С Рейсер - Некоторые проблемы изучения романа Что делать

• Название: Некоторые проблемы изучения романа Что делать
• Автор: С Рейсер
• Жанр: Публицистика

---

Трудно сказать, помнил ли Чернышевский эти слова из статьи Герцена (дневник был опубликован на много лет позже, письма Белинского тоже), вполне возможно, что он заимствовал это слово из памяти семинарского преподавания, из каких-либо философских трактатов, - во всяком случае важно отметить, что перечень "грехов" включает в себя в равной мере слова и философского и политического смысла. Не исключено, что намеренно усложненная философская лексика служила и для целей цензурной маскировки.

Небывалый успех романа способствовал и тому, что решительно все эпизоды, в том числе и споры на Островах, {В конце апреля 1856 г. у Лопухова собралась "целая ватага молодежи" и происходили "ожесточенные изобличения взаимных неконсеквентностей" (639).} стали хорошо известны современникам. Это находит подтверждение в том, что Л. Н. Толстой, в 1863-1864 гг. задумавший злую пародию на "Что делать?", счел необходимым использовать и этот термин.

В комедии "Зараженное семейство" 26-летняя племянница помещика, Катерина Матвеевна Дудкина, сбежавшая с акцизным чиновником и настигнутая близкими, изъясняясь рее время на нигилистическом жаргоне, говорит дяде: "Вы совершенно правы, Иван Михайлович, поступок мой неконсеквентен" (действие V, явление 7). В "Идиоте" Достоевского (действие романа, написанного в 1867 г., отнесено/к концу 1860-х годов) 28-летний Евгений Павлович Радомский иронически обращается к Ипполиту Терентьеву: "Вы таки консекдентны" (частъ-11, глава 10). Эти примеры - лучшее доказательство того, что названный философский термин был в определенном контексте популярен среди молодежи тех лет.

Очень значителен абзац в 8 главы третьей, посвященный новым людям. Он налицо и в журнальном тексте, но с одной характерной купюрой. "Шесть лет тому назад этих людей не видели, - три года тому назад презирали, - теперь боятся, - через несколько лет будут благословлять..." (514). Подчеркнутые слова о революционном деятеле эпохи устранены: они звучали вызывающе и, конечно, обратили бы на себя внимание цензуры.

Следует остановиться на одной важной детали 29 главы третьей. В черновом тексте, рассказывая о Рахметове, Чернышевский замечает: "Я встречал человек шесть таких людей" (573). В другом черновом наброске: "Я встречал только [пять], [шесть], [семь], девять человек Двое из этих людей женщины, семеро мужчины" (724). В журнале: "Я встретил до сих пор только восемь образцов этой породы (в том числе двух женщин)" (202).

Несомненно, что эти цифры имеют какое-то не до конца выясненное значение в истории политической борьбы 1860-х годов.

В письме к своему институтскому товарищу И. И. Бордюгову от 22 апреля 1859 г. Добролюбов упоминает о пяти или шести друзьях, с которыми он сидел у одного восторженного господина: "...говорил о том, что мне теперь так дорого и о чем с тобой мы тоже толковали". {Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в девяти томах, т. IX. М.-Л., 1964, стр. 350.}

Пять или шесть плюс восторженный господин плюс сам Добролюбов - это семь или восемь человек.

В дневниковой записи Добролюбова 5 июня 1859 г. по поводу статьи Герцена "Very dangerous!!!" - снова глухое упоминание: "Мало нас, если и семеро...", и т. д. {Там же, т. VIII, стр. 570. - В подсчете Добролюбова ошибка: в приведенном им перечне близких людей названо восемь человек, а если добавить ранее названного И. М. Сорокина и самого Добролюбова, то получается десять.}

В романе, написанном в 1862-1863 гг., снова встречаемся с близкими цифрами - пять, шесть или семь (в черновиках) и шесть (в окончательном тексте). Из восьми два места заняты женщинами - подходящих кандидатов надо, конечно, искать в кругу М. А. Боковой (урожд. Обручевой; по второму браку Сеченовой), М. А. Богдановой (Быковой), А. П. Блюммер (Кравцовой), Н. И. Корсики (Утиной), М. А. Коркуновой (Понятовской, потом Манассеипой) и ряда других женщин, возглавивших борьбу за право на образование, за свободное устройство своей личной жизни и за многое другое, далеко выходившее за пределы только женских интересов. Недаром большая часть названных здесь имен была связана с "Землей и волей". {См.: Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. М., 1958, стр. 215.}

Как бы то ни было, настойчивое повторение приблизительно одной и той же цифры - в пределах от пяти до десяти - невольно наводит на мысль о существовании в России какого-то ядра подпольной организации, людей, на которых можно положиться, которые готовы принять непосредственное участие в борьбе. Поименно перечислить этих лиц затруднительно - русское революционно-демократическое движение конца 1850-х-начала 1860-х годов знает гораздо больше людей, безусловно преданных революционной идее; но вполне возможно, что цифры, называемые и Добролюбовым и в романе, следует воспринимать как обозначение центра революционной группы. {Этот вопрос обсуждался в ряде статей: М. В. Нечкина. 1) Новые материалы о революционной ситуации в России (1859-1861 гг.). - Литературное наследство, т. 61. М., 1953, стр. 478-481; 2) Н. Г. Чернышевский в борьбе за сплочение сил русского демократического движения в годы революционной ситуации (1859-1861). Вопросы истории, 1953, Э 7, стр. 69; В. Н. Шульгин. К расшифровке "Странички из дневника" Н. А. Добролюбова. - Там же, 1964, Э 10, стр. 128-132; С. А. Рейсер. Был ли Н. А. Добролюбов автором письма "Русского человека" к Герцену? - Там же, 1955, Э 7, стр. 130-131; М. Т. Пинаев. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?", стр. 103 и след. - Следует, однако, иметь в виду, что приблизительно ту же цифру Добролюбов называет в статье "Литературные мелочи прошлого года" (Современник, 1859, ЭЭ 1 и 4), относя их к предшествующей эпохе (Белинского): "...еще пять-шесть человек, умевших довести в себе отвлеченный философский принцип до реальной жизненности и истинной глубокой страстности" (Собр. соч., т. IV, стр. 72).}

В тексте "Современника" четвертый сон Веры Павловны ( 16 главы четвертой) имеет один пропуск - седьмой раздел заменен двумя строками точек (в журнале типографская небрежность - он обозначен как восьмой).

В черновом тексте четвертый сон не разбит на разделы, но, сверяя оба текста, установить границы каждого из них нетрудно. План остался в обоих случаях совершенно одинаков. Последовательно вычленяя один за другим разделы этого параграфа, находим небольшой абзац, отсутствующий в окончательном тексте и по месту как раз приходящийся на раздел седьмой. Вот он:

"Что она говорила, этого я не знаю. Я могу догадываться, что она говорила, - но я не знаю, - я уверен, что я не ошибаюсь в том, что я отгадываю, - но я не знаю. Та, от которой я слышал это, слышал этот сон, и которая здесь названа Верой Павловной, сказала мне: "Я клялась молчать и молчу". - "Я знаю, все равно, все равно". - "Может быть", - отвечала она. "Вам было сказано вот что", - я сказал ей. - "Может быть, нет, может быть, да, я не имею права сказать вам ни да, ни нет - и к чему вам знать это? Этого еще нет, это еще невозможно, к чему ж вам знать? Но то, что было дальше, то уже не тайна, то я могу сказать вам"" (649).

Итак, в этом разделе заключен какой-то сугубо (тайный смысл. Вера Павловна не может открыто сказать чего-то очень важного, особо сокровенного, касавшегося того времени, когда будет достигнуто полное равенство мужчины и женщины. Именно пути достижения этого равенства - великая тайна. Вера Павловна готова поделиться тем, что будет потом, но она молчит, сохраняя верность данной ею клятве, о том, как и когда эта тайна будет реализована в жизни и, значит, перестанет быть тайной.

В разделе формально речь идет о полном равенстве женщины в будущем свободном обществе; этой свободы теперь еще нет, и можно только предвосхищать пути ее достижения: "Я могу догадываться, что она говорила", сказано в тексте.

Вот эти пути, то, что "она говорила", и есть тайна, касающаяся, как очевидно, не только равноправия женщины, но всего образа жизни страны.

Именно этого "догадываться" и побоялась, вероятно, редакция "Современника". Можно предположить, что именно ею (по собственной инициативе или по совету цензора) был снят и заменен точками седьмой раздел. Намеки были слишком очевидны, а читатель начала 1860-х годов и в самом деле был "проницательным", хотя и не в том смысле, как характеризовал его в романе Чернышевский.

Обращение к соответствующей (118-й) странице журнала позволяет утверждать, что это место подверглось типографской правке. Избегая переверстки, редакция оставила на стр. 118, кроме двух строк точек, место еще минимум для двух строк, а на двух-трех предыдущих и последующих страницах несколько расширила пробелы. (При этой операции в спешке и "потерялось" обозначение раздела 7-го: после 6-го сразу идет 8-й). На стр. 118 можно поместить на четырех строках до 280 знаков: первоначальный текст седьмого раздела составляет в черновике 580 знаков, но он мог быть в окончательной редакции сокращен и тогда поместился бы на указанном пространстве. {Здесь и в нескольких других случаях я пользовался авторитетной полиграфической консультацией проф. А. Г. Шицгала, которого искренне благодарю за помощь и за советы.} Во всяком случае представляется очень маловероятным, чтобы "пустой" раздел принадлежал самому Чернышевскому.