Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

• Название: Мой ангел злой, моя любовь…
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Позвольте пригласить вас ступить вместе со мной смело в эпоху Александра I, когда уже отгремели прусские сражения, что принесли славу героев русским офицерам и солдатам, и когда уже заключен Тильзитский мир, что оставил в душах тех же самых офицеров легкий налет разочарования.

В воздухе Российской империи уже можно без особых усилий уловить напряжение перед неминуемой войной с Францией, правитель которой уже планирует выдвигать следующей весной войска к Данцигу.

Нет, мы пойдем с вами не в столицу, где тоскует по так рано и так трагически ушедшему возлюбленному императрица, и не в Москву, которой только предстоит обратиться в пепел и руины. Мы с вами ступим в провинцию, где еще в силе правила жизни, присущие екатерининской эпохе, а проявление чувств и эмоций не подвергается острой критике светских матрон с лорнетами в руках, обтянутых митенками…

---

Мария открыла глаза, только когда первые лучи солнца, поднимающегося над Парижем, коснулись ласково ее лица. Все решалось ныне. И именно в тот миг она дала себе тот самый зарок, вспоминая заветы иерея, данным ей в православной церкви в Варшавском герцогстве, уступая их правоте.

Андрей тоже в тот момент смотрел на поднимающееся солнце, заливающее яркими красками небосвод. Он стоял, как и было положено по кодексу, подняв пистолет дулом вверх, чуть полубоком к Лозинскому, что был напротив него в десяти шагах, ожидающему команды стрелять. Чуть поодаль держались секунданты этой дуэли и полковой доктор, который все же настоял на том, что именно он будет присутствовать здесь, а не «парижский шарлатан».

— Господа, вы воспользовались вашим правом отказа примириться, — говорил громко Александр, следуя процедуре, но Андрей почти не слышал его, наблюдая за подъемом солнца. — Вам известны условия дуэли, вы дали слово их соблюдать. Я напоминаю вам, что, когда я отдам вам пистолеты, честь обязывает вас не делать никаких движений до моей команды.

Диск поднимающегося солнца показался сейчас настолько ослепительно ярким в этот миг, что Андрей не мог не закрыть глаза на короткое мгновение, ощущая какое-то странное спокойствие от этого тепла. Вспомнился тут же иной рассвет, когда солнце заливало своими лучами лесную тропинку, пробиваясь через сплетения ветвей. Тонкий дрожащий толи от волнения, толи от утренней прохлады стан под своими ладонями, сладость губ, которая огнем разливалась по всему телу, ее дыхание под его ртом…

… - Андрей…, - донеслось вместе с очередным порывом легкого ветерка до него из того летнего утра. Пахнуло в лицо прохладой леса. Мелькнул перед глазами поворот русоволосой непокрытой головы, обожгла взглядом серо-голубых глаз, наполнила восторгом душу своей дивной улыбкой…

— Стреляйте! — коротко произнес Кузаков, подчиняясь правилам, и Андрей тут же открыл глаза, возвращаясь в парижское утро и к людям, что окружали его ныне. Громко громыхнул выстрел, вылетела пуля из темного жерла дула, пущенная нажатием курка темноволосым мужчиной. Легко миновала расстояние в десять шагов и вонзилась в стоящего напротив человека, разрывая сукно, вгрызаясь в плоть и дробя кость.

— Андрей! — крикнул Кузаков, что-то воскликнул секундант Андрея. Оба побежали к пошатнувшемуся Оленину. Боль казалась невыносимой, но разум все же удержал его в сознании, а мысль, тревожащая сейчас наравне с диким огнем в ране, не дала лишиться духа. Если он сейчас упадет, потеряет право выстрела.

— Нет! Не подходить! — крикнул он метнувшимся к нему офицерам, и те замерли на месте. Лозинский же прищурил глаза, пытаясь скрыть свое раздражение и разочарование. А быть может, и тот трепет, что пробежал по телу при виде взгляда, которым окинул его полковник кавалергардов. — Выстрел мой!

Лозинский поднял пистолет дулом вверх и встал полубоком, как до того стоял Оленин. Проклятье, подумал он, видя, как тот все-таки поднимает пистолет для выстрела. Надо же было так промахнуться! Он целился в живот Оленину, чтобы смерть того была долгой и мучительной, чтобы тот сотни раз вспомнил того, кто причинил ему эти муки. Он хотел не только крови этого русского, но и его мук, горше которых нет и быть не может.

Ни на миг не поверил Влодзимир этой ночью Марии, что Анна ждет его в России. Он не знал, по какой причине она отказала жениху, но сразу же усомнился в тех словах, что касались его самого. Ну и пусть, решил он в ту ночь. Он убьет полковника, а потом найдет возможность упасть в ноги императору Александру и просить о позволении вернуться в империю, в собственные земли. «Даже ради нее…?», спросил тогда Оленин, и только ночью Влодзимир понял, что безумно желает получить еще один шанс увезти Анну в Бельцы. Пусть для этого даже надо будет снова принести ложные клятвы. И теперь он отыщет ее везде, куда бы она ни спряталась от него. Но сперва… сперва он убьет того, кто всегда будет мешать ему получить сердце и душу светловолосой панны.

Солнце-предатель вдруг скользнуло лучами по руке русского в момент, когда прозвучала команда на выстрел, блеснуло золото, привлекая внимание Лозинского к четырем камням, вправленным в перстень. Аметисты и нефриты. Как и на том кольце, что когда-то передали Анне. Ее дар своему жениху, именное кольцо, призванное хранить его владельца и напоминать о дарительнице.

Оттого дрогнула рука, и пуля пошла не в живот, как Лозинский изначально целился, а в колено. Но тоже неплохо, подумал он зло, если раздроблены кости, то полковнику не ходить на обеих ногах никогда, а может, и Антонов огонь довершит то, что начала пуля, кто ведает. Отменный дар от Лозинского за все, что тому довелось испытать — стать калекой от его руки.

Андрей качнулся, с трудом сохраняя равновесие на одной опорной ноге, и Влодзимир улыбнулся еле заметно взгляду. Пусть же упадет, пусть лишится права выстрела. И тогда…

— Время! — проговорил Кузаков, словно говоря, что вот-вот та минута, что дана раненому на выстрел, истечет. И сцепив зубы, пытаясь забыть о пульсации в ноге, отдающейся острой болью во всем теле, Андрей снова прицелился в поляка. Нет, он не дарует тому возможность уйти отсюда целым, выстрелив в воздух, как бы ни напоминал голос Марии, звучащий в голове: «Вы не убьете его, потому что она проклянет вас в том случае за его кровь!» Собственный же голос шептал: «Убей его… прямо в сердце выстрелом! Убей за всю боль, что довелось испытать. За то, что она выбрала его… Убей! Убей же! Ну же!»

И он нажал на курок, тут же после выстрела падая наземь без сил, уступая настойчивым мольбам тела облегчить боль, не наступая на раненую ногу. Подал лекарю, что бросился к нему, знак подойти первому к Лозинскому, который получил рану в грудь.

— Ранение неопасно. Пуля в теле, — объявил эскулап, бегло осмотрев того, упавшего на землю на бок, тяжело дыша. — Полковник был милостив к вам, сударь. Чуть ниже, и задето было бы легкое. Ищите отменного цирюльника, пусть извлечет пулю.

— Ему просто повезло, вашему полковнику, — процедил сквозь зубы Лозинский, морщась от боли, отталкивая руку лекаря со сложенным полотном, которое тот хотел приложить к ране поляка.

— Как пожелаете, — пожал плечами лекарь, убирая полотно. — По мне — хоть помрите тут от кровотечения. И полковник редко когда промахивается. Мне ли не знать того… я при полку уж поболее полутора десятка лет. С вашего позволения, сударь, — и лекарь поспешил к экипажу, которому уносили потерявшего сознание Андрея, аккуратно придерживая раненую ногу.

В доме на Северном бульваре их уже ждали со свежим полотном, корпией и подогретой водой. Годы, проведенные вблизи армии, научили Марию быть готовой после каждого подобного дня, когда может пролиться кровь, обработать раны, помочь остановить кровь. Она была рядом все время, пока извлекали пулю и осколки кости из раны, белая, как полотно рубахи Андрея, но решительно выпрямившая спину — пусть только попробует кто-то увести ее из этой комнаты. Только кусала до крови губу при каждом стоне или возгласе боли Андрея, пока лекарь совершал необходимые манипуляции над раной.

Она же была рядом и после, когда уже после обработки раны, Оленина оставили в покое, напоив опием для унятия боли. Промокала пот на его лбу, гладила и целовала его руки, пока он спал глубоким сном, орошая их своими слезами.

— Молитесь! Молитесь, чтобы миновал господина полковника «огонь», свойственный ране такого толка, — сказал на прощание Марии лекарь. — Я завсегда за сохранение конечностей, да против природы не пойти. Коли что не так пойдет, придется ногу отнять… да разве ж даст он? Скорее помереть пожелает, чем калекой остаться… Молитесь, мадам.

И она молилась. Молилась так, как не молилась, наверное, даже тогда в дни его болезни. Потому что видела Петра, абсолютно беспомощного калеку, которым он стал после сражения близ Бородино, понимала, что Андрей не даст отнять ногу в твердом уме и памяти, а она сама вряд ли поддержит такое решение, как ближайшая родственница.

К вечеру дня дуэли раненого взяли под арест. Мария знала, что так и будет, ничуть не удивилась, когда увидела солдат, посланных на Северный бульвар. Пришедший с ними офицер за шпагой Андрея, когда-то представленный Марии еще в дни временного перемирия [525] на водах, куда она ездила в то время, сообщил ей, что вскоре будет собран трибунал по этому делу. Именно ему предстояло решить судьбу полковника.

— Да уж, и не выбрать, что хуже — разжалование [526] или смерть, — горько сказал офицер. — Его Императорское Величество проведал о дуэли, как на грех, едва ли не сразу после оной. И откуда только? И это ныне, когда так строго стало к войскам нашим, что постоем в городе стоят. Только чудо спасет ныне полковника, мадам, только чудо.

И она молилась и об этом чуде. «Сохрани и убереги», просила, кладя поклоны перед образом, что возил с собой Андрей, некогда подаренным ему Марьей Афанасьевной. «Сохрани и убереги», шептала, когда началась горячка, и лекарь стал подозревать, что рана все же воспалилась. И допускала себе снова греховные мысли, вспоминая о своем зароке, вспоминая о той сделке, что когда-то предложила тому, кто взирает за ними с небес.