Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

• Название: Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы
• Автор: Семен Кирсанов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 1976

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.

Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.

---

ЕЗДА В НЕЗНАЕМОЕ

Поэма (1950)

Поэзия — вся! — езда в незнаемое.

Маяковский

1

Политехнический музей. Киоски.
Трамвай. Афиша: «Маяковский».
Закончен вечер. Сто ступенек вниз.
Спускается, затолкан ожидающими.
Углами рта окурок до огня догрыз.
Вперед глядит глазами обжигающими.
В руке записки. Через руку плед.
От двух моторов рвется время дующее.
В кармане красный паспорт,
и для поездки в будущее
закомпостирован билет.
Маяковский смотрит в небо предрассветное
карими зрачками из бессонных век.
Наконец встает. Он едет в кругосветное
путешествие навек.
Входит. Вслед за ним — тюки авиапочты.
Вот сейчас от ног отъедет шар земной.
И уже из дверцы самолета: — Вот что:
связывайтесь… как-нибудь… со мной! —
И уехал. То ли в Новый, то ли в Старый Свет.
Писем нет. Десять, двадцать, тридцать, сорок лет…

2

А в газетах есть.
Нет-нет, и весть:
будто где-то подходил к окну,
видели, как в рукописях рылся.
Будто он в Испании мелькнул.
Роздан был листовками и скрылся.
Говорил один мне волк морской.
Дым из трубки. Поступь моряковская.
— Стали мы в Шанхае. Ходим… Стой!
На афише: «Вечер Маяковского»!
Автор сам, написано, читает
«Левый марш», «Поэму о Китае»!
Жалко… Снялись с якоря до вечера.
Вечер был… — Я слушал недоверчиво.
Я же знаю, что не может быть.
Вдруг газетка… В ней одна заметка:
«Должен завтра к нам в Кузбасс прибыть…»
И верчу я в полночь ручки радио.
Наконец поймал! Кузбасс.
В многоламповом, гремящем «Ленинграде» он
затерялся, баснословный бас:
— Тут прежде было голо,
тайга и капель спад…
Но вот проспектом горы
прорезал город-сад!..—
Шуршанье слов или знаменный шелк?
То пропадет, то вдруг опять отыскан:
— Товарищи, я к вам уже пришел,
в коммунистическое «близко»…—
Но углубился голос в рябь эфира
и разошелся в рифмах по сердцам,
а я держу журналы из далеких пунктов мира
и в телеграммах шарю по столбцам.

3

Фото! Вот он!
Вглядимся ближе!
Два полицейских скрутили руки в жгут.
Запрет приехать! В тот же час в Париже
четыре тысячи собрались в зале.
Ждут.
Что Маяковский не приедет, им сказали,
но тем не менее ждут.
Но не ждут, что выйдет некто и прибавит на день доллар.
Ждут стиха, как знака, чтоб пойти в штыки.
Он мне говорил: «Поэт обязан жить, как донор,
кровь — из вены в рифму, в сердце из строки…»
Как мне надо повидаться с ним,
там, на океанском пароходе,
где, неуловим, необъясним,
он по нижней палубе проходит!..

4

Пароход? Далеких океанских линий?
И запрос летит на сотни кораблей.
Это некто Клей узнал его в Берлине
(родственник «величественнейшего из сигарных королей»)
Циркуляр спешит, шифрованный секретным кодом,
к пароходам, бороздящим волны полным ходом:
«…Кличка „Высокий“, волосы темные,
следить, разыскать, изорвать и сжечь…»
Но мечутся зря Ники Картеры и Пинкертоны.
Он взобрался на стул, разобрался в блокноте и начал речь:
— Рабочие! Вас ли устроит доля —
продаться буржуям за фунт или доллар?.. —
И вдруг обрыв, и нет продолжения.
Экран телевизора побелел.
Лишь несколько строк в статье «Профдвижение»
о забастовке на корабле…

5

Значит, отчитал врагов на славу,
рассказал всю правду про Москву!
Что тут странного, что приезжал на Яву?
Разве он в стихах — не наяву?
Вот кино. Документальный фильм «Малайя».
В первый раз встречают праздник Первомая.
Перед сваями поставили подмостки.
Хижины у них из пальмовой трухи.
Тут вот встретились туземцы с Первым мая…
С Мая-ковским…
Он читал им первомайские стихи.
А одна все это в песне выразила
и прошлась перед поэтом в танце.
Только этот кадр цензура вырезала:
очень не понравилось британцам.
Вместо кадра запрещенье в черной раме.
«Маяковский» слово в телеграмме.
Но никто не верит в смерть в Стране Советской.
Верят — занят он всесветною поездкой,
разговором с миром, агитацией за мир,
с нами, с будущими, с новыми людьми.
Он воюет с тем, кто сделал бомбой атом,
он перед заводами толпится с пролетариатом
и штрейкбрехеру сквозь зубы цедит: — Гад!
В демонстрациях шагает, смел и рад.
С поездов смеется: — Хорошо поездил я! —
Это вот и есть, товарищи, поэзия!
Если жить, то только так поэту, —
знамя красное неся по кругосвету!

МОСКОВСКАЯ ТЕТРАДЬ (1962–1970)

Стрела

Пока наш самолет
летит на грани звука —
внизу «стрела» ползет
так медленно, что мука.

Похоже, так вот полз
на лошадях Радищев
через ухабы сел
проселком в городище.

Ползет «стрела» среди
лошадок и коровок
и тащит позади
хвост спичечных коробок.

А наш гигант спешит
к свиданью от разлуки,
и тень его лежит,
в траве раскинув руки.

Вот так и Гулливер
дивился, лежа в путах,
на ползшие в траве
кареты лилипутов.

Что лес? Он мурава
с потертостью лужаек.
Что конь? Он с муравья,
чуть движется и жалок…

Но эти рельсы с нить
и этот тополь с колос —
не могут объяснить
где медленность, где скорость!

На звездный небосвод
ракету шлет наука,
и самолет ползет
так медленно, что мука.

Нам кажется — старо
его винтов круженье,
так тянет вниз ядро
земного притяженья.

А в Дубно — вихрь частиц
на зависть всем ракетам
несется, чтоб настичь
в полете — скорость света.

И все ж — во сколько раз
мы быстроту ни мерим —
я славлю узкий глаз
меж тетивой и зверем!

Я горд тобой, дикарь,
у камня под скалою
открывший у древка
способность быть стрелою.

Натянут лук — лети,
торчи в лопатках барса!
Стрела, ты часть пути
от нас — и дальше Марса!

Метель в Москве

В Москве метет метель —
то в подворотнях роется,
то фортки рвет с петель,
то вьется к башне Троицкой.
Попавшие под вихрь,
ползут машины медленно,
на стеклах ветровых
бог знает что налеплено!

В Москве метель метет,
метет с церковных луковиц,
по мостовой метет
газету, что ли, рукопись?
Насквозь визжит подъезд,
от хохота, от плача ли?
Сугробы даже с мест
передвигаться начали…

В Москве метет метель,
буран по всей Москве-реке,
из школ ведут детей,
держа их крепко за руки.
Закутаны в платки
да в пуховые кружевца…
И лишь одни катки
с метелью вместе кружатся.

В Москве метель метет.
Витрины запорошены.
А очередь ведет
как летом — за мороженым.
Снег задымил весь мир,
на стойке смерзлись денежки,
но варежкой — пломбир
ко рту подносят девушки.

В Москве метет метель
и в пляске света тусклого
штурмует цитадель
завьюженного Курского.
Курортники из Гагр
к такси бегут с мимозами,
исколот их загар
занозами морозными.

В Москве метель метет,
с Неглинной вырывается,
несется в «Гранд-отель»,
в «Националь» врывается.
Индус из-за дверей
и негр в плаще нейлоновом
глядят на климат сей
глазами удивленными.

Метель метет в Москве,
с трудом, как в гору, тащимся,
а самосвал на сквер
везет асфальт дымящийся,
везут домов куски,
квартиры в полной целости,
как будто у Москвы
нет дела до метелицы!

В Москве метель метет,
слепит, сечет безжалостно,
а молодежь идет:
— Мети себе, пожалуйста! —
Снег соскребают вслед
машины типа уличных.
А утром — свежий хлеб
пахнёт из теплых булочных.

А я люблю метель,
и как она ни режется —
я б нынче не хотел
на южном пляже нежиться.
Мне ветер по нутру!
Мосты кренит, как палубы.
Как жил я на ветру —
так буду жить без жалобы!

Калужское шоссе