Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

• Название: Мой ангел злой, моя любовь…
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Позвольте пригласить вас ступить вместе со мной смело в эпоху Александра I, когда уже отгремели прусские сражения, что принесли славу героев русским офицерам и солдатам, и когда уже заключен Тильзитский мир, что оставил в душах тех же самых офицеров легкий налет разочарования.

В воздухе Российской империи уже можно без особых усилий уловить напряжение перед неминуемой войной с Францией, правитель которой уже планирует выдвигать следующей весной войска к Данцигу.

Нет, мы пойдем с вами не в столицу, где тоскует по так рано и так трагически ушедшему возлюбленному императрица, и не в Москву, которой только предстоит обратиться в пепел и руины. Мы с вами ступим в провинцию, где еще в силе правила жизни, присущие екатерининской эпохе, а проявление чувств и эмоций не подвергается острой критике светских матрон с лорнетами в руках, обтянутых митенками…

---

Мария увидела на лице Лозинского сомнение и поспешила договорить то, что намеревалась сказать, идя сюда, в этот жалкий трактир, рискуя быть ограбленной на этих глухих и грязных улочках.

— Она так и не связала себя ни с кем обязательствами за это время, а Оленину возвратила слово и его письма к ней. Хотя благоразумнее было бы стать его женой при ее нынешнем бедственном положении и его богатстве, доставшемся от тетки. Вы должны ехать в Россию, в Смоленщину, Лозинский, иначе снова упустите то, что должно быть у вас в руках. Тотчас же! Прежде чем вернется в Россию Оленин. Он так и не смирился, он непременно навестит ее по возвращении. И кто знает, как все обернется ныне, когда он будет не связан обязательствами полковника одной из сторон, что покамест не в мире?

— Она от меня убежала в тот день! — как ни пытался скрыть свою боль Влодзимир, она все же вырвалась на волю откуда-то из глубины души, куда он надежно спрятал ту, ясно прозвучала в голосе при этих словах.

— Таковы мы, женщины, — улыбнулась лукаво Мария. — Отчего-то всегда говорим вам, мужчинам, «Нет», когда сердце готово сказать «Да». И только потом сожалеем о сказанном…

— Я не могу отозвать свой вызов, — упрямо повторил Лозинский, и она кивнула, соглашаясь.

— Я понимаю. Потому и не прошу о том. Не убивайте его, — она изо всех сил постаралась, чтобы голос не дрогнул при этих словах, а лицо не выдало, как ей страшно сейчас. — Стреляйте, коли потребуется. Если желаете крови, то нанесите легкую рану…Будьте милостивы к тому, у кого отняли желанное, кто потерял все…

— У меня нет выбора. Он убьет меня, коли я оставлю его в живых.

— Нет, не убьет. Я позабочусь о том, — они взглянули друг другу в глаза и долго не отводили взглядов. — Я обещаю… Верьте мне. Разве я когда-либо предавала вас?

— Упаси Христос иметь вас в своих врагах, мадам, — поцеловал ей руку тогда Лозинский, улыбаясь. — И избави от вашей ненависти…

И вот ныне Мария продолжала вести свою игру. Партия с поляком была разыграна так, как она полагала, но вот Андрей… Она смотрела в его глаза и в который раз поражалась пустоте тех. Или это просто ей была неподвластна его душа, не видна совсем?

— Вы не можете убить Лозинского, — твердо сказала она, сумев наконец-таки взять себя в руки. Провела пальцами по его руке, скрытой тонком полотном рубахи, наслаждаясь этим запретным с прошлого года прикосновением, теплом его кожи и твердостью мускулов под кончиками пальцев.

— Отчего же? — осведомился Андрей холодно. — Неужто он намерен принести извинения? Тогда вам удалось невозможное, мадам.

— Он будет стреляться. Но вы не убьете его, — и, заметив, как он вопросительно поднял брови, продолжила, скрестив пальцы второй руки на удачу в складках платья. — Вы забыли обо одном, Андрей Павлович. Не грешно убивать во время войны, но грешно отнимать жизнь по прихоти. Тем паче, в Великий Пост. Ни один духовник не отпустит такого греха, — а потом, сделав паузу, ударила. — И она не простит его. Никогда…

Он научился скрывать от нее свои эмоции, загораживался от нее стеной хладнокровия, но в этот раз не получилось. Чуть дернулся уголок рта, опустились на миг веки. Мимолетно, но она успела заметить, ощущая одновременно при этом и боль при виде его страдания, и удовлетворение, что попала в цель своими словами.

Прости меня, Господи, произнесла про себя, удерживая Андрея за рукав, когда он хотел отойти от нее, не слушать ее более, опасаясь узнать то, что она могла проведать у Лозинского. Прости меня, Господи, ибо я слаба рядом с ним. Он моя слабость и боль… только он.

— Ему не по своей воле пришлось уехать из России. Как и вас, его гнал из империи долг. Ныне, когда Наполеон потерпел крах, он наконец-то свободен вернуться туда, где его ждут. Не задумывались ли вы, Андрей Павлович, отчего она не едет прочь из Милорадово ныне? Она не может уехать, потому что…

— Довольно! — Андрей вырвал руку из хватки ее пальцев, отошел к столу, на котором лежал футляр с новыми пистолетами, которые по требованию Лозинского были куплены у одного из местных оружейников. Провел пальцами по полированному дереву рукоятки, а потом достал один из пистолетов, примерился, как тот лежит на ладони, старательно гоня от себя все мысли, что ныне разрывали голову на части. Он не хотел думать ни о чем, кроме того, что ушло. И понимать, что оно ушло, тоже не хотел ныне.

— Вы не убьете его, потому что она проклянет вас в том случае за его кровь, как я бы прокляла поляка, — проговорила Мария, глядя на блеск металла в его руке. Она ничуть не лгала при том. Она бы прокляла Лозинского, призывая все кары небесные на его голову. И на свою. На свою голову она тоже призывала кары, потому что и она виновна в том, что случится в большей степени, чем другие. Ах, разве ж отыскал бы так скоро Оленина поляк?!

— Отчего тогда такая ненависть ко мне? Так не ненавидят, коли счастливы, обладая, — спросил Андрей, по-прежнему глядя в картину, в которую целился сейчас из пистолета, и только потому не заметил, как она растерялась на миг, не зная, что ответить.

— А вы не ненавидели его, если бы были на его месте? — отчего-то ответила именно этим вопросом Мария, и Андрей сжал зубы, вспоминая тот летний вечер, когда украл то, что должно принадлежать лишь мужу. Да, он бы так же, верно, ненавидел, поменяйся они местами с поляком! Разве ж было иначе?

Оставшийся до выезда час промелькнул для Марии словно минута. Вот Андрей складывает аккуратно пистолет в бархат, закрывает крышку коробки. Теперь та будет открыта только у Адовой заставы одним из секундантов, что будет заряжать пистолеты. Не глядя на нее, выходит вон из комнаты, отсекая ей возможность идти за ним по пятам с уговорами и увещеваниями, закрывая на ключ двери комнаты. Она тогда билась в эти створки, как зверь, разбивая кулаки до ссадин, крича криком и рыдая. О, она бы непременно бросилась ему в ноги, но не пустила бы к той заставе! Она же знала, чувствовала, что Лозинский ее обманет! Она бы сама закрыла Оленина от той пули, будь у нее такая возможность.

Но ее заперли, и Андрей настрого запретил слугам, остававшимся в доме, открывать двери до того, как пробьет семь раз на часах в гостиной. Кузаков то и дело косился в сторону квартиры, откуда шел женский плач, перебирая перчатки в руках. Вот ведь какая! Этакая не преминула бы и к Катакомбам приехать, коли б возможность имела. Разве ж должно то?

— Сколько страсти, mon ami! — не мог не заметить он, когда со стороны запертой комнаты донеся глухой удар, а после с тихим звуком упали на пол осколки фарфора. — Она тебя любит… madam votre cousine. Любит тебя так, как любой бы желал.

— Ты ошибаешься, mon cher ami, — покачал головой в ответ Андрей. Прохор уже надел на него мундир, расправлял тот на свежей накрахмаленной рубахе, стараясь, чтобы тот сел идеально. — Такая любовь не приносит счастья, коли одно сердце задето Амуром. И ей мучение, и мне… Моя вина, мой грех в том. Что ж, кто ведает, быть может, вскорости ее ждет избавление от того мучения. И я от мук своих всех одним махом…

— Типун тебе, mon ami, — нахмурился Кузаков. Правда, он понимал, что при любом раскладе, что случится ныне, хорошего ждать не приходилось.

Когда уезжали, Андрей вдруг оглянулся, выходя из дома на окна комнаты, где запер Марию, расслышав странную тишину, установившуюся в доме. Она смотрела на него сверху вниз, заплаканная, растрепанная, совсем не похожая на ту женщину, что была все эти годы возле него. Та Машенька, которой он когда-то снял с дерева котенка, к которой был так внимателен в свои редкие визиты, ощущая ее одиночество в доме тетушки, смотрела на него из окна. И он улыбнулся этой Машеньке, пытаясь хоть как-то подбодрить ее ныне, смягчить ее боль, поклонился ей. И она склонила голову в ответ, а потом подняла руку и благословила его на прощание, пытаясь подавить тот ужас, что разрастался в ее душе.

Он уедет в двуколке, хмурый, но спокойный, чтобы встретить рассвет под дулом пистолета в южном предместье Парижа, а она будет смотреть вслед экипажу, ловя последние звуки цокота копыт по мостовой. Потом опустится на колени перед окном и станет ждать рассвета, умоляя всех известных ей святых сохранить жизнь Андрея, коря себя за то, что последовала за ним из Польши и далее. Это она привела Лозинского к нему, это она будет виновата, если тот все же выпустит пулю, что отнимет жизнь. И она будет виновата, если жизнь Андрея будет сломана из-за этой проклятой дуэли, уцелей он у Адовой заставы…

Мария открыла глаза, только когда первые лучи солнца, поднимающегося над Парижем, коснулись ласково ее лица. Все решалось ныне. И именно в тот миг она дала себе тот самый зарок, вспоминая заветы иерея, данным ей в православной церкви в Варшавском герцогстве, уступая их правоте.

Андрей тоже в тот момент смотрел на поднимающееся солнце, заливающее яркими красками небосвод. Он стоял, как и было положено по кодексу, подняв пистолет дулом вверх, чуть полубоком к Лозинскому, что был напротив него в десяти шагах, ожидающему команды стрелять. Чуть поодаль держались секунданты этой дуэли и полковой доктор, который все же настоял на том, что именно он будет присутствовать здесь, а не «парижский шарлатан».