Данте Алигьери - Божественная комедия

• Название: Божественная комедия
• Автор: Данте Алигьери
• Жанр: Поэзия
• Год: 1967

«Комедия», ставшая для потомков «божественной книгой» — одно из величайших художественных произведений, какие знает мир. Это энциклопедия знаний «моральных, естественных, философских, богословских», грандиозный синтез феодально-католического мировоззрения и столь же грандиозного прозрения развертывающейся в то время новой культуры. Огромный поэтический гений автора поставил комедию над эпохой, сделал ее достоянием веков.

Перевод и примечания Михаила Леонидовича Лозинского.

Иллюстрации Гюстова Доре.

---

Песнь тридцать вторая

Круг девятый — Коцит — Обманувшие доверившихся — Первый пояс (Каина) — Предатели родных — Второй пояс (Антенора) — Предатели родины и единомышленников 1

Когда б мой стих был хриплый и скрипучий,
Как требует зловещее жерло,
Куда спадают все другие кручи,

4

Мне б это крепче выжать помогло
Сок замысла; но здесь мой слог некстати,
И речь вести мне будет тяжело;

7

Ведь вовсе не из легких предприятий —
Представить образ мирового дна;
Тут не отделаешься «мамой-тятей».

10

Но помощь Муз да будет мне дана,
Как Амфиону[471], строившему Фивы,
Чтоб в слове сущность выразить сполна.

13

Жалчайший род, чей жребий несчастливый
И молвить трудно, лучше б на земле
Ты был овечьим стадом, нечестивый!

16

Мы оказались[472] в преисподней мгле,
У ног гиганта, на равнине гладкой,
И я дивился шедшей вверх скале,

19

Как вдруг услышал крик: «Шагай с оглядкой!
Ведь ты почти что на головы нам,
Злосчастным братьям,[473] наступаешь пяткой!»

22

Я увидал, взглянув по сторонам,
Что подо мною озеро, от стужи
Подобное стеклу, а не волнам.

25

В разгар зимы не облечен снаружи
Таким покровом в Австрии Дунай,
И дальний Танаис[474] твердеет хуже;

28

Когда бы Тамбернику[475] невзначай
Иль Пьетрапане[476] дать сюда свалиться,
У озера не хрустнул бы и край.

31

И как лягушка выставить ловчится,
Чтобы поквакать, рыльце из пруда,
Когда ж ее страда и ночью снится,

34

Так, вмерзши до таилища стыда[477]
И аисту под звук стуча зубами,
Синели души грешных изо льда.

37

Свое лицо они склоняли сами,
Свидетельствуя в облике таком
О стуже — ртом, о горести — глазами.

40

Взглянув окрест, я вновь поник челом
И увидал двоих,[478] так сжатых рядом,
Что волосы их сбились в цельный ком.

43

«Вы, грудь о грудь окованные хладом, —
Сказал я, — кто вы?» Каждый шею взнес
И на меня оборотился взглядом.

46

И их глаза, набухшие от слез,
Излились влагой, и она застыла,
И веки им обледенил мороз.

49

Бревно с бревном скоба бы не скрепила
Столь прочно; и они, как два козла,
Боднулись лбами, — так их злость душила.

52

И кто-то молвил,[479] не подняв чела,
От холода безухий: «Что такое?
Зачем ты в нас глядишь, как в зеркала?

55

Когда ты хочешь знать, кто эти двое:
Им завещал Альберто, их отец,
Бизенцский дол, наследье родовое.

58

Родные братья; из конца в конец
Обшарь хотя бы всю Каину, — гаже
Не вязнет в студне ни один мертвец:

61

Ни тот, которому, на зоркой страже,
Артур пронзил копьем и грудь и тень,[480]
Ни сам Фокачча[481], ни вот этот даже,

64

Что головой мне застит скудный день
И прозывался Сассоль Маскерони;
В Тоскане слышали про эту тень.[482]

67

А я, — чтоб все явить, как на ладони, —
Был Камичон де'Пацци,[483] и я жду
Карлино[484] для затменья беззаконий».

70

Потом я видел сотни лиц[485] во льду,
Подобных песьим мордам; и доныне
Страх у меня к замерзшему пруду.

73

И вот, пока мы шли к той середине,
Где сходится всех тяжестей поток,[486]
И я дрожал в темнеющей пустыне, —

76

Была то воля,[487] случай или рок,
Не знаю, — только, меж голов ступая,
Я одному ногой ушиб висок.

79

«Ты что дерешься? — вскрикнул дух, стеная. —
Ведь не пришел же ты меня толкнуть,
За Монтаперти лишний раз отмщая?»[488]

82

И я: «Учитель, подожди чуть-чуть;
Пусть он меня избавит от сомнений;
Потом ускорим, сколько хочешь, путь».

85

Вожатый стал; и я промолвил тени,
Которая ругалась всем дурным:
«Кто ты, к другим столь злобный средь мучений?»

88

«А сам ты кто, ступающий другим
На лица в Антеноре, — он ответил, —
Больней, чем если бы ты был живым?»

91

«Я жив, и ты бы утешенье встретил, —
Был мой ответ, — когда б из рода в род
В моих созвучьях я тебя отметил».

94

И он сказал: «Хочу наоборот.
Отстань, уйди; хитрец ты плоховатый:
Нашел, чем льстить средь ледяных болот!»

97

Вцепясь ему в затылок волосатый,
Я так сказал: «Себя ты назовешь
Иль без волос останешься, проклятый!»

100

И он в ответ: «Раз ты мне космы рвешь,
Я не скажу, не обнаружу, кто я,
Хотя б меня ты изувечил сплошь».

103

Уже, рукой в его загривке роя,
Я не одну ему повыдрал прядь,
А он глядел все книзу, громко воя.

106

Вдруг кто-то крикнул: «Бокка, брось орать!
И без того уж челюстью грохочешь.
Разлаялся! Кой черт с тобой опять?»

109

«Теперь молчи, — сказал я, — если хочешь,
Предатель гнусный! В мире свой позор
Через меня навеки ты упрочишь».

112

«Ступай, — сказал он, — врать тебе простор.
Но твой рассказ пусть в точности означит
И этого, что на язык так скор.

115

Он по французским денежкам здесь плачет.
«Дуэра[489], — ты расскажешь, — водворен
Там, где в прохладце грешный люд маячит».

118

А если спросят, кто еще, то вон —
Здесь Беккерия[490], ближе братьи прочей,
Которому нашейник[491] рассечен;

121

Там Джанни Сольданьер[492] потупил очи,
И Ганеллон, и Тебальделло с ним,[493]
Тот, что Фаэнцу отомкнул средь ночи».

124

Мы отошли, и тут глазам моим
Предстали двое, в яме леденея;
Один, как шапкой, был накрыт другим.

127

Как хлеб грызет голодный, стервенея,
Так верхний зубы нижнему вонзал
Туда, где мозг смыкаются и шея.

130

И сам Тидей не яростней глодал
Лоб Меналиппа, в час перед кончиной,[494]
Чем этот призрак череп пожирал.

133

«Ты, одержимый злобою звериной
К тому, кого ты истерзал, жуя,
Скажи, — промолвил я, — что ей причиной.

136

И если праведна вражда твоя, —
Узнав, кто вы и чем ты так обижен,
Тебе на свете послужу и я,

139

Пока не станет мой язык недвижен».

Песнь тридцать третья