Елена Саринова - Мир оранжевой акварелью

• Название: Мир оранжевой акварелью
• Автор: Елена Саринова
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Твой мир — палитра из ароматов, цветов и звуков. Твой мир — холст из зыбких надежд, глубоких соблазнов и устойчивых символов. Ну, а если ты в этом мире еще и художница, то просто обязана знать, что синий цвет здесь непременно означает верность. Зеленый — возрождение. Красный олицетворяет собой любовь, а желтый — ненависть. А что получится, если сама жизнь, вдруг, возьмет и смешает только две краски: желтую и красную?.. Вот и оценим результат…

---

— А-а…

— Пока не знаем.

— Ага. Ну, так пока почитайте. Там есть много про интересующий вас предмет. И даже часть расшифровок символов баголи. А как закончите, приезжайте ко мне в гости, в имение. Оба, конечно. Будем выводы делать. И… вот еще что: обратите внимание на храмные постулаты баголи. Особенно, на последний — десятый. Это очень для вас важно… Обоих, — со значением уточнил магистр.

Мы с капитаном уставились друг на друга весьма настороженно…

Глава 9

Из всего гимназического курса философии, преподаваемой нам отставным театральным суфлером, я усвоила лишь одно: «В мире все относительно». Это значит, что где-то обязательно существует то, что лучше твоего хорошего и хуже твоего плохого. Ну, примерно так… На улочке, примыкающей к академическому облезлому фасаду, ярко светило солнце. А свежесть прохлады приятно бодрила и тело под льняным платьем, и душу. И очень хотелось задышать громко и глубоко-глубоко. Избавиться поскорее от осадка каминного дыма вместе с…

— Зоя, погода с утра явно не наладилась. Небо в тучах и, судя по ветру, скоро опять хлынет дождь. И… — капитан, оторвав прищуренный взгляд от небес, спустил его на меня. — есть предложение. Деловое, разумеется.

— Ра-зумеется, — воспользовавшись моментом, выдохнула я.

Мужчина тоже вздохнул:

— Пообедать. Здесь ресторанчик есть недалеко. Тихий и зеленый… Вам понравится, — добавил просто.

Наверное, поэтому мне добавлять от себя: «Это к делу не относится» что-то не захотелось:

— Ладно. Только…

— Зоя, это — не «Летунья» и сидеть за разными столами не получится. Тем более, у меня к вам разговор.

— Деловой, разумеется? — передернула я плечами.

— Разумеется… Нам — направо…

А потом еще раз направо и еще одна улочка с сереющей в конце статуей, вокруг которой с гулким визгом носились дети. Но, мы до нее не дошли. Свернули и оказались снова в глухом полумраке. Видно, на них мне сегодня везет. Но, как ни странно, маленький зал, от ореховых панелей и до самого потолка увешенный гербариями вперемешку с сушеными бабочками в рамках, был пуст. Лишь за крайним столиком у двери над своей газетой дремал под наброшенной шалью старик.

Мой опекун, капитанским взором обозрев пространство, тут же качнулся в дальний угол, к разожженному камину. Видно, мне и на дым тоже сегодня… повезло. Хотя, на самом деле мне подфартило с обедом — он был очень вкусный. И я, даже, принципиально не морщась, смолотила две порции Джелато[20], заказанные одна за другой. Потом выдула в сторону огня холодный ароматный пар и…

— Так о чем вы хотели… поговорить? И-ик. Ой.

Мужчина постарался сохранить присущую деловым переговорам серьезность:

— Зоя, у вас подбородок в мороженом.

— Угу… И-и?

— И-и… я, знаете, что подумал? После этого сеанса животного магнетизма?

— Понятия не имею.

— У нас ведь с вами — «обоюдно честные» отношения? А раз я теперь… многое знаю о вас, то вы вправе узнать и подробности моей жизни.

— Это, с чего, вдруг?

Виторио, отвернувшись к огню, дернул плечом:

— Не знаю. И говорю это честно. Просто, после всего услышанного, многое стало мне понятным: ваша жизнь с братом и этой «нравоучительницей» Люсой. И Сест ди Федел тоже. Очень многое.

— Да неужели? — вот умеет же человек еду испортить! — И вы, прямо таки, «не знаете»?

Капитан развернул ко мне удивленное лицо:

— Зоя, я вас что, опять чем-то… обидел? — и хоть портрет с него пиши: «Оскорбленная добродетель».

— Обида?.. Да какая тут обида? Одно сплошное удовольствие. Вот только я теперь сама не знаю, какое из двух меня больше «греет»: ваше ко мне неуважение или, вдруг, нахлынувшая жалость. Так если очень жалко сиротку, облагодетельствуйте ее не ответными откровениями, а тем, чего она больше всего в этой жизни сама хочет. Или нет?.. Ах, да — собственная честь. Через нее вряд ли перепрыгнуть. Даже с возвышенной жалостью.

— Вы все сказали?.. — голос этот глухой и тихий заставил меня вмиг захлопнуть рот. — Честь, значит? Так оно и есть: не обойти, не перепрыгнуть. И за нее мне самому отвечать и расплачиваться. От вас же мне нужна лишь посильная помощь. И единственное, чего я сейчас хотел — добиться нормального между нами общения. Потому что без него и дальнейшее мне кажется невозможным. А…

— А сейчас вы обязательно скажете, что я сама продляю свой «тюремный» срок.

— «Тюремный»? — сузил глаза капитан.

— Так я могу уйти? — вскинула я брови.

— Нет. Вы можете у меня… спросить.

— Хорошо, — и «влупила» в застывшего мужчину первым, что пришло в голову. — В той карточной партии, между вами и сэром Сестом, что против меня на кону было?

Капитан откинулся на своем стуле и прямо посмотрел мне в глаза:

— «Летунья».

— Что? — даже голос у меня перехватило. — «Летунья»?.. Значит, правду о вас говорят, что вы — «круизер». Ведь, для настоящего моряка потерять свой корабль, значит, потерять душу.

— Да неужели? — зло оскалился мужчина. — Я — «круизер». Пусть так. А вы, уважаемая монна, видимо, знаток человеческих душ? Только, у меня вот большие сомнения: знает ли она сама, чего на самом деле желает ее собственная душа? Нового мира? Нового дома? Нового мужчину? Куда бы вы понеслись, сломя голову, отпусти я вас сегодня?

— Неужто, до сих пор не поняли? После всего-то услышанного?

— Так в том-то всё и дело! — качнулся он в мою сторону. — Я, Зоя, не первый год живу на этой планете и умею хорошо слушать. И «делать выводы», как говорит уважаемый магистр. Посмотрите вокруг себя.

— Что?!

— В этом ресторане все стены завешены гербариями и насекомыми из далекой Ладмении. А все потому, что его хозяин когда-то там жил. И для него эти сушеные картинки — принадлежность к прошлому миру.

— И что с того? Я не…

— Не перебивайте меня!.. Ваш Зача…

— А вот это вас…

— Сядьте на место! Ваш «любимый». Вы о нем говорили, как об этих картинках: «Он — огромная часть моего любимого мира». Разве не так? И разве так кого-то любят? Ни за то, что он — просто часть, важный атрибут, ценная бабочка в рамке. А живого? Со всеми недостатками и достоинствами мужчину? Так я вам скажу — это огромная ложь. Самообман. И вы бы это сами поняли, но, безнадежно поздно.

— Да как вообще язык повернулся?! Лезете своими грязными лапами мне в душу!

— Мессир Виторио, извините. Я, кажется… не вовремя, — лысый мужчина в сиреневом жилете смущенно замер у стола.

— Да, мессир Вагриус, — выдохнул мой опекун и уперся взглядом в один из гербариев. — Мы с монной… уже закончили. Что вы хотели?

— Мне показалось, вы меня звали. Но, раз, нет и раз вы с монной «уже закончили», то рад вам сообщить: ваши комнаты наверху готовы и все вещи уже там. Еще с утра.

— Да? — рассеянно уточнил капитан. — Хорошо… Зоя, я забыл вам сказать: «Летунья» с сегодняшнего дня — на ремонте. Марсель-мачта еще после шторма… В общем, жить пока будем здесь… Вы ничего не хотите сообщить по данному поводу?.. Тогда, мессир Вагриус, покажите нам наши комнаты, — и, встав, громко отодвинул свой стул…

Несколько лет назад я со своим драгоценным учителем столкнулась в нешуточном споре о гармонии. Ха! Как я тогда была убедительна! А он просто подвел меня к двум из многих своих полотен в мастерской:

— Скажи, где она?

— Тут, — без промедленья ткнула я пальцем в морскую гладь под лучистым солнцем и облачками-барашками.

Маэстро скривился:

— Да как бы не так! Это — рай для убогих! Тишина на воде — тишина в душе. Вот она — настоящая гармония!

— Шторм?! Волна опрокидывает лодку и молнии Божьи с небес?

— Это — стихия. В ней — жизнь.

— Так, потопнут же? — изумленно хлопнула я глазами.

— Или станут сильнее и, поставив в храме свечки, с новой силой будут любить своих женщин и детей! Зоя, ты — трусиха…

Зато теперь я полноценно живу! Так полноценно, что хочется одновременно крушить, метать молнии и кричать на весь город портовые маты. И кого-то прибить. Нет! Сначала унизить, обличить и прибить! Чтоб последними словами его были: «Простите!» А я: «Пошел ты к дьяволу! К Святому Эразму с его лебедкой и бушприт тебе чугунным якорем сверху!» О-о-о!

— О-о-о. Как же я зла, — взгляд, метнувшись от широкого окна, вновь вернулся к комоду. Приставленный к нему этюдник со вскинутой третьей ножкой, под моими «молниями», поджал ее еще выше. — Это я-то «не люблю»? Это я-то «не знаю, чего хочу»?.. Зача… Любимый… — и метнулась к рабочему инструменту…

Процесс, почему то, шел туго: я рисовала Люсу в пол оборота, Арса с перевязью на руке, маэстро в шляпе до ушей и Зачу. Последний никак не получался. То, нос, то рот, то глаза, вдруг начинали «теряться». Я же начинала тихо выть. И точила карандаши. Потом мочила растрескавшиеся краски. Арс, еще подростком, с синяком и на подоконнике. Люса среди ее кастрюль. И Зача… Мой любимый выходил понурым и курносым… Да чтоб мне!.. Кончилось тем, что я пролила на себя стакан с водой из-под кистей. И, уже перед рассветом устроила стирку. Заодно вымыла волосы, себя и пол в комнате. Потом ее основательно проветрила. И, закутавшись в узорное покрывало, уселась на кровать. Среди Арсов, Люс и псевдо-Зач. Птицы за окном, выходящим в пахучий после дождя садик, оповестили, что новый день наступил…