С Рейсер - Некоторые проблемы изучения романа Что делать

• Название: Некоторые проблемы изучения романа Что делать
• Автор: С Рейсер
• Жанр: Публицистика

---

Некоторые параграфы появились лишь в окончательном тексте: ранее они отсутствовали. Таковы "Похвальное слово Марье Алексевне" (24 главы второй) и "Особенный человек" ( 29 главы третьей). Особое заглавие ("Вторая завязка"), в окончательном тексте устраненное, в черновике дано отрывку, вошедшему потом именно в параграф "Особенный человек". В остальном, с небольшими вариантами, в черновике налицо заглавия первой, второй, третьей и четвертой глав; глава пятая в ранней редакции заглавия не имеет, глава шестая отсутствует - она была написана, очевидно, лишь при перебеливании рукописи. Заглавий отдельных параграфов в ранней редакции вообще нет? если не считать третьего и четвертого сна Веры Павловны и письма Катерины Васильевны Полозовой.

Роман - от черновика к беловику - подвергся существеннейшей переработке; черновой текст, сравнительно с окончательным, особенно интересен с точки зрения его приспособления для цензуры.

Цензура, конечно, предстояла в сознании Чернышевского и при писании романа в его первой редакции. Но, в чем-то сразу сдерживая себя, Чернышевский в других случаях писал свободно, очевидно заранее решив, что особенное внимание на эту сторону он обратит при окончательной отделке романа.

Обратим внимание на некоторые, наиболее характерные места.

Уже в самом начале Чернышевский снял фразы, несколько расширявшие тему: "Философ из этого выведет, что большинство всегда консервативно. Эстетик выведет, что трагедия влечет к себе мысль и чувство сильнее, чем фарс". И несколько ниже: "Консерваторы оказались правы, как всегда . Так мудрый ход истории всегда дает делу конец, более или менее удовлетворительный даже и для побеждаемой стороны" (347).

В "Предисловии" Чернышевский, по аналогичным соображениям, снял характерный публицистический выпад: "Зачем вы так много страдаете, люди? Нет вам никакой надобности страдать, кроме дикости ваших понятий. Поймите истину, и истина осчастливит вас" (356). Эти слова, написанные с проповедническим пафосом, сразу обращали мысль читателя (и значит властей!) к революционному пути переустройства мира - начинать с такой демонстративной декларации писатель счел излишним. {Ср.: Н. А. Вердеренская. Публицистическое и художественно-образное в произведениях Н. Г. Чернышевского. - В кн.: Проблемы русской и зарубежной литературы. Вып. 4. Ярославль, 1970, стр. 157-166.}

В 1 главы первой, снова по тем же причинам, снят звучавший дидактически абзац, которым Чернышевский заключал пьяную исповедь Марьи Алексевны: "Верочка слушала, и женщина, казавшаяся ей чудовищем, теперь становилась понятно - это не зверь, как ей казалось прежде, нет, - это человек испорченный, ужасный, обращенный колдовством жизни в зверя, но все-таки человек. Прежде в Верочке была только ненависть к матери, - теперь она чувствовала, что в ее сердце рождается что-то похожее на жалость. Это был первый и сильный практический урок в любви к людям, как бы ни были они злы и испорчены" (366); особенно многозначительны последние две строки.

Явно выходили за границы темы и могли быть расширительно истолкованы слова от автора в 3 главы первой: "по наблюдению, внесенному во все романы, что дерзкий человек, не привыкший встречать сопротивления, трусит и бывает разбит наповал, как встретит твердое сопротивление" (373).

Иногда устранялась, казалось бы, мелочь. Однако она существенно усиливала социальное звучание. Так, в 4 главы первой снята деталь: "Полковник был очень важной фамилии" (374). Речь идет о Серже, который стал полковником только в воображении кухарки, но вторая часть фразы ориентировала на высшие круги и не была необходима. Поэтому в окончательном тексте полковник остался, а "важная фамилия" была устранена. Аналогично Чернышевский поступал и в других случаях. В 8 главы третьей черновика Лопухов кладет в грязную канаву "туза" "со звездой", т. е. генерала или действительного статского советника и именует его при этом: "Ваше превосходительство" (512); в журнале - "некто осанистый" и "милостивый государь" (147).

Снова то же самое в истории с дамой, для которой Кирсанов составлял каталог книг. Он произносит: "_Я, ваше-ство_ - назвал даму по ее титулу, _очень хорошему_" (512); подчеркнутого в окончательном тексте нет.

В назидание сыну этой титулованной дамы Кирсанов грозит дать ему оплеуху (513), - и это в журнале отсутствует.

Эти четыре детали из разных мест романа - все одного плана.

Очень характерной переработке подверглось место о невесте Лопухова. На вечере в доме Розальских Лопухов объявляет Верочке, что у него есть невеста. В окончательном тексте разговор ведется так, что читатель некоторое время готов верить в ее реальность. В черновике (4 главы второй) это место звучит совсем иначе: Лопухов объясняет Верочке, что у него "две невесты" - тем самым сразу обнажает нарочитость рассказа. С одной невестой (наукой) "мы ставим на лампу реторты, режем лягушек", с другою (бедность, нищета, неустройство жизни, в более широком плане - революция) Лопухов постоянно, несколько раз сталкивается в течение дня (405-406). Таким образом, фиктивность, аллегоричность "невест" формулируется в разговоре с Верочкой сразу же и только для Марьи Алексевны сохраняется почти фарсовый рассказ об обручении и пр. {Ср.: М. Т. Пинаев. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?". М., 1963, стр. 34-37.}

В 6 главы второй сняты публицистически звучащие слова от автора, выводящие за непосредственные сюжетные цели данного отрывка: "Нам нужны факты. И факты - я ничего не рассказываю, кроме фактов, - хороши они, дурны они - мне что за дело, - сами судите, правдоподобны они или нет по вашему мнению, это зависит от того, в каком кругу вы жили, с какими людьми знались. Я полагаю, что мнения того, другого и третьего не имеют никакого влияния на достоверность самого факта, а свидетельствуют только о степени развития людей, выражающих о нем то или другое мнение" (415).

Настойчивое подчеркивание того, что Лопухов - материалист, показалось Чернышевскому излишним; в черновике (9 главы второй) был, а в журнальном тексте полностью исчез довольно большой, издевательски звучавший абзац, в котором есть такие слова: "по своему образу мыслей Лопухов был, что называется, материалист. Что можно сказать в извинение такому дурному свойству Лопухова? Разве только то, что он был медик и занимался естественными науками, - это располагает к материалистическому взгляду. Но, по правде сказать, и это извинение плоховато Стало быть, от заразы можно предохраниться Он был материалист, - этим все решено, - и автор не так прост, чтобы стал спорить против того, что материалисты - люди низкие и безнравственные" (428).

В 18 главы второй снят очень характерный выпад против славянофилов. Верочка протестует против того, что женщинам навязывают женственность. Лопухов ее поддерживает: "То же самое, Верочка, как славянофилы упрашивают русский народ, чтобы он оставался русским, - они не имеют понятия, что такое натура, и думают, что хоть мне, например, нужно ужасно заботиться о том, чтобы у меня волосы оставались каштановыми, - а если я чуть забуду об этом заботиться, то вдруг порыжею" (452). Полемика со славянофилами усиливала политическую актуальность и могла вызвать цензурные придирки; для придания роману большей цельности Чернышевский (или редакция?) предпочел устранить этот кусок.

В 19 главы второй Чернышевский обращается с гневной инвективой к современному ему поколению: "Грязные люди, дрянные люди гнилые люди. Хорошо, что ты, читатель, не таков". Тут же, обрывая себя, Чернышевский пишет, что он человек "старого века", а ныне, мол "русская публика, к какой я привык, уже больше чем наполовину сменилась публикою другого поколения, более честного и более чистого. Не очень еще много в ней людей, у которых голова в порядке. Но большинство уже имеет, по крайней мере, желание смотреть на белый свет честным взглядом" (458). Соображения, по которым это место снято, очевидно, те же, что и в изложенном выше отрывке: оно не было безусловно необходимым. То же самое мы встретим еще раз - в 4 главы третьей, в описании ареста Сашеньки Кожуховой. Лопухову в полиции "наговорили грубостей и только, - это было давно, лет восемь тому назад, с тех пор полиция очень много переменилась в обращении с людьми, одетыми порядочно; переменилась ли в обращении с народом и переменилась ли в сущности, я не знаю, но очень может быть, что переменилась даже и в этом; тогда было другое, господствовала еще полная грубость" (499).

Все это звучит явно иронично: Чернышевский подчеркивает, что изменения если и произошли, то лишь в отношении людей высшего класса. Учтем и другое. Действие этой главы отнесено приблизительно к концу 1855 г. (через полгода, в июле 1856 г. произошло "самоубийство" Лопухова). Значит, "лет восемь тому назад" - это конец 1847 г., т. е. начало эпохи "мрачного семилетия".

Около половины августа 1855 г. {Год не указан, но легко определяется в июле следующего, 1856 г. Лопухов симулировал самоубийство.} работницы швейной мастерской вместе с Верой Павловной и Лопуховым отправились в загородную прогулку на Острова (6 главы третьей). С ними поехали "молодой офицер, человек пять университетских и медицинских студентов" (505), в этом же пикнике участвовал и "ригорист", т. е. Рахметов. Во время пикника двое студентов стали изобличать Лопухова в "неконсеквентности, остатках прокислой гегелевщины, модерантизме, консерватизме и - что уже хуже всего - в буржуазности - и что еще хуже самой буржуазности - в скептицизме" (505-506). Один из студентов встал на сторону Лопухова, но офицер и двое других студентов присоединились к нападающим. Спор длился долго: часть отстала, но двое - "его постоянные противники и упорнейшие поклонники" - долго его продолжали. Несколько позднее друзья стали рассуждать об Огюсте Конте: в его системе "видели очень много верного, но слишком много непоследовательной примеси средневековых понятий - тут не было разноречия" (506).