Иван Полуянов - Деревенские святцы

• Название: Деревенские святцы
• Автор: Иван Полуянов
• Издательство: "Технологическая школа бизнеса"
• Жанр: Культурология
• Год: 1998

Книга известного вологодского писателя И.Д.Полуянова заново открывает для читателей почти забытую традицию народного творчества. Автор в буквальном смысле слова реконструирует устные численники-месяцесловы, своего рода деревенские святцы, тесно связанные со святцами духовными. В противоположность нынешним сухим и строгим календарям, связывающим лишь день недели и число, раньше каждый день был наособицу, и только ему сопутствовали определенные приметы, меткие речения, прибаутки, песни, обряды. Деревенские святцы органично и функционально вписывались в быт русской деревни. В них ярко и выпукло отразилась духовная жизнь крестьян.

О днях празднования Входа Господня в Иерусалим, праздника праздников — Пасхи, Вознесения, Троицы, а также сырной седмицы — масленицы, о постах, днях памяти святых, о молитвенном почитании чудотворных икон, других торжествах Православия подробно говорится в «Православном церковном календаре», выходящем в свет ежегодно. Некоторые даты приведены здесь — по месяцам, предваряя рассказ о земледельческом годовом круге устных народных месяцесловов.

---

Подбивался общих суждений итог:

«День прибыл на куриную ступню».

7 января — Рождество Христово.

Великий праздник, на который и десять лет спустя после революции отпускалось три выходных (на годовщину Октября, на Первое мая — по одному дню).

К 1913 году Архангельская епархия включала 1228 церквей и часовен, 9 мужских, 5 женских монастырей, Вологодская — соответственно 2500, 17 и 6. К Ярославлю по управлению примыкало 1700 церквей и часовен, 16 мужских и 9 женских обителей. Наивысшим числом храмов, обителей, притом строений древнейших, выдающихся по архитектуре, из наших соседей отличалась Новгородчина, в веках славимый Господин Великий Новгород, исстари центр притяжения Поморья и Заволочья: 4200 часовен и церквей, 25 мужских, 17 женских монастырей.

Каргополье или Тарнога, Кадуй или Подвинье — легко представить благовест по праздникам!

Из года в год плыл колокольный звон в день, когда окна особняков Троицкого проспекта Архангельска, Екатерининско — Дворянской улицы Вологды, помещичьих усадеб грязовецкой, кадниковской глубинки ярко светились огнями свечей и неслись детские голоса:

В лесу родилась елочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом стройная,
Зеленая была.

Да-да, елочку прежде наряжали к Рождеству.

Проникла она в трактиры, фойе театров, на вокзалы, а вот порог крестьянской избы оказался для нее высок.

Препятствие, наверное, в родословной колкой иголки. С заветов древности ель чтилась как душа жилища, душа семейного очага. Ель вышивали на полотенцах: утирайся, бывай здрав и благоденствуй. Елочку на счастье высаживали при закладке дома. Сруб увенчался кровлей — елочку, вероятно, переносили за околицу. Близ старинных поселений нет-нет и попадались хвойные рощи.

Чтили елочку, только живую. Срубленная «под самый корешок», не привилась она к северной деревне: пусть их, барчуки вокруг нее пляшут.

Ребята-школяры, смастерив из дранок, промасленной бумаги звезду, навещали подворья:

Славите, славите,
Сами, люди, знаете:
Христос родился,
Ирод возмутился,
Иуда удавился,
Мир возвеселился.

Бр-р, холод… Стужа на стужу, гвозди вон!

Зима сейчас, по описанию деревенских краснословов, «в медвежьей шубе, стучится по крышам и будит баб-хозяек топить печи». Заглянет зима в лес — «осыплет деревья инеем»; на реку — «под следом своим кует воду на три аршина»; припустит в поля — «за ней ходят метели, просят себе дела».

Ничего, «по зиме и лето». «Земля не промерзнет, летом соку не даст». «Сух январь — крестьянин богат!»

Крутят снежные бураны над Лешуконьем. В Холмогорах мороз «железо рвет, птицу на лету бьет». Сухонские Опоки — и волна поверх льда, ввысь курится стылый туман меж обрывистых береговых круч. Все ладом, все путем, раз на дворе «крыша зимы» и в деревнях святки. Славильщики ходят от избы к избе — у парней кушаки с кистями, шубы на борах, у девиц полушалки шелковые, цветастые, нерпичьи бурочки. Заведут величанье, чтоб пожаловали гостями в дом — терем твой златоверхий за тыном серебряным — жаркое солнце, ясен месяц, дробен дождичек; пожелают хозяину рожь ужинисту — «из колоса осьмина, из полузерна пирог с топорище долины, с рукавицу ширины»; хозяйке — большухе — чтобы коровы «сметаной доили, маслом цедили…» Щеки маков цвет, зубы белей березовой рощи — возглашает напоследок голосистая ватага:

Покатится колесница вдоль по улице,
По пироги, по шаньги, в печь по кишки.
Нож на полице, солоница на божнице,
Режьте и ешьте, и нам подавайте!
Не дашь кишки, разобьем горшки,
Не дашь пирога — мы корову за рога!
Виноградье красно-зеленое!

8 января — Собор Пресвятой Богородицы.

В устных календарях — бабьи каши.

В этот день совершается соборное празднование в честь Богородицы. Без икон Божией Матери, бывало, дом пуст. Образов Пречистой, чудотворных и местночтимых, русское православие знает тысячи и тысячи. «Всех скорбящих Радость», «Живоносный Источник», «Спасительница утопающих», «Семистрельная», «Неопалимая Купина», «Утоли моя печали» — и за каждой своя история. Они приплывали по воде, их обнаруживали в лесной чаще, под корнями деревьев… А один святой Образ был найден иноком Соловецкой обители в пекарне. Дивное письмо, неповторимый сюжет: икону поместили в храме, нарочито воздвигнутом, молитвы перед нею творили, чудеса во имя Богородицы совершали, и получила она наименование — «Хлебенная — Запечная».

В «бабьи каши» воздавалась похвала повитухам, доморощенным акушеркам. Матери приносили им показать младенцев, слаживались застолья, с кашей для вящего почета. Придут и засидятся: чай да сахар, бабоньки!

9 января — Степаны.

В день, когда в храмах поминали первомученика архидиакона Стефана, по деревням мужики поили лошадей «через серебро», бросая в воду монетки. На могутность Сивок, Бурок, деревенских Каурок, на резвый ход весной в борозде с сохой-бороной.

Святки делились надвое: с 7 по 14 января — веселые, золотые, с 14 по 20 января — страшные вечера.

Повсюду гостьба: родня у родни, деревня у деревни, а то «свозы» — смотрины невест.

Площадь перед церковью запруживают конские упряжки: сбруя в начищенных бляхах, дуги расписные, санки вятские с козырями. Девок, девок-то: славутницы, одна другой краше! И мамаши тут, будущие тещи, и папаши — за кушаком кнутовье. Вид делают, что к обедне приехали.

Вдруг снялись санки, и по кругу, по кругу пестрой яркой вереницей. Топот копыт, звяканье колокольцев — эх, любо, эх, в глазах рябит от девичьих нарядов, от мельканья грив коней, блеска сбруи.

Один-два выезда ни с места.

— Где наш-то? — озирается мамаша. — Куда провалился?

— А под елкой! — У невесты губы на локоть.

— Ой, бедная моя, при таком батюшке не видать тебе березки над воротами! У трактиров с подачей горячительного, кроме вывесок, над входом зеленел пук хвои: к нам милости просим, потчуем винцом и неграмотных.

Что знаменовала березка для красавиц на выданье, настанет черед, поведаем.

Гулянья, потехи. Молодежных развлечений не убывает.

Где парни, там мальчишки. Где девицы, там их сестрички. Смотрят, перенимают песенную обрядность и себя в ней пробуют, подвернись благоприятный случай.

Чуть развиднелось, с крыльца спускается соседка, поверх шубейки уверчена в мамину шаль, через плечо сумка холщовая.

— Нюра, — кричит ей бородатый сосед, разгребавший проход к избе после снегопада. — Куда с утра взбодрилась, милушка?

— Так добрые люди славят, дяденька. — Ну-у?

— Ага, я и виноградье спою, и кадриль спляшу, и «подгорную»…

— Кадриль? Ой, умница! Ступай-ка сюда, в сугробе не утони, я «подзаборной» научу — виноградье ей в подметки не годится. Пра-слово, тебя пряниками и лампасеей с головой завалят, мала будет сумка!

Пожалует такая славильщица лет пяти, с порога выдаст «подзаборную» — мужики со смеху с лавок падают, хозяйка избы машет руками:

— Дитятко неразумное, на-ко пирожок, иди домой. Иди, иди, назад не оборачивайся и славить больше не принимайся.

Закономерным сталось старикам, оберегая внучат от влияния перехлестов, излишеств необузданной вольницы, посвящать вечера беседам у светца с лучиной, на уютной лежанке, на полатях. Темы давали духовные святцы, табель — календари, в избах украшавшие красный угол.

10 января — память по мученикам, в Никомидии сожженных…

11 января — по младенцам, от Ирода в Вифлееме избиенных…

Двадцать тыщ заживо огнем казнили? Четырнадцать тыщ детей Ирод погубил, Иисуса Христа ищучи? Волосенки дыбом у внука, даже на печи под боком у деда-книгочея зябнется. Внучка к бабушке прижимается, от страха дрожит…

Мой дед сведущ был в одной грамоте — читать на снегу тропы пушного зверя. Историями из своей молодости меня занимал, пока сумерничали.

— На игрище в Макарино, то в Быково придешь — не пускают. Загадку отгадай либо представь иной выкуп. Ну-ка, что такое: «По мосту ходит, в избу не заходит?»

В сенях, по-нашенски на мосту, скулит лайка Африк, просится на голос хозяина.

— Африк! — рублю я не задумываясь.

— Сам ты Африк, — серчает дед. — Двери! Это двери: по мосту ходят, в избу не заходят.

— А другую? А еще?

— Полегче бы ты чего, — вступается бабушка за меня.

Они ссорились сегодня. Без леса деду не житье, сбегал на лыжах проверить капканы, ловчие поставушки, принес горностая, двух зайцев — вон их шкурки сохнут на пялах, — и бабушка недовольничает. Грех о святках по суземам шастать! Боже упаси деду прекословить, разбушевался: «Цыть, как тебя нету! В будни праздновать грех, в праздники робить — Бог простит».