Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2012)

• Название: Новый Мир ( № 1 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

— Сигареты не найдется? — слышится голос за его спиной.

Голубцов вздрагивает и медленно оборачивается, держа в руке зажигалку, как свечу. Два парня в камуфляже, лица обветренные, на месте не стоят, топчутся от холода, глядят на Голубцова с надеждой. А у него в одной руке букет, в другой зажигалка. Голубцов убирает палец с кнопки, и все погружается во мрак. В темноте он нащупывает, медленно достает из кармана пачку и протягивает ее парням.

— А прикурить? — просят они.

Голубцов убирает пачку и вновь высекает огонь. У одного из ребят на костяшках пальцев татуировка — “Б.О.Е.Ц.”. Парни жадно вдыхают дым и кашляют.

— А ты чего здесь? — спрашивает тот, что с татуировкой, и затягивается. — Код забыл?

Голубцов кивает, но спохватывается, что в темноте этого не видно, и потому говорит.

— Ага, забыл.

— Ну ты подожди, — советует парень, — может, кто выйдет. Угостишь еще парочкой на дорогу?

Парни уходят, а Голубцов некоторое время тяжело дышит, приходит в себя, успокаивается, а потом отходит от подъезда, вглядываясь в окна и опять вспоминая, какое же ее? Вглядываясь, он пятится, шевелит губами, считая этажи, и вдруг, шагнув назад, проваливается и, неловко взмахнув руками, падает в кусты, с треском ломая ветки. От шума с соседнего дерева с возмущенным карканьем срывается ворона и начинает кружить над Голубцовым.

“Плохая примета”, — шепчет с тревогой Голубцов, лежа в кустах. Кое-как он начинает выбираться, отдирает колючие ветви от пальто, а точнее — пальто от веток. Освободившись наконец, с опаской перешагивает через яму, в которую наступил, отряхивается, и в этот миг, в этот миг все вокруг него озаряется бледным голубым светом. Голубцов поднимает голову и встречается взглядом с круглой, лишь чуть шершавой с левого бока луной. Не выдержав, Голубцов опускает глаза и видит себя — свои мятые пыльные брюки, один ботинок в грязи, другой с развязанными шнурками, пальто порвалось под мышкой, замерзшие ладони ободраны, цветы уже скорчились от мороза. “Как же так?” — в растерянности шепчет Голубцов. А по небу бегут тучи, и от этого свет становится то ярче, то тусклее, то вообще пропадает. Из подворотни выбегают собаки, маленькие такие шавки, и, пробегая мимо Голубцова, пронзительно облаивают его. “У-у-у”, — кричит он, замахиваясь букетом, и, ковыляя, бежит вслед за ними. И вот произошла удивительная перемена. Голубцов бежит, но внутри него сейчас все замерло, остановилось. Словно залегло в засаде, затаилось в ожидании подсказки, куда двигаться дальше. И подсказка не заставляет себя ждать. Тяжело дыша, на бегу Голубцов слышит, как, громко отдаваясь эхом в тишине улицы, позади него хлопает с металлическим лязгом дверь. Голубцов оборачивается и в лунном свете видит, как из ее — из Ее — подъезда кто-то выходит.

Он бросает букет и, все так же прихрамывая, бежит обратно. Голубцов не кричит, он не хочет напугать незнакомца, напротив, он старается бежать как можно тише. Он все ближе, он догоняет, но незнакомец, кажется, услышал погоню и прибавил шаг. Голубцов уже не скрывается, он бежит изо всех сил. Незнакомец испуганно оглядывается, это пожилой мужчина, почти старик, но Голубцову сейчас наплевать на его возраст и пол. Голубцов делает последний отчаянный прыжок и хватает старика за шиворот. Старик пытается выбраться из куртки, но Голубцов держит крепко и тяжело дышит прямо в пожилое лицо.

— Код, — хрипло просит Голубцов, — скажи мне код.

— Господи, — плачет старик, — прости, Господи!

— Код двер-р-ри, — рычит Голубцов.

— Господи, — повторяет старик, постепенно успокаиваясь, — избави мя от лукавого, Господи….

— Говор-р-ри, ну же! — трясет Голубцов старика, но тот уже совсем успокоился, глаза прикрыл и все бормочет тихим голосом:

— Господи, светом Твоего сияния сохрани мя на утро, на день, на вечер, на сон грядущий и силою благодати Твоея отврати и удали всякия злыя нечестия, действуемые по наущению диавола…

Голубцов с досадой отпускает стариковский ворот. Старик, оправившись, воздевает руки к небу и, стоя в лунном зыбком свете, восклицает:

— Слава тебе, Господи!

Голубцов молчит, понурив голову. Старик, опустив руки, отходит на несколько шагов, но потом останавливается и, обернувшись, говорит:

— А код я и сам не знаю. А уж ежели я не знаю, то и никто не знает.

Старик уходит, а Голубцов глядит на свои руки и не может понять — где же букет? Где же цветы, которые так хорошо, так радостно стояли у него дома? Где же вечер, который он так ждал, так продумывал, готовился? Он разворачивается и идет обратно к подъезду. С каждым шагом силы оставляют его. Голубцов идет медленно, и внутри него так же медленно крутятся странные мысли. Наконец-то наступает слияние внутреннего и внешнего. И душа Голубцова, и его тело совпадают в этот миг, и даже деревья вокруг него качаются медленно, едва-едва шевеля ветвями. Так вот, в этот удивительный момент Голубцов и окружающий его мир неожиданно для самих себя (или, во всяком случае, для Голубцова) становятся союзниками. Голубцов вдруг встраивается в поток, в течение, но сам еще не знает, не чувствует этого.

Все так же медленно он подходит к подъезду. Он идет с опущенной головой и потому не видит, что Ее окно светится в темноте. Он не видит, как Она выглядывает в окно, прижимает ладони к вискам, стараясь разглядеть, что там снаружи. Голубцов медленно подходит к подъезду, устало приваливается к покрытой ракушечником стене за дверью, стоит так минуту или около того, а затем тихо, цепляясь за ракушечник своим пальто, сползает по стене вниз. Он сидит в неудобной позе, закрыв глаза, и со стороны кажется, что он пьян, потерял сознание, умер, но Голубцов просто смертельно устал. Он спит. Он спит и слышит во сне, как охрипший саксофон играет ему ласковый колыбельный напев.

Но это не джэззз, это скрипят усталые петли подъездной двери. Она. Она открывает дверь, кутается в наспех накинутую курточку и с тревогой оглядывает двор. Но двор пуст, только осторожный ветер касается ее волос. А Голубцов, сидящий за открытой дверью, спит тихо. И пока он спит по одну сторону двери, а Она ищет его по другую, луна в последний раз освещает их лица и прячется за набежавшую тучу. И двор с деревьями, дома и двери, все спящие мужчины и растерянные женщины растворяются во тьме. Медленно исчезают.

 

 

Часть 3. ЧУДОВИЩЕ

 

Да и не важно, когда все началось, важно то, что Еркен, оседлав своего пегого коня и заткнув за пояс нож, оставил отару и опять поскакал к дому Болатбека, хотя делать этого ему не следовало. К тому же день для такого дела был слишком ясный, чистый, ну просто первый день на земле. Но Еркену вся эта красота — до лампочки, до той самой лампочки, которую он последний раз видел три месяца назад за сотню километров отсюда, и с тех пор единственными источниками света для него были солнце да вечерний костер. А звезд Еркен не видел. Он спал ночью, но если и просыпался, то не в небо глядел, а вспоминал маму.

После возвращения из армии Еркен долго не мог привыкнуть к аулу. В городе было все по-другому. Он привез оттуда хромовые сапоги, походный казанок, татуировку “Б.О.Е.Ц.” на костяшках пальцев и привычку курить в туалете. А жизнь в ауле показалась ему скучной. И уехать отсюда можно было только в степь. Отару Еркену дали не сразу, сомневались, что справится. И чабаном он действительно оказался никудышным. После того как две недели назад волки передушили пол-отары, он понимал, что в степь его из аула больше одного не отпустят. И уже не бегал за каждым бараном, как в первые дни, а все чаще наведывался к Болатбеку, местному егерю, у которого в доме всегда гостили забавные городские рыбаки да охотники, рассказывающие дурацкие истории и с удовольствием угощающие столичной водкой.

Кроме водки, Еркену нравилось и другое — быть в центре внимания. Нравилось небрежно, отпустив поводья, проноситься мимо охотников и особенно их редких женщин. Нравилось легко спрыгивать с седла и чуть презрительно сплевывать через зубы набившуюся в рот степную пыль. Нравилось посмеиваться над наивными рассказами мужчин и ощущать на себе оценивающие взгляды женщин. А больше всего Еркен любил рассказывать истории сам. И, несмотря на то что правды в этих историях была щепотка, а все прочие детали рождались по ходу, Еркен с удовольствием замечал, с каким пристальным вниманием, с каким доверием его слушают. Впрочем, не всегда. И если компания попадалась опытная и циничная, если слушали его вполуха, если напивались быстро и невнимательно, то Еркен со своими историями не лез. К аудитории он был чуток и точно знал, когда наставал нужный момент.