Антон Деникин - Старая армия

• Название: Старая армия
• Автор: Антон Деникин
• Издательство: Айрис-Пресс
• Жанр: О войне
• Год: 2005
• ISBN: 5-8112-1411-1

Два выпуска книги «Старая армия» (1929 и 1931 гг.) посвящены различным аспектам жизни Русской Армии с 90-х годов XIX века до Первой мировой войны. В воспоминаниях кадрового офицера предстают яркие картины жизни и быта военной среды — от юнкерского училища до Академии Генерального штаба, от службы в артбригаде в захудалом местечке на западной границе Империи до военных смотров в столичном Петербурге. Очень ценными представляются наблюдения автора о взаимоотношениях Армии и общественности накануне революции 1905 г. и Великой войны. Отчуждение образованного слоя русского общества от Армии обернулось впоследствии непоправимой трагедией для всей страны.

---

Но этого не случилось.

Вся окружающая атмосфера, пропитанная бессловесным напоминанием о долге, строго установленный распорядок жизни, постоянный труд, дисциплина внешнего оказательства и внутренних отношений; традиции училища — не только ведь школьнические, но и разумно-воспитательные, которыми, казалось, пропитаны были его стены и которые передавались от одного выпуска к другому; общеофицерские традиции командного состава, даже не вполне удачного… Все эти прямые и косвенные влияния, сплетавшие жизнь и труд учеников, учителей и начальников, искупали во многом недочеты школы и составляли совокупно объективную, нетворимую систему, создавали военный уклад и военную психологию, сохранявшие живучесть и стойкость не только в мире, но и в войне, в дни великих потрясений, великих искушений, крушения идеалов.

Военный уклад перемалывал все те разнородные социально, имущественно, духовно элементы, которые проходили через военную школу. Без видимых воздействий, он делал военную среду весьма маловосприимчивой и к проникновению в нее революционных течений. Помню один эпизод. Студент Петербургского университета Н. Н. Лепешинский — брат известного соц. — демократа, сосланного в конце 90-х годов в Сибирь, был исключен из университета за революционную деятельность, без права поступления в какое-либо учебное заведение. Словом — с волчьим билетом. Лепешинский сжег свои документы и держал экзамен за среднее учебное заведение экстерном, в качестве получившего домашнее образование. Получив свидетельство, поступил в Московское училище.

После нескольких месяцев пребывания в училище, где Лепешинский учился и вел себя отлично, вызвали его раз в канцелярию, к инспектору классов, капитану Лобачевскому.

— Это вы?

Лепешинский побледнел: на столе лежал проскрипционный список, периодически рассылаемый министерством народного просвещения заинтересованным ведомствам, и в нем — подчеркнутая красными карандашом его фамилия…

— Так точно…

— Ступайте!

И больше ни слова.

Велика должна была быть уверенность Лобачевского в своем знании человеческой души и в «иммунитете» московской школы. Лепешинский окончил благополучно училище и вышел во 2-ю артиллерийскую бригаду. Кроме большого скептицизма, ничто не обличало его прошлое. Служил исправно, в японскую войну дрался доблестно и был сражен неприятельской шимозой.

Военный уклад имел и иные, исторического масштаба последствия, о которых человек другого лагеря, вряд ли склонный идеализировать военный быт, говорит теперь:

«Интеллигент презирал спорт так же, как и труд, и не мог защитить себя от физического оскорбления. Ненавидя войну и казарму, как школу войны, он стремился обойти или сократить единственную для себя возможность приобрести физическую квалификацию — на военной службе. Лишь офицерство получило иную школу, и потому лишь оно одно оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны»{«Современные записки», № 39. Статья Г. Федотова «Революция идет».}.

* * *

Ранней весной приехал неожиданно в училище командующий войсками, генерал Драгомиров. С волнением и любопытством бежали мы на плац, вызванные по тревоге, в особенности первокурсники, еще не видавшие популярного в России генерала и грозного начальника.

Выстроился батальон (две роты). Из подъехавшего экипажа вышел, грузно опираясь на палку — результат ранения в ногу в турецкую войну — человек, будто только что сошедший с картины Репина «Запорожцы». Так и казалось, что подойдет вот и окликнет:

— А что, хлопцы, есть еще порох в пороховницах?

Но вместо этого:

— Здорово, господа юнкера!

— Здра… жела… ваше… ство!

— Покажите, полковник, батальонное ученье.

Среди нашего начальства замешательство: пока по программе пройдены только взводные ученья; половина юнкеров не участвовали ни разу даже в ротном… Но оробевший начальник училища не рискнул доложить. По команде старшего ротного, подполковника Д., батальон начинает перестроения, сбивается и путает. Грозно сдвигаются брови у командующего, нервно постукивает палкой о землю. Что-то кричит, чего за топотом шагов и гулом команд нам не слышно.

— Батальон, стой!

— Уберите вы из строя этого танцора! — крикнул командующий, указывая палкой на одного из взводных офицеров.

Это была незаслуженная обида: офицер, тяжело контуженный во время турецкой войны, страдал судорожным подергиванием головы… Начальник училища доложил, и Драгомиров, подозвав офицера, извинился перед ним. Случай — редкий. Ибо генерал имел вообще обыкновение ругаться, не щадя офицерского достоинства, в присутствии подчиненных.

Двинули батальон опять. Ученье идет плохо. При захождении взводами строй наш разорвался совсем.

— Батальон, стой!

— Прочь! Не желаю смотреть! Даю вам две недели сроку.

Уехал. Мы уходили, прогнанные с плаца, понуро опустив головы, с чувством несправедливой обиды. Осрамит нас на весь округ, распишет в приказе… Все училище в течение двух недель жило нервной жизнью. Но, видимо, дело разъяснилось: приказа не последовало, а через две недели произвел нам смотр начальник штаба округа— Михаилу Ивановичу было, видимо, неловко — и нашел все в отменном порядке.

Вообще, все в училище искренно считали, что командующий нашего училища не любит и в оценке юнкеров несправедлив. Такое мнение держалось и в позднейших выпусках. Однажды — года через два после нашего выпуска — Драгомиров уехал со смотра, не простившись, а к фронту юнкеров, отделившись от свиты, подъехал генерал Шимановский и громко объявил:

— Командующий войсками желает училищу совершенствоваться!

Страшная обида и уныние.

Другой раз, после окончания смотра, генерал Драгомиров обратился к батальону юнкеров с такой оригинальной «благодарностью»:

— Удовлетворительно!

Только «капралы» да несколько юнкеров поробче ответили:

— Рады стараться, ваше-ство!

Все остальные молчали. Генерал Драгомиров разнес начальника училища за то, что юнкера «не умеют отвечать». И вдруг Лавров, смиреннейший перед начальством Лавров, покраснев и тяжело дыша, к неописуемому изумленно и удовлетворению юнкеров, докладывает:

— Это потому, ваше пр-ство, что юнкера не привыкли к такой оценке. Они учатся всегда или «хорошо», или «отлично».

Но изумление выросло еще больше, когда грозный командующий не возразил ничего. Поглядел на Лаврова из-под нависших бровей и уехал.

Летом, в последний мой лагерный сбор, батальон училища участвовал в производившемся впервые ученье с боевыми патронами и стрельбой артиллерии через головы пехоты. До этого драгомировского нововведения, из-за опасения несчастного случая, впереди батарей, в огромном секторе артиллерийского обстрела, пехота не развертывалась. Этим искажалась совершенно картина действительного боя. Артиллеристы, видимо, несколько нервничали, и снаряды падали иногда не туда, куда следовало, разрываясь в опасной близости от нас. Но в общем стрельба и маневр прошли удачно, и командующий в отличном расположении духа садился в экипаж, где его поджидал приехавший с ним Бродский — известный киевский сахарозаводчик и обычный карточный партнер Михаила Ивановича.

— Юнкера, ко мне!

Бросились к экипажу, окружили командующего. Тяжело пыхтя, подошел скорым шагом и начальник училища.

— Ну вот, и под огнем побывали. Не страшно было?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство!

— И в бою не многим страшнее. Бессмысленно учить не так, как это делается на войне. А без риска и… чихнуть (генерал выразился резче) иной раз нельзя… Отлично юнкера учились, чем бы их побаловать? — обратился он к генералу Лаврову.

Ну, конечно, скажет — отпуском дня на два. Что может быть для юнкера радостнее! И вдруг… ушам своим не верим:

— Мороженого им выдать, ваше высокопр-ство.

Точно институткам…

— Ну-ка, раскошеливайся, уважь юнкеров! — обратился Михаил Иванович к Бродскому, хлопнув его по плечу.

Два дня мы ели по огромной порции мороженого; ели с удовольствием, но все же бранили при этом порядком начальника училища за недогадливость.

* * *

Весною, теплым маем наступало самое приятное время— съемки.

Ранним утром, после чая мы уходили партиями за город, в поле на целый день. Училище выдавало нам «кормовые деньги» и требовало только возвращения к вечерней перекличке. Но и опоздание редко вменялось в вину.

Полная свобода. Несколько часов работы или поверка руководителем, и весь остальной день бродяжничаем по полям, по лесам. В полдень — вкусный борщ и галушки, не уступающие миргородским, приготовленные «Солохой» из деревни Соломинки — тогда еще не тронутой городской культурой, с ослепительно белыми хатами и садочками в белом цвету. А юнкер М. — наш виночерпий — нерешительно вынимает из-под полы граненую бутылку тройной очищенной Попова, заготовленную по случаю участия в нашем полевом обеде руководителя, капитана Генерального штаба Т.