Пирс Брендон - Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997

• Название: Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997
• Автор: Пирс Брендон
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-065002-6 (АСТ), 978-5-403-03364-0 (АСТ Москва)

Книга Пирса Брендона и по названию, и по содержанию перекликается с эпохальным трудом Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». И это не случайно: британцы, стремясь к завоеванию мира, всегда оглядывались на Древний Рим. Они нашли ключ к обретению истинного могущества на руинах Рима. Но там же следует искать и причины падения Британской империи.

Об этом и многом другом автор размышляет на страницах данной книги и рисует многоплановую картину упадка и разрушения Британской империи между 1781 и 1997 годом.

---

Колониальные хозяева держались отстранение и от сингальцев, и от тамилов, редко учили их язык, иногда смотрели на них с презрением или даже с ненавистью. Сэмюэль Бейкер говорил о типичном местном жителе, как об «опасном негодяе, который совершил бы самую большую подлость и низость, если бы ему хватило на это храбрости»[2504].

Джеймс Боуэс, заместитель начальника полиции в Джафне, обычно ездил по улицам города, по бокам которых росли пальмы, в двуколке. Он ругал возниц телег, запряженных волами, а заодно и всех остальных, кто попадался ему на пути: «Уйди с дороги, ты, уродливый вонючий чертов сын мерзкой черной суки!»[2505]

В дальнейшем Боуэс говорил, что его начальники поддерживали и одобряли «суровое, властное и повелительное отношение к восточным людям». Он также признавал, что думал, будто «черная кровь» гарантирует определенные недостатки, «включая склонность к мегаломании»[2506].

Однако в целом цейлонцы мягко отвечали на расовый антагонизм. И хотя в конце XIX века возрожденный буддизм стимулировал национализм на Цейлоне, как и в Бирме, два народа расходились по вопросу насилия. Если бирманцы искали независимости через конфликт, цейлонцы стремились к той же цели путем сотрудничества.

Им пришлось гораздо дольше, чем народу Бирмы, учиться искусству обслуживания и удовлетворения европейцев. Уже в 1505 г. португальцы, жаждущие корицы, высадились на «самом крайнем острове Индии» (если использовать фразу Овидия). Они захватили прибрежные регионы и обратили многих жителей (например, членов рыболовецкой касты карава) в христианство. Португальцы завоевали репутацию чрезвычайно жестоких людей. Один из них прославился каламбуром во время убийства детей в Галле: «Так кричат молодые gallus»[2507]. [Галле — порт на Цейлоне, gallus — петух (лат.) — Прим. перев.]

На протяжении веков сингальцы представляли первых белых захватчиков дьяволами, которые едят камни и пьют кровь. Голландцы, которые изгнали португальцев из их последней крепости в 1658 г., тоже оказались суровыми правителями. Они преследовали католиков и управляли прибрежными провинциями с безжалостной эффективностью. Британцы подозревали, что голландцы были «опасными, беспокойными или изобретательными якобинцами»[2508]. Их изгнали в 1802 г., сделав Цейлон колонией короны.

Однако новые господа оказались не менее неумолимыми и безжалостными, чем старые. Для подавления восстания в Канди в 1818 г. губернатор сэр Роберт Браунригг отправился лично в сопровождении конных драгунов, перед которыми шли слоны с раскачивающимися колокольчиками. Сам он ехал в «том-джоне» — паланкине-кресле с занавесками, которое несли четыре носильщика. Его подразделение убило десять тысяч человек. Это более 1 процента от населения острова, который британцы идеализировали, как «жемчужину на челе Индии»[2509].

После того, как британцы надежно закрепились в стране, губернаторы стали проводить «отеческий деспотизм»[2510]. Их целью было посадить зерно западной цивилизации и одновременно сохранить то, что было священным для Востока. Британцы редко женились на сингальских женщинах в отличие от их предшественников, которые породили кланы Фернанду, Перейра и да Силва, а заодно — целый народ бюргеров.

Но в 1830-е гг. новые правители учредили Законодательный совет, назначив туда местных жителей Цейлона, которым дали и другие мелкие должности. Британцы отменили рабство и принудительный труд. Они установили законность и порядок, время от времени устраивая репрессии. Единственное восстание, достойное так называться, произошло в 1848 г. Тогда не было убито ни одного европейца. Но двести предполагаемых бунтовщиков были повешены или расстреляны, еще большее количество высекли или заключили в тюрьмы. Губернатор учредил военные трибуналы — «инструменты террора и мести»[2511].

Колонизаторы, которые могли купить землю, инвестировали труд и наличные в торговлю и сельское хозяйство. Плантаторы являлись единственной оппозицией губернаторам, один из которых, лорд Торрингтон, говорил: они считали его способным человеком, пока цена на кофе росла, и большим дураком, если она падала[2512].

Власти были уверены, что «кофе не может процветать без риса»[2513]. Они начали восстанавливать гигантскую ирригационную систему, которая являлась чудом древнего Цейлона. Британцы отвоевали у джунглей огромные резервуары, некоторые — величиной с приличные озера.

В меньшей степени они восстановили жизненно важную сеть каналов — британцы в большей мере рассматривали их, как средство транспортировки, а не систему артерий, вен и капилляров, чтобы дать жизнь засушливому северу и востоку Цейлона. К 1850-м гг. колонизаторы соединили все основные города хорошими дорогами (при голландцах не было ни одной).

Они построили и железные дороги, которые предпочитали плантаторы. Для финансирования в этом случае даже «пошли на отчаянные меры, предлагая взимать налоги со своих». Рабочие на железной дороге платили кровью, потому что «каждая шпала устанавливалась ценой человеческой жизни»[2514]. Как признавал один шотландский купец, состояние страны измерялось процветанием восьми тысяч европейцев, «но что касается благосостояния и счастья цейлонцев, то тут стояла тишина, как в полночь на Пидурутадагала» (самой высокой вершине Цейлона, с которой в ясный день можно увидеть всю береговую линию острова, почти девятьсот миль в окружности)[2515].

Однако образованная элита научилась жить с британцами, говорить на их языке, играть в их игры, приняла их привычки и извлекала пользу из империи.

Британцы решили, что Цейлоном исключительно легко управлять. Говорили, что морские державы ловили остров в сеть, словно рыбу. На протяжении 150 лет он оставался в рабстве у Королевского ВМФ. Корабли с белым военно-морским стягом безопасно вставали на якорь в великолепной гавани Тринкомали. Там с благоговейным трепетом смотрели на многообразные суда, где матросы и купцы, ведущие торговлю вокруг берега, говорили на множестве языков. Там можно было встретить арабские одномачтовые каботажные корабли, китайские джонки, патмары с Малабарского берега, дау с Коромандельского берега и цейлонские катамараны.

Жемчужные берега к югу от Адамова Моста в Манарском заливе, которые периодически открывали для рыбной ловли, привлекли тридцать тысяч человек со всей Азии. Однако за «операцией» наблюдали два или три британских чиновника с тростями. Один из них, Леонард Вулф, заметил: «Цейлон в 1906 году был полной противоположностью полицейского государства»[2516]. Порты вроде Коломбо и Галле тоже привлекали живописную смесь рас — европейцев, которые ходили под зонтиками, усатых малайцев, мавров в белых шапочках, чети с серьгами в ушах, парсов в шляпах с изогнутым верхом из травчатого шелка, а также сингальцев, которые носили волосы в пучке, как во времена Птолемеев.

Но властям редко требовалось применять силу здесь или в других частях страны, где население тоже было раздробленным. Наблюдались не только столкновения между сингальцами и тамилами на национальной почве; соперничество шло и внутри каждой общины и сообщества. Например, англизированные сингальцы с низин враждовали с феодальными жителями возвышенностей. Вожди на возвышенностях носили устаревшие церемониальные одежды — большие муслиновые юбки, жесткие куртки из шелка и парчи и «большие четырехугольные шляпы с поднятыми полями, богато обшитые золотым галуном»[2517]. На верху шляпы возвышалась маленькая пагода, украшенная драгоценными камнями.

Утонченные горожане не имели ничего общего с жителями пещер, которых считали потомками аборигенов страны. Кастовые антипатии были очень сильными. Некоторых (например, тех, кто готовил обезьяньи шкуры для натягивания на барабаны) считали париями, так как они выполняли грязную работу. Соответственно к ним и относились. Однажды, когда полицейским приказали арестовать нескольких изготовителей обезьяньих шкур за убийство, они отказались к ним прикасаться, но предложили застрелить их, оставаясь на удалении[2518].

Наблюдались глубокие религиозные различия. Индуисты выступали против мусульман. В конце XIX века христиане составляли примерно 10 процентов из трех миллионов жителей. Они с негодованием отнеслись к раннему обязательству британцев защищать веру большинства. Один губернатор викторианской эпохи снял военную стражу у Зуба, почитаемой реликвию буддистов. Этот Зуб обернут красным шелком и лежал в нескольких великолепных ларцах в храме в Канди, построенном в китайском стиле. Стража была снята, чтобы не санкционировать «поклонение идолам»[2519].

Буддисты обвиняли британцев в плохом состоянии священного дерева в Анурадхапуре. Их чувства были особо обострены из-за того, что они смотрели на Цейлон, как на духовный дом своей веры (так католики смотрят на Рим). Но если христианство пыталось обращать в свою веру, привлекать, вербовать новых людей, буддизм являлся спокойной философией. Его целью было уничтожения желаний в блаженстве просветления. Поэтому он не представлял серьезного вызова для британского правления в консервативном Цейлоне. Скорее, «благословенный остров» (если перевести древнее и современное название Шри-Ланка) следовало ценить, как предвкушение нирваны. Христиане считали, что на этом месте Бог создал Сад для Адама и Евы. Мусульмане говорили, что это «новые сады для утешения из-за потери Рая».