Аполлон Коринфский - Народная Русь

• Название: Народная Русь
• Автор: Аполлон Коринфский
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5—88590—309—3.

Новая серия «Русичи» включает в себя труды дореволюционных и современных исследователей и ученых, занимающихся вопросами культуры, этнографии, истории России, русского фольклора, быта и обрядов. Ее открывает работа А. А. Коринфского «Народная Русь», впервые изданная в 1901 году в Москве, когда-то широко известная, но незаслуженно забытая в родном отечестве на многие десятилетия и, наконец, снова увидевшая свет. Богатый фактический материал, любовь к земле русской, к простому народу, к родному языку — все это не оставит читателя равнодушным.

---

У польских соседей русского пахаря — в Мариампольском уезде Сувалкской губернии существует — или, по крайней мере, не так давно существовало — поверье о том, что одно из тамошних озер (имярек) выбрала себе для жилья щука-великан, прозвищем Струкис. Эта громадная рыба захватила полную власть надо всем населением озера: за всем-то она следит зоркими глазами, все видит, все бережет, — не украсть у нее не единой плотички. Однажды в целый год засыпает Струкис, — и то всего на один час, — во все же остальное время бодрствует, наблюдаючи за своим рыбьим народом. В стародавние годы сон смежал зоркие щучьи глаза зубастой самозванной властительницы всегда в одно и то же время — в ночь на Ивана-Купалу (с 23-го на 24-е июня). Но вот какой-то смелый рыбак, спрове-дав об этом, вздумал отправиться на рыбную ловлю как раз в эту пору, — поехал, наловил рыбы видимо-невидимо. Проснулась щука, увидела нарушителя ее прав и успела опрокинуть его лодку — утопить дерзкого, а всю рыбу вернуть в свои владения. С той поры никто не знает, в какой день-час уляжется Струкис для кратковременного отдыха на свои подушки из золотого песку. Так, — говорят в народе, — никому никогда и не поймать в озере ни единой рыбешки. Попытаются рыбаки закидывать сети, да всякий раз прорывает их щука-Струкис: только убыток один.

Со всякой, даже с самой обыкновенною — водящейся чуть ли не в каждой речке, щукой-рыбою связывается в народном представлении та или другая примета. Если попадется зубастая хищница при весеннем, первом после вскрытия воды улове, — то на нее обращается особое внимание. Вспарывает рыбак ей брюхо, — смотрит, много ли икры. Толще икряный слой к голове — это говорит ему о том, что урожайнее будут ранние посевы в яровом поле; к хвосту сбивается комком икра — надо переждать, сеять позднее; если же вся икра поровну разложена, — когда ни сеять, все равно: уродится хлеб и в том и в другом случае такой, что «до Аксиньи-полухлебницы» (24 января) не хватит. Хребтовую кость щучью советует умудренная жизнью прадедов посельщина-деревенщина вешать на воротной притолок (от морового поветрия): щучьи зубы, по уверению знахарей-ведунов, вернее верного оберегают носящего их в ладанке на шее от укушения ядовитых змей.

К зубастой щуке приравнивает деревенский люд и такое явление природы, как срывающий солому с крыш вихорь буйный: «Щука хвостом махнула — крышу слизнула, лес до сырой земли согнула!» — говорит он. Коса острая и кривой серп, под корень срезывающие злаки-былия, также вызывают в воображении народа-краснослова сравнение с прожорливой хищницею царства рыб: «Щука-хапуга (коса) хвостом (лезвием) мигнула — леса (травы) пали, горы (копны) встали!», «Щука (серп) прянет, весь лес (нива) вянет!».

Немало и других красных образностью слов крылатых сказалось-молвилось на Руси про рыб. Поселил русский пахарь-сказатель обок с осетрами, щуками, карасями и всяким другим чешуйчатым народом и «морских людей» — безобразных чудовищ и вечно молодых голосистых чаровниц (красавиц — ни в сказке сказать, ни пером описать!): дев-русалок с рыбьим хвостом.

LVII Змей Горыныч

О змеях вообще наш пахарь-народ обмолвился не особенно многими словами, занесенными в сокровищницу живучих памятников родной старины. Змея — это пресмыкающееся по земле и жалящее человека в пяту животное, распадающееся на множество видов, не уживается с суровыми свойствами природы тех мест, откуда пошла и стала быть кондовая народная Русь, обогатившая пытливых кладоискателей слова неоценимыми-нетленными богатствами, завещанными позднему потомству исследователей русского народного быта. На русском приволье-просторе, — если обойти молчанием новые неоглядные земли, приросшие к его богатырской основе (Среднюю Азию, Кавказ, Крым, Амурский край), — у себя дома всего только две ядовитых змеиных породы: гадюка да родная сестра ее — медянка. Уж — совершенно безвредное существо — как будто даже и не змея, а только сродни ей приходится, да и сродни только по виду своему змеиному, а нравом совсем на иной склад: спокойный, уживчивый и даже добрый по-своему. Там, где водятся ужи (по водяным зарослям да по болотине), их даже и за змей не считают. «Прижали — как ужа вилами!» — ходит по людям пословица, относящаяся к пойманным во лжи и вообще поставленным в безвыходное положение людям. «Под мостом, мостом яристом, лежит свинья кубариста!» — загадывает про свернувшегося ужа старая загадка (Казанск. губ.) «Дрон Дроныч, Иван Иваныч сквозь воду проходит, на себе огонь проносит!» — подговаривается к ней другая, подслушанная в тульской округе. И ни в той, ни в другой нет и следа злобного-опасливого отношения к этому смирному представителю ненавистного людям рода змеиного, огулом окрещенного у нас в народе — «гадом ползучим», «змеей подколодною», «проклятой нечистью» и тому подобными именами. Простонародное поверье приписывает ужу даже спасительный для всего человечества подвиг: «Мышь прогрызла Ноев ковчег, а уж — заткнул собой дыру», — гласит оно: «только этим и остался жив на святой земле грешен человек!» На симбирском Поволжье можно еще и теперь услышать такую многозначительную пословицу, относящуюся к этому безобидному обитателю сырых мест, как: «Не присмотришься, так и ужа от змеи не отличишь, — не то что доброго человека от злого!». Не таким словом поминают на Руси ядовитых гадюк; недаром говорится: «всякий гад — на свой лад!» Про них — и про черную с зубчатою пестриной по хребту, и про медянистую с отливом — вылетела из народных уст такая нелестная родословная: «У змеи-гадюки чертушка — батюшка, нечистая сила — матушка!». О ней же идет по людям и такая молвь крылатая: «Нет хуже гадины, как змей-гадюк!», «Гадюку завидишь — глаза навек изгадишь!», «Не гадюке бы поганой матушку-землю сквернить!», «Завелась гадюка — весь лес нечистью пропах!».

В простонародном воображении змея является живым олицетворением всего нечистого, возбуждающего смешанное с ужасом отвращение, всего злого, лукавого, вредоносного. «Змея умирает, а все — зелье хватает!» — отзывается народ наш о злых, жадных до неправедной наживы людях; «Сколько змею ни держать, а беды от нее ждать!» — о лукавых; «Выкормил змейку на свою шейку!», «Отогрел змею за пазухой!» — о черной неблагодарности. Видит наблюдательный русский краснослов рядом с собой льстеца-притворщика, — и про того готова у него живая речь: «Льстец под словами — змей под цветами!»… «Глядит — что змея из-за пазухи!» — обмолвилась народная Русь про смотрящего исподлобья, не в меру подозрительного человека. Нет для открытого другу-недругу глубокого сердца народного ничего хуже лихой клеветы на белом Божьем свете: «Клевета — змея», — вырвалось из сердца гневное слово: «из-под куста укусит!», «Клеветник змеей лютою извивается!», «У клеветы жало змеиное!» и т. д. Но, по народному же слову, клеветнический навет — больней жала змеиного: «Змею завидишь — обойдешь, клевету заслышишь — не уйдешь!». Сродни этому выражению народной мудрости и такие меткие изречения, как: «Лучше жить со змеей, чем со злою женой!», «Сваха лукавая — змея семиглавая!», «Недобрый сват — змее родной брат!».

Простонародные загадки рисуют «змею подколодную» на разные лады. То она представляется воображению стихийного художника слова «куском железа», лежащим среди лесу (Нерчинск, окр.), то — стоящим «под горой-горой вороным конем», которого «нельзя за гриву взять, нельзя погладить» (Олонецк. губ.), то тем, что — «по земле ползет, а к себе не подпускает» (Вологодск. губ.). Курская загадка — подстать нерчинской: «Среди леса-леса лежит шмат железа, ни взять, ни поднять, ни на воз положить!» — гласит она. В новгородском залесье ходит такое загадывающее про змею слово: «Под мостом, под яростом, лежит кафтан с яростью; кто до него дотронется — тот кровью омоется!». Общая всей словоохотливой деревенщине-посельщине загадка зовет змею «из куста шипулей, за ногу типулей». В некоторых местностях загадку о змее представляют в трех лицах (змея, сабля и муравейник) — говоря: «Зло во зле горело, зло злу покорилось, зло по злу и вышло!» (Псковск. губ.), или: «Иду я путем-дорогой, ползет зло; я это зло злом поддел, во зло положил, злом попользовался!» (Самарск. губ.). Перехвачена по пути из уст в другие я такая загадка: «Ползло зло (змея); я зло (ружье) схватил да злом злу жизнь прекратил!».

В стародавние годы, — гласит севернорусское предание — было по всей Двинской (северной) округе всякого гада ползучего многое-множество: кишмя-кишели змеи-гадюки; ни проходу, ни проезду по дорогам от их змеиной лихости не было. Давно это было, — не запомнят и деды наших прадедов. Лютовал змеиный род, нагонял страхи и на Русь, и на нерусь — чудь белоглазую; да послал Бог доброго человека знающего: заклял он их единым словом на веки вечные. В житии св. Александра Огневенского, подвизавшегося на реке Чурь-юге, близ Каргополя, имеются такие — близкие к упомянутому изустному преданию — слова: «молитвами его ползающие змиеве с Кар-гопольской земли изгнани, и о памяти его во второ-первую неделю Петрова поста в житии не написано, но в не всенародное множество праздновати венечника Александра память молитвоприношением: за умервщление чувственных змиев».