Джованни Верга - Ссора с патриархом

• Название: Ссора с патриархом
• Автор: Джованни Верга
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Сборник «Ссора с патриархом» включает произведения классиков итальянской литературы конца XIX — начала XX века: Дж. Верги, Л. Пиранделло, Л. Капуаны, Г. Д’Аннунцио, А. Фогаццаро и Г. Деледды. В них авторы показывают противоестественность религиозных запретов и фанатизм верующих, что порой приводит человеческие отношения к драматическим конфликтам или трагическому концу.

Составитель Инна Павловна Володина.

---

— Еще она говорила мне… Я должна сказать тебе об этом, чтобы ты разубедил ее; ты ведешь себя, по правде говоря, не так, чтобы она могла быть спокойна. Еще она сказала мне: «Если он идет на это только для того, чтобы сделать приятное своей тетушке (поскольку мне известно, какое участие вы приняли в том, чтобы этот брак состоялся), если он не питает ко мне таких же чувств, какие питаю к нему я, — голос ее дрожал, — оставим это! Я не хотела бы, чтобы он приносил такую жертву. Теперь!» Вечно это «Теперь!». Я отругала ее. Я ответила за тебя.

— Правильно сделали, тетушка.

— Было бы, однако, гораздо лучше, если б ты сам попытался убедить ее. Я не требую, чтобы ты в свои годы принялся изображать страстного влюбленного. Но можно так, а можно и этак, дорогой племянник! «Он немного диковат! — сказала я ей. — Ты укротишь его и быстро сделаешь другим».

Маркиз не знал, что ответить. Он чувствовал, что виноват. Его сердце оставалось совсем или почти совсем спокойным, когда он думал о Цозиме. Он испытывал только приятное чувство удовлетворения, не более того. Его душа не замирала, как случалось, когда неожиданно наплывали воспоминания, от которых у него закипала кровь, и он волновался, испытывая какое-то неопределенное чувство, он и сам не мог понять какое — то ли злобу, то ли сожаление.

Увидев, что она входит в комнату вместе с сестрой и матерью, он пошел ей навстречу и крепко пожал руку, которую она с волнением протянула ему.

— В деревне, должно быть, рай, — сказала маркизу синьора Муньос.

— Все распускается прямо на глазах, словно взрывается! — ответил маркиз.

— Давно пора! — воскликнула баронесса.

Кристина ничего не говорила. Она сидела рядом с креслами, где, положив мордочки на мягкие сиденья, прикрыв глаза, свернулись клубочком две оставшиеся в живых собачки баронессы, гладила их по головкам, и те, показывая, что им очень приятна эта ласка, слегка подрагивали и пригибались под ее рукой.

Маркиз отвел Цозиму в сторону и сказал почти шепотом:

— Хочу оправдаться.

— В чем же?

— В том, что вы подозреваете.

— Я ничего не подозреваю. Я боюсь. Это естественно.

— Вы ничего не должны бояться.

Глядя на нее и слушая ее, он еще яснее понимал, что виноват. И слова, сказанные однажды: «Вот женщина, которая мне нужна!», упреком сверлили его мозг.

— Немного терпения, — продолжал он. — Еще несколько месяцев. Я хочу освободиться от некоторых забот. Бывают дни, когда я просто теряюсь, так много дел, которыми мне приходится заниматься. Вам, наверное, по душе такая лихорадочная деятельность после моего глупого уединения.

— Я никогда не сетовала на это.

— Верю. Вы бесконечно добры. Хочу повеселить вас. Я решил дать ваше имя самой большой бочке нашего нового завода. Это принесет удачу предприятию.

— Спасибо! — ответила Цозима, улыбаясь.

— Это, наверное, глупая мысль…

— То, что делается всерьез, не может быть глупым…

Обрадовавшись такому ответу, он на мгновение умолк. Потом заговорил снова:

— Это правда, что ваша сестра думает постричься в монахини?..

— Не знаю. Возможно.

— Отговорите ее.

— Я взяла бы на себя большую ответственность.

— Я вам еще не сказал, но у меня есть такая идея. Я не хочу разлучать вас с матерью и сестрой. Мой дом достаточно велик, чтобы и они могли жить с нами.

— Я очень вам благодарна. Однако у мамы свой взгляд на вещи.

— Ее самолюбие не может быть задето приглашением жить в доме дочери.

— Наше положение вынуждает нас особенно заботиться о собственном достоинстве. Раньше я редко задумывалась, что скажут обо мне. Конечно, не следует обращать внимания на людскую злобу. Достаточно прислушиваться к собственной совести.

— Меня никогда не интересовало мнение других. Ведь я же Антонио Скирарди маркиз Роккавердина!

— Вам это позволено. Но такая семья, как наша…

— Семья Муньос не менее знатная, чем семья Роккавердина.

— Была!

— Кровь остается кровью. Имя кое-что значит.

— Гордость неотделима от способов отстаивать ее. Я думаю точно так же, как мама. Именно поэтому я и сказала баронессе то, что она, должно быть, передала вам, если я правильно поняла ваши первые слова. Будьте искренни, ради своего и моего блага. Все еще можно изменить.

— Когда маркиз Роккавердина связывает себя обязательством, то его слово…

— Вы можете заблуждаться. Речь идет не о тщеславии, не о том, чтобы сдержать или не сдержать слово… Я бы хотела услышать от вас…

Она говорила с трогательной робостью, хотя слова ее были совсем не робкими. От волнения, а также оттого, что приходилось говорить в присутствии баронессы, матери и сестры, голос ее звучал глухо.

Маркиз, восхищенный рассудительностью Цозимы, начинал понимать, что за этой благородной сдержанностью таится живой огонь, которому только сила воли не дает вырваться наружу.

В порыве чувств он взял ее за руки так стремительно, что она не успела остановить его, и произнес:

— Мне нечего больше сказать вам, Цозима, кроме того, что я крайне огорчен тем, что дал вам повод так говорить со мной!

Легкое пожатие ее красивых рук было ему ответом.

Цозима опустила глаза, и лицо ее порозовело.

21

Но он все еще не решался.

Что-то таившееся в глубине души останавливало его каждый раз, когда он хотел принять наконец какое-то решение, — что-то вроде суеверного страха, смутной боязни опасностей, скрытых где-то в тени и готовых обрушиться на него, как только он решится осуществить этот план, который должен положить начало новому этапу его жизни.

И он выискивал предлог за предлогом, сам того не сознавая, отчего испытывал удовлетворение и облегчение, как будто извинения и предлоги не отыскивались им, а возникали сами собой по ходу событий.

Поэтому кузену Перголе, доктору Меччо и их друзьям удалось побороть его нежелание принимать участие в избирательной борьбе, хотя, как он продолжал утверждать, никакого проку от нее не было.

Истекал срок полномочий мэра. Водимый за нос двумя или тремя хитрыми и наглыми советниками, которые предпочитали не входить в городскую управу, чтобы таскать каштаны из огня чужими руками, мэр не смел и пальцем шевельнуть, не посоветовавшись с ними.

Их имена как раз и баллотировались в состав пятерки советников. Нужно было помешать их переизбранию или хотя бы ввести в совет вместо кого-нибудь из них маркиза, который стал бы затем главной фигурой среди этих баранов, способных лишь говорить «да» или «нет», в зависимости от того, что от них требовалось.

Имя, положение, порядочность — чего еще могло желать правительство, чтобы назначить мэром маркиза? И раздолью этих синьоров пришел бы конец.

— Маркиз Роккавердина, — восклицал доктор Меччо, — это вам не марионетка, которой эти господа смогут управлять, дергая за ниточки из-за кулис.

— Все как один проголосуют за вас, кузен! — добавлял кавалер Пергола.

И, оставшись с ним наедине, когда доктор Меччо ушел и уже не мог мешать своими клерикальными бреднями, он отвел душу:

— Все мы в руках пономарей! Надо гнать их прочь. Пономарей и сторонников Бурбонов! Они ждут с минуты на минуту возвращения Франческьелло…

В глубине души маркиз тоже был немного на стороне Бурбонов.

Объединенная Италия — да, он мог бы поверить, что это хорошо, если б объединение не породило столько налогов, что уже и дышать стало нечем. Но ему, никогда не занимавшемуся политикой, было безразлично, как будут звать короля — Франческьелло или Виктор Эммануил. Свободу он понимал до определенного предела. Разве кто-нибудь прежде беспокоил его? Он всегда делал у себя в доме все, что захочет, что ему вздумается. Больше ему ничего не нужно было.

Его дед и отец имели немало неприятностей, ввязываясь в некоторые дела. Особенно дед, неистовый карбонарий в двадцатые годы! А что толку? Ему пришлось затаиться, чтобы жить спокойно. А отец в сорок восьмом? Его, капитана национальной гвардии, Сатриано едва не расстрелял. Вот какую получают прекрасную выгоду, когда занимаются политикой! При Фердинанде II и Франческьелло по крайней мере жилось спокойно. Никакой избирательной борьбы. Декурионов, как тогда назывались советники, назначал вице-губернатор, и никто не смел ему возразить.

Кузен Пергола, не в первый раз уже слушая эти разглагольствования, выходил из себя:

— А человеческое достоинство вы совсем ни во что не ставите? Теперь мы управляем сами через депутатов и советников, выбранных нами же. Плохо выбираем — так сами и виноваты…

— Верно. И невозможно выбрать хорошо. Честные люди — не нахалы, они не любят лезть вперед, как те, кому нечего терять и кто стремится только выгадать.

— Честные люди не правы. Только простаки могут допускать, чтобы над ними брали верх.