стремительно уносились дальше.

При первых же редких, крупных каплях дождя раздался крик:

— Да будет благословенно божественное провидение!

Это кричали не только несколько десятков человек, словно обезумевших от радости на площадке у замка, об этом протяжно звонили колокола всех церквей, кричал весь Раббато — из окон, с балконов, на улицах, на площадях, куда стекался народ, чтобы насладиться зрелищем замечательного проливного дождя, который все еще казался невероятным.

Никто и не подумал прятаться от ливня, всем хотелось почувствовать, как он льет прямо на непокрытую голову, на запрокинутые кверху лица, хотелось собрать в ладони эту божью благодать, неудержимо низвергавшуюся с неба, стучавшую по черепицам, наполнявшую канавы, разливавшуюся ручьями и лужами, где вздувались и лопались тысячи пузырьков, словно вода кипела.

До наступления вечера люди снова поднимались под дождем на площадку у замка, чтобы посмотреть оттуда на поля, которые пили, пили, пили и никак не могли утолить жажду! Блестели только тропинки, дорожки, проселочные дороги, образуя серебристую сеть на потемневшей почве; блестела вздувшаяся река, что извивалась вдали у подножия холмов; блестели потоки, срывавшиеся с каменистых склонов, которым воду девать было некуда, и они отсылали ее туда, где влага была нужнее.