Семен Луцкий - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Семен Луцкий
• Издательство: Berkeley Slavic Specialties
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 1-57201-062-2

В настоящем издании наиболее полно представлено творчество Семена Луцкого (1891–1977) — поэта «первой волны» русской эмиграции. В «литературном Париже» Луцкий был знаком со многими «знаковыми фигурами» той поры: В. Ходасевичем, Г. Адамовичем, М. Осоргиным, А. Ладинским, Б. Божневым, В. Андреевым и другими.

В книге полностью воспроизводятся два прижизненных поэтических сборника С. Луцкого (1929 и 1974 гг.), и впервые публикуется большое количество ранее неизвестных стихов. Проза поэта представлена в разделе «Очерки». Также публикуются письма С. Луцкого, в частности к М.А. Осоргину и В.Л. Андрееву. Завершают книгу воспоминания о поэте.

---

«В мире обещанном…»[73]

В мире обещанном
Тихо помешанным
Стану бродить…
Музыку рая
Лира земная
Будет глушить.

Ангелы сонные,
Странными звонами
Потрясены,
Стройтесь рядами
За облаками…
Кончены сны…

Тени нетленные,
Я чрез вселенную
Вас поведу —
К трудной юдоли,
В мутное поле,
К миру в бреду.

Мирные гении,
Вам — откровение —
Зрите во мгле:
Вот мое дело,
Вот мое тело…
Он на земле…

Вот Его тело,
Вот Его дело
В свете и мгле.

«Я провожал медлительный поток…»[74]

Я провожал медлительный поток.
Я шел по берегу, не отставая…
Мне думалось — ну вот, и я потек
Туда, за небосклон, до края…

Как время, как река, как речь —
Земное усыпительное слово —
О, как отрадно было — в мире течь
Средь мира сонного, полуживого…

Звезда какая-то, других светлей,
Упала в воду и плыла за мною…
Ей тоже, верно, надоело ей
Высокое предательство покоя.

Но, Господи, ужель всему предел,
Предел всему — отпущенные силы?..
Я так устал! И я отстал и сел
На камень теплый, неподвижный, милый…

Мне захотелось снова, как всегда,
Быть в созерцании неторопливом…
А там, в воде остановясь, звезда
Сочувственно со мной заговорила…

Фальшивомонетчик[75]

Избирает он путь особый,
Умудряется, наконец,
Он, старый жулик трущобы,
Плавить олово и свинец…

Вычеканивает монету —
Золото, серебро…
И пускает ее по свету,
Наживает свое добро.

Глупый жулик, ты отуманен.
Ожидаешь напрасно мзду…
Золоту — проба о камень,
Как любви — о беду.

Тупо стукнет твоя монета
В обвинительный оселок…
Так в поэме у лже-поэта
Тупозвучна неправда строк.

«Бывает, ночью грозовой…»[76]

Матери

Бывает, ночью грозовой,
Средь рокотанья громового
Какой-то голос надо мной
Произнесет глухое слово.

И, не докончив, улетит…
И вот среди ночного бденья
Душа взволнованно хранит
Ее коснувшееся пенье.

Ей радость новая дана,
Небес прислужнице опальной…
И возрождается она
Для святости первоначальной.

«Мы зреем скупо, холодея…»[77]

Мы зреем скупо, холодея
На неуступчивой земле…
Высокая Твоя затея
Тебе подобия — во мгле…

Мир неустойчив, груб и страшен —
Вверху — зенит, внизу — надир…
С высокомерных наших башен
Как жутко видеть этот мир!

В ногах свинец, но рвутся в небо
Пустые головы людей,
И от евангельского хлеба
Душе и горше и светлей…

И мы в игре Твоей жестокой
То Ванькой-Встанькой — наповал,
То подымаем вдруг высоко
Лица румяного овал…

Так в гармоничном этом строе,
Качаясь вверх, шатаясь вниз,
Сплетает бытие двойное
Земную тень с крылами риз…

Подводный оскал[78]

На грани скал волна бежит,
На скалах человек сидит,
Мечту лаская об улове,
Он сети держит наготове…

О, злополучный рыболов…

О, рыболов, туда не надо,
Уйди, покуда сердце радо,
Беги, беги, иль будет худо…
Там, под водой, — такое чудо…

Невесел будет твой улов…

Там, у скалы, на дне прохладном,
Пугая рыб оскалом жадным,
Уродство жалкое лежит,
Живому гибелью грозит.

Напоминанием о смерти …

Там для другого место лова —
Для трупа старика благого…
Вот он на лодочке плывет,
Кривя свой опустевший рот.

И веслами над миром чертит…

Там труд ему, а не забава…
Лишь он искать имеет право
Свою потерю, свой предмет,
Которому названья нет,

Которому, ах, нет названья…
Как по воде он шарит палкой
Внимательно, с улыбкой жалкой…
Беззуб, беззлобен, как он свят…
Глаза растерянно горят

Огнем любви и состраданья…

Что шепчет он? Не слышно слов…
Уйди оттуда, рыболов…

«Боюсь, что не осилю муки…»[79]

Вадиму Андрееву

Боюсь, что не осилю муки
И отойду туда — на край…
И мне архангел близорукий
Укажет по ошибке рай…

И бедная моя, скупая,
Тяжелодумная моя
Душа, порог переступая,
И не решась, и не дойдя,

Холодные увидит своды
И тот безветренный покой,
Где окрыленные уроды
Небесной тешатся игрой…

И отшатнется от чертога
Она. Назад — в ту ночь, в тот день…
Так даже на обитель Бога
Земля отбрасывает тень…

«Творцы искусств и гении науки…»[80]

Творцы искусств и гении науки,
Избранники среди земных племен,
Вы прожили положенные муки,
Вам — в памяти народной Пантеон…

Но есть другой… Он страшен меж домами.
Туда я шел, подавлен и смущен…
К бессмертью путь, он выложен торцами
И газовой горелкой освещен.

«Такая грусть… И, подпирая бровь…»[81]

Л.Л.

Такая грусть… И, подпирая бровь
Очки — свинцом на переносице.
Ах, отчего так велика любовь,
А о любви мне петь не хочется?..

Ах, отчего, когда цветет сирень
И ты нежна, мне вспоминается
Убогий край, разрушенный плетень
И речка, где печаль купается…

Памяти Тютчева[82]

Облака на полночном небе,
Проплывающие не спеша,
Безобразные, как амебы,
Темные, как душа…

Медленно, постепенно
Нарастает сдержанный гром,
Полыхает звезда вселенной
Разрушающимся зрачком…

О, природа, в огромном бое
Обескровлен тобой Орфей.
Видит прорубь над головою,
Чует пропасть в душе своей…

«Мне снилось — обезглавлен…»[83]

Мне снилось — обезглавлен
На плахе я лежал,
Был от меня избавлен
Веселый карнавал.

Сидел палач у тела
И трубочкой дымил,
А голова синела
На острие перил.

Так было это странно —
Глядела голова…
И рот, раскрытый раной,
Отцеживал слова…

Бессмысленно и тупо
Глядел тяжелый взор
И видел руки трупа,
И плечи, и топор.

И видел Арлекинов,
Пьерро и Коломбин,
Китайских мандаринов
Испанских балерин.

Меня веселый малый
Осыпал конфетти,
Под женской маской алой
Послышалось: «Прости»…

Тогда (о, чудо это!)
Труп ожил и восстал
И голову поэта
К своей груди прижал.

И медленно от плахи
Сошел между перил.
Палач застыл и в страхе
Табак свой уронил…

И важно, и степенно
Мой труп затанцевал…
Все сущее — нетленно…
Я открываю бал.

Ведь это именины
Последние, друзья…
Пьерро и Коломбины,
Танцуйте вкруг меня…

И площадь шелестела —
«Прости, прости, забудь»…
А голова синела
И целовала грудь…

«Душа, и ты не спасена…»[84]