Антон Деникин - Старая армия

• Название: Старая армия
• Автор: Антон Деникин
• Издательство: Айрис-Пресс
• Жанр: О войне
• Год: 2005
• ISBN: 5-8112-1411-1

Два выпуска книги «Старая армия» (1929 и 1931 гг.) посвящены различным аспектам жизни Русской Армии с 90-х годов XIX века до Первой мировой войны. В воспоминаниях кадрового офицера предстают яркие картины жизни и быта военной среды — от юнкерского училища до Академии Генерального штаба, от службы в артбригаде в захудалом местечке на западной границе Империи до военных смотров в столичном Петербурге. Очень ценными представляются наблюдения автора о взаимоотношениях Армии и общественности накануне революции 1905 г. и Великой войны. Отчуждение образованного слоя русского общества от Армии обернулось впоследствии непоправимой трагедией для всей страны.

---

Вскоре выяснилось, что ген. Сандецкий читает все приказы, отдаваемые не только по бригадам, но и по полкам. И требует в них подробных отчетов, разборов, наставлений, особенно в смотровых. Начальнику Саратовской местной бригады объявлен был выговор за краткость смотрового приказа, обличавшую, по мнению командующего, необстоятельность смотра; велено было «без расходов для казны» объехать части вторично и отдать новый приказ… Генерал обиделся, приказание исполнил, но, вернувшись, подал в отставку.

И пошел писать округ!

Поток бумаги хлынул на головы оглушенных чинов округа, поучая, наставляя, распекая, не оставляя ни одной области службы, иногда даже жизни, — не разъясненной, допускающей самодеятельность и инициативу. Чего только не писали, не регламентировали! Командир Балашовского полка, например, в приказе рекомендовал нижним чинам, для упражнения в мерном беге и «для развития дыхания», передвигаться в пределах лагеря не иначе, как «бегом» — по уставу, и при этом громко говорить:

— Я — рядовой славного Балашовского полка…

Передвижение таким порядком… на «заднюю линейку» могло угрожать катастрофой… Нужно заметить, что приказ этот в жизнь не прошел — не в силу отмены свыше, а вследствие насмешек соседей и пассивного сопротивления чинов полка.

Другой поток — отчетов, сводок, статистических таблиц, вплоть до кривой нарастания припека в хлебопекарнях, до среднего числа верст, пройденных полковым разведчиком в поле… — направлялся в штаб округа.

«Бумага» вконец подменила дело. Она стала предметом соревнования и средством служебного выдвижения. Так, новый начальник Саратовской местной бригады чувствовал себя героем, когда его приказ о весенних смотрах, побив все рекорды, перевалил за сто страниц… Трудно сказать, как мог справляться ген. Сандецкий со всем этим материалом, но очень часто приказы и отчеты возвращались к нам с собственноручными его пометками и… с карами против тех, что показывали «меньшую резвость»…

Я дал себе труд подсчитать для одной из своих статей в журнале, как выражается эта графомания в полках Саратовского гарнизона. Цифры оказались умопомрачительными. Канцелярия «боевой части» — полка, в составе всего 900 человек, в среднем в год принимала 7 600 входящих бумаг, выпускала 8 600 исходящих, изводила 150 стоп бумаги и 4 ведра чернил.

В округе нашелся начальник бригады (54 рез.), генерал Шилейко, участник японской войны, пользовавшийся отличной боевой репутацией, который не хотел мириться с таким положением. Выведенный из себя напоминанием о представлении какого-то отчета, он ответил штабу округа: составление подобных отчетов для частей не выполнимо; до настоящего времени они сочинялись штабами по совершенно произвольным данным, с его ведома, чтобы не подводить понапрасну под кару его подчиненных; ему известно, что такая система практикуется и во всех прочих бригадах; как поступать впредь?

Штаб округа не ответил.

Выяснилось также, что командующий войсками недоволен «слабостью» начальников… Много приказов, в которых объявлялось о дисциплинарных взысканиях, возвращалось с собственноручными, всегда одинаковыми его пометками: «В наложении взыскания проявлена слабость. Усилить. Учту при аттестации».

И началось утеснение.

Многие начальники, конечно, сохраняли свое достоинство и справедливость. Но немало было и таких, что на спинах подчиненных строили свою карьеру. Посыпались взыскания как из рога изобилия. Походя, за дело и без дела, вне зависимости от степени вины, с одной лишь оглядкой — что скажут в Казани?

А Казань или подозрительно молчала, или сыпала резолюциями:

«Проявлена слабость… Не потерплю… Учту…»

* * *

Назначен был наконец день смотра командующим — Саратовского гарнизона. Много было волнения и страха.

Приехал, посмотрел — разнес, погрозил и уехал. Навел на всех панику. Особенно досталось двум штаб-офицерам, бывшим членами военного суда в только что закончившейся выездной сессии{Упрощенного состава: военный судья — председатель и два члена от войск — для дел по преступлениям политическим, совершаемым и военными, и гражданскими лицами. Край был на военном положении. Мера эта была введена по 87-й статье.}. Командующий собрал офицеров гарнизона и в их присутствии разносил штаб-офицеров: кричал, топал ногами и заявил, что никогда не удостоит их назначения полковыми командирами… за проявленное попустительство.

Дело заключалось в следующем:

В одном из полков, при обыске, в сундучке какого-то ефрейтора найдена была прокламация. Суд, приняв во внимание, что листок только хранился, а не распространялся, и другие смягчающие обстоятельства, зачел ефрейтору десять месяцев предварительного заключения и, лишив его ефрейторского звания, выпустил на свободу…

Вечером в штабе бригады штаб-офицеры изливали свое горе и недоумение:

— Пропали тридцать лет службы..

— Куда же девать «судейскую совесть»?..

— А судебная тайна… Быть может, я-то именно и требовал каторги, да остался в меньшинстве… Почем он знает?..

К чести нашего рядового офицерства, надо сказать, что такое давление на судейскую совесть не имело результатов. Приговоры по многим политическим делам в Саратове, на которых мне пришлось присутствовать, обличали твердость и справедливость в членах военных судов. Наряду с приговорами суровыми, я помню, например, явно раздутое и нашумевшее дело о «Камышинской республике», по которому все обвиняемые, после блестящей защиты Зарудного, были оправданы… в явный ущерб карьере членов суда. Мне хорошо известно, что не столько таланту В. Маклакова, защищавшего известного с.-р. Минора, сколько совестливости судей — двух штаб-офицеров — последний обязан сравнительно легким наказанием, которое ему было вынесено судом… Смутило судей то обстоятельство, что налицо были одни косвенные улики… Конечно, в обоих случаях не могло быть ни сочувствия, ни послабления, одно лишь чувство судейского долга. В первом процессе судьи верно отгадали сущность дела, во втором — ошиблись: Минор, как известно, стоял действительно во главе крупной боевой организации юго-востока России…

Армейские будни заволокло тяжелыми тучами. Тусклая жизнь военной среды окончательно замкнулась в порочном круге, очерченном произволом и самодурством. Люди жили, работали, стараясь пробить себе дорогу, и все время чувствовали, как некий рок, одна сакраментальная фраза — «Не удостаиваю» — может в любой момент перевернуть вверх дном все их надежды. Рок — потому что разил он всегда неожиданно, без видимых оснований и обыкновенно без объяснения, потому что борьба с ним была почти безнадежна: повыше Казани был только Петербург, но в представлении армейского офицерства Петербург был далеким и недоступным, а в понимании солдата — чем-то астральным.

Суждения командующего войсками о своих подчиненных основывались на составлявшихся в штабе округа «мерзавках», материалом для которых служили: приказы и служебная переписка, случайные газетные заметки и доносы. В каждом почти крупном военном центре округа имелось лицо из состава военнослужащих, на обязанности которого лежало «осведомление» командующего. В Саратове эту роль играл некто полковник Вейс, почти совершенно открыто. Он обратил на себя внимание ген. Сандецкого, будучи начальником Казанского военного госпиталя, где Вейс завел суровую дисциплину и занятия для больных: словесные для слабых и строевые для выздоравливающих.

Однажды Вейс перестарался: больной во время строевых занятий скоропостижно умер. Вейса, с производством в полковники «за отличие», перевели в Саратов, где он стал батальонным командиром и вместе с тем «профостом». Его боялись и презирали в душе, но внешне многие оказывали ему знаки внимания.

Наибольший произвол царствовал в деле аттестаций{На всех военнослужащих по закону составлялись аттестации прямыми начальниками и «аттестационными совещаниями». Мнение старшего начальника было решающим. Заключительная часть имела пять степеней: 1) достоин выдвижения вне очереди; 2) достоин выдвижения по старшинству; 3) пригоден к оставлению в должности; 4) подлежит предостережению о неполном служебном соответствии; 5) подлежит исключению.

«Предостережение» влекло за собой поражение права выдвижения в течение двух лет.}. В штаб бригады, после окончания аттестационной процедуры, являлось немало обиженных за советом и помощью. Я остановлюсь на трех-четырех примерах начальственного усмотрения — более характерных.

Полковник Лесного полка Леонтьев аттестован был отлично на выдвижение. Перевелся в другой полк бригады, принял батальон, и на другой же день пришлось ему представлять этот батальон на смотр начальнику бригады. Батальон обучен был прескверно, о чем и отдано было в приказе. Ген. Сандецкий, прочитав приказ и не разобрав в чем дело, отменил аттестацию и объявил Леонтьеву «предостережение о неполном служебном соответствии». Характерно, что трепетавший перед Сандецким начальник бригады не осмелился написать командующему о его ошибке. И только в приезд последнего в Саратов рискнул доложить… Сандецкий ответил: