Илья Салов - Мертвое тело

• Название: Мертвое тело
• Автор: Илья Салов
• Жанр: Русская классическая проза

САЛОВ ИЛЬЯ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1834–1903) — прозаик, драматург. Детство Салова прошло неподалеку от Пензы в родовом имении отца Никольском, расположенном в живописном уголке Поволжья. Картины природы, написанные точно и поэтично, станут неотъемлемой частью его произведений. В 1850 г. переехал в Москву, служил в канцелярии Московского губернатора. Занимался переводами модных французских пьес. Написал и издал за свой счет две собственные пьесы. В 1858–1859 гг. одно за другим печатаются произведения Салова, написанные под ощутимым влиянием «Записок охотника» Тургенева: «Пушиловский регент» и «Забытая усадьба» («Русский вестник»), «Лесник» («Современник»), «Мертвое тело» («Отечественные записки»), В 1864 г. опубликовал в журнале «Время» роман «Бутузка» антикрепостнической направленности. С середины 70-х гг. сотрудничал в «Отечественных записках» Салтыкова-Щедрина. Щедрин неоднократно обращался к Салову с просьбой присылать свои произведения: «…Редакция весьма ценит Ваше участие в журнале» (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1976. Т. 19. Кн. 1. С. 104). В «Отечественных записках» с 1877 по 1833 г. Салов напечатал четырнадцать рассказов. Их главная тема — буржуазные хищники и их жертвы. Современники обвиняли Салова в подражании Щедрину, автор же утверждал, что его герои «списаны с натуры». В 80-90-е гг. рассказы Салова имели успех у читателей и были переведены на иностранные языки. В 1894 г. рецензии на новый сборник рассказов Салова появились в крупнейших русских журналах. Критики отмечали превосходное знание сельской жизни, глубокое сочувствие к деревенским людям, правдивое, лишенное идеализации изображение крестьян. А. М. Скабичевский охарактеризовал Салова как писателя «тургеневской школы», одного из самых талантливых беллетристов своего времени. По мнению А. Н. Пыпина, «некоторые из его деревенских героев могут считаться в ряду лучших народных типов», созданных русскими писателями. В то же время правдивое, лишенное прикрас изображение Саловым народа не удовлетворило критика народнического «Русского богатства», без оснований обвинившего писателя в «безучастном отношении к изображаемым явлениям». После, закрытия «Отечественных записок» Салов печатался в журналах «Русская мысль», «Северный вестник», «Неделя», «Артист», «Нива» и др.

---

— Вот так отчубучили! — кричал Свистунов над моей постелью. — Вставай, пойдем опохмелиться…

Целых три дня прожил я у Свистунова, и с каждым днем он становился мне все милее и милее, а от его мельницы и рощи я просто в восторг пришел. И действительно, было чем восторгаться. Домик на самом обрыве реки, светлый, чистенький; рядом крупчатка, стонущая снастями под напором воды, а кругом лес, березовый, весь пронизанный зелеными лучами солнца… Тихо, молчаливо, далеко от всего живого, и делай там, что хочешь, никто не услышит и не увидит…

— Хорош приятель! нечего сказать, — говорил мне Калистов, когда в среду я завернул к нему, с тем чтобы вместе ехать в город.

— Хорош, правда! — говорила Лиза.

— Что такое? — спрашиваю.

— И все так-то делают! — перебил меня Калистов. — С врагом моим связался.

— С каким это?

— Да с Свистуновым-то… Человек делал предложение моей невесте, а он — мой приятель-то — с ним дружбу свел…

— Хорош! хорош! — упрекала Лиза.

— И нашел связаться с кем! — говорил пономарь. — С вором…

— Какой же он вор?

— Известно, вор, коли своего хозяина обокрал… Откуда же у него деньги-то!.. Честным-то трудом в три года так не разбогатеешь…

— Да чего! — подхватила Лиза, обращаясь к отцу. — Чуть не задавили нас… Мы гулять ходили, а они мчатся… Петя кричит ему: «Постой! постой!», а он хоть бы поклонился…

Но я не слушал их… Я все еще был там, в благоухавшем лесу, в светлом домике молодца Свистунова, среди диких плясок и песен, — и тишина пономарской лачуги словно давила меня.

В город приехали мы в пятницу утром, а вечером я зашел к Калистову; он был уже совсем одет и собирался к секретарю…

Но вот что случилось с Калистовым в тот день, который был поистине последним счастливым днем его жизни. Насколько до того времени все ему благоприятствовало, настолько с того дня все стало грозить ему неминуемой бедой. Стоит только раз попасть под немилость судьбы, как одна беда не замедлит смениться другой. С того дня Калистов навеки простился с счастьем. Он потерял веру, потерял надежду, и губительный поток этот увлек его далеко. Главное, беда состояла в том, что удары судьбы попали прямо в сердце Калистова и поразили самые дорогие, самые святейшие его богатства, без которых Калистов не мог существовать, потому что эти богатства и составляли все его существование.

Но возвращаюсь к рассказу.

Распростившись со мною, отправился Калистов к секретарю. Человек встретил его чуть ли не на крыльце.

— Ну, Петр Гаврилыч, — проговорил он, — уж я бежать за вами хотел; барин вас ждет не дождется, пожалуйте в кабинет.

Калистов поспешил войти. «Благомыслящий человек» сидел в вольтеровских креслах и курил «свою сигару». Лицо его было бело и чисто, волосы приглажены, брильянтовые перстни в полном блеске. Станислав так и покоился на белой, как снег, сорочке. Увидав Калистова, «благомыслящий человек» приятно улыбнулся и, протянув руку, проговорил мягким голосом:

— Ну, Петр Гаврилыч, вот и наше дело кончено. Покорнейше прошу садиться и выслушать меня: преосвященный выздоровел… Нам остается только написать прошение, которое вы должны сегодня же подать преосвященному; мешкать нечего.

— Я боюсь, как бы не отказал он мне, Финоген Андреевич, — проговорил Калистов. — Быть может, преосвященный имеет в виду кого-нибудь другого на это место.

— Пожалуйста, не беспокойтесь и надейтесь на меня, — перебил его «благомыслящий человек». — Я поеду к преосвященному вслед же за вами, и мы уладим все сегодня же; я вам ручаюсь.

— Я не знаю, как и благодарить вас, Финоген Андреевич, за все ваши благодеяния, — проговорил Калистов, приподнимаясь со стула.

— Благодарите самого себя, а не меня. Вы так хорошо учились, всегда были столь хорошего поведения, что наше дело искать таких студентов: давайте нам побольше таких священников.

Калистов снова привстал с места и с торжествующим лицом снова поблагодарил своего высокого покровителя. В это самое время дверь отворилась, и в кабинет вошла девушка лет двадцати, в ситцевом сарафане и с подносом в руках. «Благомыслящий человек» взял стакан и кивнул на Калистова; девушка вышла и через минуту снова воротилась, неся на подносе еще стакан чаю.

— Не прикажете ли? — проговорил «благомыслящий человек».

— Итак, — начал он, когда девушка вышла, — давайте писать прошение. Только я вам должен сказать, что место это я дам тому только, кто захочет мне сделать следующее маленькое одолжение.

Калистов вдруг отчего-то вздрогнул, да и было отчего, потому что минута эта была началом его бедствий. «Благомыслящий человек» заметил это и приятно улыбнулся.

— Вы испугались? не бойтесь, не бойтесь. Одолжение, о котором я упомянул, самое ничтожное. Вот видите ли, в чем дело: — я буду говорить с вами, как с родным сыном. У меня есть одна девушка, которую мне хотелось бы пристроить. Она очень недурна, очень молода, а главное, имеет порядочное приданое, — шестьсот рублей. Для первого обзаведения это весьма недурно. Вы человек бедный, и для вас это будет большою помощью. Как вы хотите, надобно же начать чем-нибудь. Словом, девушка эта та самая, которая сейчас подавала нам чай.

Калистов так и обомлел.

— Она дочь кормилицы моей старшей дочери, — продолжал между тем с прежним спокойствием «благомыслящий человек». Девушка она кроткая, смирная, грамотная и будет прекрасною женою. Я вам открою больше… это незаконная дочь моя. Вот, если угодно, давайте писать прошение, и я в один удар сделаю два добрых дела.

— Финоген Андреич! — почти вскрикнул Калистов. — У меня есть невеста…

Как вышел Калистов из кабинета «благомыслящего человека» и как дошел он до своей квартиры, я не берусь рассказывать вам; скажу только то, что, войдя в комнату, он упал на постель и горько-горько зарыдал. Калистов знал, что делать было нечего, что против секретаря ничего не сделаешь. Вмиг исчезли все мечты, картины счастливой будущности, — и Калистова с той минуты нельзя было узнать. Куда девалась веселость, куда девалась энергия?

Дня через два после описанного я зашел к Калистову. Дело было уже вечерком, погода была ненастная. Я вошел в комнату, но она была пуста; я пошел к просвирне.

— Где Калистов? — спросил я ее.

— А! Иван Степаныч! — почти вскрикнула она. — А уж я к вам идти хотела.

— Что такое?

— Да как что? Ведь Петр Гаврилыч пропал.

— Как пропал?

— Да так. Вот уж целых двое суток нет его. Я не знаю, что мне и делать, весь город обегала искавши.

— Быть не может?

— И что всего хуже, видели его чуть живым, — пьяным.

— Вздор! — вскрикнул я.

— Пьяным, верно-с.

— Кто же видел его?

— Да мой нахлебник, Мироносецкий. Не знаю, что и делать, и Анночка-то еще так долго не идет.

— А она-то где?

— Да послала ее Петра Гаврилыча искать. И ведь погода-то, на грех, какая, и дождь, и ветер, и темнеть, хоть глаз выколи; как раз, пожалуй, в реку свалится хмельный-то. Что я буду делать без него, грешная, старая, беззащитная!

В это самое время вошла Анночка, вся мокрая.

— Ну что? — спросили мы ее почти в один голос.

— Нет, — проговорила она, опускаясь на стул, — не нашла. Только, говорит, и могла узнать, что Петр Гаврилыч утром были в трактире Сизополь с богословами, которых вчера в стихарь посвящали.

— Да как он попал-то к ним?

— Встретился, вишь. Они ходили поздравлять друг друга с благодатью, да и подкутили, а подкутивши, пошли целою компаниею в Сизополь, машину слушать да остальные деньги докучивать. Петр Гаврилыч встретился им, они его и затащили.

Я расспросил, кто были эти богословы, и, не медля ни минуты, бросился по их квартирам; но поиски мои остались тщетными — богословов никого не застал я дома; бегал к архиерейским певчим, так как я знал, что у них постоянно идет гульба, но и у певчих не нашел я Калистова. Оставалось еще обежать трактиры; несмотря на дождь, сильный ветер, я решился обойти их, но Калистова нигде не нашел. Идти было некуда, надо было отложить поиски до следующего дня.

Вдруг чья-то рука ударила меня по плечу; я обернулся и увидел перед собою одного своего товарища, Кустодиева.

— Здравствуй, брат, — проговорил он.

Я поздоровался.

— Поздравь, говорит, меня.

— С чем? — говорю.

— Место получил.

— Какое?

— Конечно, священническое.

— Куда это? — спрашиваю.

— В Ивановское.

— Так это ты счастливчик, — говорю.

— Да, говорит, я.

— Ну, говорю, поздравляю тебя с этим счастьем.

— Спасибо, брат, спасибо.

— Счастье, говорю, воробей, — поймать трудно.

— Нет, я, говорит, поймал.

— А Калистова не видал?

— Нет, говорит, видал. Мы с ним вместе пили…

— Где же он?

— А вот тут, в переулке, пьяный, валяется. Я все время вел его под руку, но наконец утомился и бросил… Хочешь, я доведу тебя до него.