Луиджи Пиранделло - Записки кинооператора Серафино Губбьо

• Название: Записки кинооператора Серафино Губбьо
• Автор: Луиджи Пиранделло
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7516-0956-6

«Записки кинооператора» увидели свет в 1916 году, в эпоху немого кино. Герой романа Серафино Губбьо — оператор. Постепенно он превращается в одно целое со своей кинокамерой, пытается быть таким же, как она, механизмом — бесстрастным, бессловесным, равнодушным к людям и вещам, он хочет побороть в себе страсти, волнения, страхи и даже любовь. Но способен ли на это живой человек? Может ли он стать вещью, немой, бесчувственной, лишенной души? А если может, то какой ценой?

В переводе на русский язык роман издается впервые.

Луиджи Пиранделло (1867–1936) — итальянский драматург, новеллист и романист, лауреат Нобелевской премии (1934).

---

Похоже, что жених сей, Альдо Нути, воспротивился помолвке сильней, нежели обе женщины. Но у него не было ни власти, ни силы, чтобы препятствовать этой женитьбе: Джорджо Мирелли был сам себе хозяин и справедливо полагал, что не обязан ни в чем ни перед кем отчитываться. Но Альдо Нути мог воспротивиться — и приложил дня этого все усилия — визиту этой женщины. Как, ее хотят поставить вровень с сестрой, заставить сестру принять ее и обходиться с ней, как с равной? Да понимают ли они, бабушка Роза и Дуччелла, что за женщину собирается представить им Джорджо, на ком он собирается жениться? Русская авантюристка, актерка, чтобы не сказать хуже. Как можно допустить, как не воспрепятствовать всеми силами?

Опять всеми силами… Увы, да! Кто знает, сколько бабушке Розе и Дуччелле пришлось бороться, чтобы мало-помалу, ненавязчиво, ласковыми убеждениями победить эти силы Альдо Нути. Но если б они могли вообразить, чем обернется дело, когда Варя Несторофф — застенчивая, воздушная, улыбающаяся — переступила порог милого домика в Сорренто!

Вполне вероятно, что Джорджо, желая как-то оправдать бабушку Розу и Дуччеллу, которые все медлили и откладывали с ответом, сослался на сопротивление сестринского жениха; мадам Несторофф сочла, что ей впору померяться с ним силами сразу, войдя на виллу. Подробности мне неизвестны! Знаю только, что Альдо Нути увлекся и, как былинка, был затянут в омут страсти к этой женщине.

Я не знаю его. Видел один раз еще мальчиком, когда был репетитором Джорджо; он показался мне пустышкой. Это впечатление не совпадает с тем, что по моем возращении из Льежа рассказывал о нем Мирелли: он, мол, натура сложная. То, что я узнал на его счет от других, тоже не совпадает с моим впечатлением; а я до сих пор говорил о нем, руководствуясь сложившимся у меня представлением. Надо полагать, оно все-таки ошибочно. Ведь его полюбила Дуччелла! А это является наилучшим доказательством моего заблуждения. Но впечатлениям не прикажешь. Может, он и впрямь серьезный молодой человек, хотя и весьма пылкого темперамента; для меня, покуда я его сам не увижу, он останется пустышкой с вышитым на носовых платочках и на портмоне баронским гербом, барчуком, которому бы так хотелось стать драматическим актером.

И он стал им, отнюдь не играючи, с мадам Несторофф в качестве партнерши, за счет Джорджо Мирелли. Драма произошла в Неаполе вскоре после короткого визита Несторофф в Сорренто. Предположительно молодой барон Нути вернулся с женихом и невестой в Неаполь, чтобы помочь Джорджо, который ничего в этом не смыслил, и ей, ведь она еще не совсем хорошо знала город, обустроить до свадьбы жилище.

Может, никакой бы драмы и не было либо она развернулась бы иначе, если б на кону не стояла помолвка, точнее, любовь Дуччеллы к Альдо Нути. Тут Джорджо Мирелли пришлось в одиночестве пережить невыносимый ужас, свалившийся на него неожиданно, когда обнаружилась измена.

Как бесноватый, Альдо Нути бежал из Неаполя накануне прибытия туда бабушки Розы и Дуччеллы, получивших известие о гибели Джорджо.

Бедная Дуччелла, бедная бабушка Роза! Женщина, которая за тысячи и тысячи миль пришла, чтобы принести смятение и смерть в ваш домик, где вместе с жасмином — ночным красавцем — расцветала бесхитростная идиллия, эта женщина теперь ежедневно стоит перед моей кинокамерой, и, если верны сведения, которые передал мне Коко Полак, вскоре появится и он, Альдо Нути, узнавший из некоторых источников, что мадам Несторофф состоит примадонной на «Космографе».

Не знаю — почему, но сердце подсказывает мне, что, вертя ручку своего аппарата, я должен буду отомстить и за бедного Джорджо, и за вас, дорогие Дуччелла и бабушка Роза.

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ

I

Придется притормозить, впереди катится коляска.

— Би-би, би-би-би-би, би-би-ии…

Да что это? Вот умора! Ее как будто зацепило сигналом клаксона и потянуло вниз, и вот она потешно катится вспять.

Три дамы, сидящие в автомобиле, машут, машут руками, а ветер полощет, взвивает в воздух, прилепляет к рукам, к лицам их тонкие пестрые шарфы. Жалкая коляска окуталась облаком удушающего дыма и пыли, и, как ни старается лошадка со впалыми боками, ей никак не осилить, не вытянуть коляску вперед — она все быстрее катится назад, увлекая за собою дома, деревья, редких прохожих и, наконец, исчезает в глубине длинного бульвара за городской чертой. Неужели исчезла? Нет, ну что вы! Это автомобиль с ревом улетел, а коляска как ни в чем не бывало катится себе потихоньку вперед, и однообразно, с глухой усталостью цокает копытами лошадка с провалившимися боками. И постепенно вместе с нею заново вырастает весь бульвар.

Вы изобрели машины? Вот и наслаждайтесь теперь чувством пьянящего головокружения.

Три дамы в автомобиле — актрисы с кино-фабрики «Космограф». Они так бурно приветствовали коляску, отброшенную вспять стремительным движением автомобиля, не потому, что в ней находился кто-то, кто безраздельно владеет их сердцем, а потому, что механизм двигателя их пьянит, кружит им голову, вселяет в них буйное, безотчетное веселье. Автомобиль предоставили им в распоряжение бесплатно. Проезд оплачивает «Космограф». А в экипаже сидел я. Они видели, как я комически отлетел назад, на секунду исчезнув из виду в глубине бульвара; они от души посмеялись надо мной. Сейчас, пожалуй, они уже на месте. Ну что ж, красавицы, теперь мой выход на первый план: потихоньку, без суеты. А что? Что вам почудилось? Что коляска катится вспять, будто кто-то тянет ее за трос, а бульвар стелется перед вами сплошной лентой, где ничего не различишь, где все смешалось, все стремительно несется вперед, мелькает пятнами, исчезает, меняется, словно в каком-то головокружительном водовороте. Зато теперь, в качестве самоутешения, я наслаждаюсь спокойной ездой, могу, например, любоваться каждым одиноко стоящим на бульваре богатырским платаном, который не свалить никаким ураганом вашей бешеной гонки, столь прочно укоренен он в земле и величественно перемещает по сторонам прохладу лиловой тени, послушный дуновениям ветра, заплутавшего в его зеленовато-пепельных ветвях под расплавленным золотом небесного светила.

Погоняй, извозчик, погоняй, только, чур, не свирепствовать, твоя старая кляча с провалившимися боками совсем уже изнемогает. Все ее обгоняют: и автомобили, и велосипеды, и трамваи на электрической тяге; эта бешеная гонка невольно захватывает и ее, хотя она ни сном ни духом не ведает, что все вокруг немилосердно, безжалостно гонит ее. Бежать с одного конца города на другой, везти понурых, подавленных, вздорных, издерганных, суетливых людей, которыми движет нищета, или благие надежды, или, быть может, горячие упования… Ей невдомек все это. Но очевидно, ей в тягость те, кто прыгает на ходу на облучок и велит прокатить с ветерком, не зная ни куда ехать, ни зачем. Бедная кляча, раз от разу она опускает все ниже свою понурую голову, и ты, извозчик, сколько ее ни стегай, хоть захлещи до крови, выше она ее уже никогда не поднимет.

— Сюда, направо… сворачивай направо!

«Космограф» располагается на окраине города, на глухой дороге, пересекающей бульвар далеко за городскими воротами.

II

Пыльная, с ухабами и рытвинами, едва заметная вначале дорога выглядит неприветливо и даже враждебно, напоминая существо, которое ни о чем, кроме покоя, не мечтает, но которое поминутно дергают, теребят.

Но если даже ей заказан кустик свежей травы и те звенящие в воздухе тонкие нити, из которых когда-то в глухом одиночестве тишина выткала мирный покой, если даже ей заказано в дождь кваканье обыкновенной лягушки и отражение в лужах звезд прояснившегося ночного неба — словом, если все эти тихие, бесхитростные радости, которые дарит нетронутая, открытая настежь природа, заказаны даже обыкновенной сельской дороге, пролегающей за много километров от городских ворот, то я, право, не знаю, кому они не заказаны.

Вместо этого — автомобили, экипажи, повозки, велосипеды и целый день нескончаемая суета, безостановочное хождение туда и обратно всякого люда — актеров, операторов, машинистов, рабочих, массовки, посыльных, такелажников — и оглушительный стук молотков, визжание пил, столбы пыли и вонючие испарения бензина.

То высокие, то приземистые здания кино-фабрики возвышаются по обе стороны дороги; чуть дальше — еще несколько порознь стоящих строений на огромной, огороженной пустоши, уходящей вдаль до самых полей; одно здание особенно высокое, над ним надстроено что-то вроде башни из матовых стекол, на них горят солнечные блики; а на стене, по ослепительно белой известке аршинными буквами — так, что уже издали видно, — выведено:

КИНОФАБРИКА

«КОСМОГРАФ»

Вход слева, через невысокую дверь возле кованых ворот, которые редко когда открываются. Напротив деревенский трактир под пышной вывеской «Трактир “Космограф”». При нем есть дивная пергола[9], увитая виноградной лозой по всей крест-накрест сбитой решетке, это и есть так называемый сад, создающий для посетителей, которые сидят внутри трактира, иллюзию зеленой рощицы. В трактире пять-шесть деревенских столов на нетвердых ножках, табуретки и лавки. Излюбленное место актеров. Многие из них в гриме и каких-то диковинных костюмах, они оживленно беседуют. Один что-то с криком доказывает остальным и при этом беспощадно бьет себя по ляжке: