Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

• Название: Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
• Автор: Арсений Замостьянов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03624-6

Гаврила Романович Державин (1743–1816) — исполинская фигура в истории русской классической литературы. Но верстовыми столбами в его судьбе были, пожалуй, не книги, не оды, не собрания сочинений. Сам себя он ощущал в первую очередь государственным человеком. В разные годы Державин занимал высшие должности Российской империи: возглавлял Олонецкую и Тамбовскую губернии, был кабинет-секретарём императрицы Екатерины Великой, президентом Коммерц-коллегии, министром юстиции при императоре Александре. И при этом оставался первым поэтом Империи.

«Един есть Бог, един Державин» — так мог написать о себе только поистине гениальный поэт, и совершенно не важно, что это цитата из иронического по сути стихотворения.

Для многих из нас Державин остался в памяти лишь благодаря пушкинским строкам: уже на пороге смерти, «в гроб сходя», он «благословил» будущее «солнце нашей поэзии», лицеиста Пушкина. Но творчество самого Державина вовсе не устарело. Оно стало неожиданно актуальным в XX веке и остаётся таковым по сей день. «Многие дороги в России — литературные, политические, воинские — ведут к Державину» — так утверждает автор книги, историк и писатель Арсений Замостьянов.

знак информационной продукции 16+

---

Мерзляков нёс Державина в немногочисленные, но резвые студенческие массы. Утончённая молодежь в те времена требовала пересмотра литературных авторитетов, восхищалась элегической нежностью Жуковского, а Мерзляков открывал им красоту державинской оды. Но не во всём Мерзляков был восторженным поклонником старого поэта. К таланту Державина-драматурга он, вопреки ожиданиям, отнёсся, мягко говоря, скептически. А ведь стареющий поэт так надеялся стать признанным трагиком, царём русской сцены. Приговор Мерзлякова после «Ирода и Мариамны» оказался жестоким и хлёстким, потому и запомнился: «Развалины Державина».

АВТОПОРТРЕТ

На наших глазах постоянно меняются стилевые декорации житья-бытья, мы ощущаем и знаем, что пятидесятые годы не похожи на семидесятые и даже десятые годы XXI века отличаются от нулевых. Меняется мода не только на шляпы, но и на воззрения. Со старых фотографий на нас смотрят неповторимые люди, их трудно представить себе в новом времени. Тут дело не в революциях и войнах, даже в самые штилевые (у нас любят говорить: застойные) времена правило Гераклита действует. В державинские времена люди вели себя степеннее, не тараторили с такой скоростью, как мы сегодня. И всё равно каждые 10–15 лет всё менялось… Невозможно представить себе Пушкина в парике! Ещё сложнее представить себе питомцев Царскосельского лицея в Казанской гимназии времён Державина и Верёвкина. Герцен говорил не без ханжеского высокомерия: «Историю Екатерины II нельзя читать при дамах». Независимый, страстный мыслитель, он жил во времена массовой прессы и буржуазной морали — презирал их, но дышал воздухом своего времени. И он (сам вовсе не аскет!) не мог назвать образцом добродетели императрицу, которая завела во дворце чертог для фаворитов… А Державин хорошо понимал, что существует правда для будуара, но бывает и правда для торжественной оды.

«Из тяжёлой золотой рамы кованых державинских строф перед нами с необычайной и яркой жизненностью выступает уже известный нам облик — один из замечательных русских характеров, человек исключительно горячей крови, живущий всей полнотой бытия, кипуче-деятельный, пылкий, порывистый, увлекающийся, честный, прямой, умеющий страстно любить и столь же страстно презирать и ненавидеть, владеющий даром беспощадно-бьющего слова, острой насмешки, зачастую переходящей в тонкую иронию… В стихах Державина перед нами развёртывается почти вся его красочная биография, во всей конкретности отдельных её эпизодов, со всем многообразием личных, семейных, дружеских и служебно-общественных связей и отношений», — писал Д. Д. Благой, кое-что понимавший в поэзии Державина.

Естество никогда не переходит в поэзию напрямую. Тут — метаморфозы прихотливее, чем у Овидия. Личность поэта, излом его мысли, искренний порыв — всё это баранья туша. Сырое мясо! Чтобы приготовить из него оду — приходится варить и жарить, умасливать и добавлять специи. А потом добавить свежей зелени, а ещё — наварить каши для гарнира. Только когда приспеет обеденное время, баранина не должна пахнуть железом или пластмассой, которой во времена Державина ещё не существовало. Читатели приметили: Державин во многих одах показал собственное естество. У Ломоносова, у Хераскова можно рассмотреть отдельные фрагменты автопортрета. А Державин, кажется, весь перед нами — в красках, в звуках. Но это только кажется! Державин не подавал к столу сырое мясо. Поэтическая откровенность не равнозначна житейской. В прозе Державин скромно писал о себе в третьем лице, а в стихах сломал препоны, выстроенные классицистами, — и выразил всего себя, с ошибками и слабостями, себя своенравного, подчас тщеславного, а то болтливого и не умеющего отредактировать сучковатый стих. Как важно в поэзии утвердить своенравие и остаться живым, но не заиграться в культ собственного «эго». Державину первому это удалось — ещё в «Фелице»:

Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашёл кто разве ненароком
Путь добродетели прямой…

Никто! Так почему же поэты рядятся в белоснежные тоги? Державина мы видим то принаряженного по моде, то расхристанного. И в мыслях — такое разнообразие мотивов, какого не встретишь и на портретах кисти Боровиковского.

ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ КНЯЗЬ ТАВРИДЫ

Обмолвились о смерти Потёмкина? Но это событие вселенского масштаба, тут двумя словами не обойтись.

Храповицкий в телеграфном стиле зафиксировал реакцию Екатерины на смерть князя Таврического: «Слёзы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь». После нескольких бессонных ночей императрица писала Гримму: «Снова страшный удар разразился над моей головой. После обеда, часов в шесть, курьер привёз горестное известие, что мой воспитанник, мой друг, можно сказать, мой идол князь Потёмкин-Таврический скончался в Молдавии от болезни, продолжавшейся целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. С прекрасным сердцем он соединял необыкновенно верное понимание вещей и редкое развитие ума. Виды его были всегда широки и возвышенны. Он был чрезвычайно человеколюбив, очень сведущ, удивительно любезен, а в голове его непрерывно возникали новые мысли. Никогда человек не обладал в такой степени, как он, даром остроумия и умения сказать словцо кстати». Эти слова стали бы наилучшим некрологом величайшему управленцу в истории нашей страны. Стали бы, но Державин превзошёл Фелицу.

Он начал издалека — повёл речь с основательного и долгого описания водопада:

Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами,
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьёт вверх буграми…

Первая строка, первый ошеломительный образ — «Алмазна сыплется гора» — возможно, возник ещё в Карелии, десяток лет назад, да так и остался в запасе, ждал своего часа. Первая строка очень важна: если с самого начала не получилась картина — пиши пропало, ода выйдет скучная. Не только для просвещённой публики, но и для самого автора, а уж Державин скуки не терпел. Там, как всегда у Державина, имеются и детали, вырванные из реальности. Прогуливаясь возле гремящего водопада, губернатор услыхал странные звуки — они отличались от шума речной стихии. Что это? Да просто мощный ветер доносил скрежет станков с чугуноплавильного завода. А ведь завод стоит вовсе не поблизости! «Стук слышен млатов по ветрам», — напишет памятливый Державин в «Водопаде». А в «Объяснениях» расставит все точки над «i»: «Хотя Кончезерский завод лежит от сего водопада около 40 вёрст, но в сильную погоду по ветру слышно иногда бывает действие заводских машин, которые, смешавшись с шумом вод, дикую некую составляли гармонию». Индустрия и натура — загадочные стихии, Державина восхищало их переплетение. Симфония природы и рукотворных заводских мотивов. Губернатор и поэт склонял голову перед прогрессом, перед скрежещущими машинами. В русской поэзии именно он оказался первым певцом промышленных чудес — Маяковский, для которого завод стал ключевым поэтическим образом, перекликался с вельможным поэтом, гордо носившим старомодный парик.

Возле Кивача Державин приметил и другие чудеса. Водопад не замерзал в зимнюю стужу, но солнечные лучи в морозную погоду высвечивали водяные искры, которые на лету превращались в лёд.

«Весьма удивительное зрелище!» — запишет Державин, сдерживая эмоции, и в «Водопаде» появится «пыль стекляна». Течение «Водопада» уносит и перемалывает всё, что попадает под его власть. Как это похоже на бренные, земные дела людей!

Ода вышла под стать Потёмкину — грандиозная, самая пространная в репертуаре Державина. Семьдесят четыре строфы индивидуального чекана, в каждой строфе — по шесть строк. Эта ода восхищала и литераторов пушкинского времени… Восторженнее других оказался Гоголь: «Кажется целая эпопея как бы слилась в одну стремящуюся оду… В „Водопаде“ перед Державиным пигмеи другие поэты. Природа там как бы высшая нами зримой природы, люди могучее нами знаемых людей, а наша обыкновенная жизнь, перед величественною жизнию, там изображённою, точно муравейник, который где-то далеко колышется внизу».

Эту эпическую оду трудно продекламировать залпом, надобна передышка. Мы не знаем достоверно, когда Державин задумал её. Вполне возможно, что наброски стихотворения о водопаде появились до смерти Потёмкина и не были связаны с образом великого администратора.

Получив известие о смерти князя Таврического, Державин закипел. Снова его поразило соседство земного величия и внезапной смерти. Да и умер Потёмкин не в дворцовой зале и не на поле боя, а под открытым небом в степи — совсем как бродяга. Он давно болел, но, не считаясь с недугом, дни и ночи отдавал трудам — как одержимый. Шла война с Османской империей — Потёмкин готовился к главному свершению в жизни, не до госпиталей ему было. Он ослабел, почувствовал приближение смерти — и приказал остановить карету. Его положили на траву, великий правитель умер среди степей… «Гусар, бывший за ним, положил на глаза его две денежки, чтобы они закрылись», — сообщает Державин.