Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

• Название: В тайге стреляют
• Автор: Юрий Шамшурин
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

Повесть Ю. Шамшурина посвящена событиям гражданской войны в Якутии. Коренное население — якуты-охотники, обманутые местными богатеями-тойонами, — вступает в белоповстанческие отряды. Неграмотные, забитые бедняки, опутанные религиозными и родовыми предрассудками, первое время не понимают, что борются против власти трудового народа. О постепенном пробуждении их классового самосознания и повествует книга «В тайге стреляют».

Ю. Шамшурин много лет прожил в Якутии и хорошо знает жизнь и обычаи этого края.

Первая часть повести под тем же названием выходила в 1967 году в издательстве «Советский писатель».

---

Васька вышел. Тащиться куда-то Сычу чертовски не хотелось. Мерзни, волнуйся, когда можно спокойно поспать в тепле. Но адъютант хорошо знал Артомонова. У него еще не совсем зажила голова — так угостил его командир рукояткой нагана за возражения. Ему не перечь. Похоже, и Павел тут замешан, чего он подмигнул ему?..

«Ладно, возьму с собой баклажку побольше. Буду сидеть в сторонке, потягивать по маленькой, время и пройдет», — успокоил он себя.

Кожаную тужурку Сыч оставил на хранение Косоклюю, натянул меховой жилет, полушубок, перепоясался кушаком и пошел выбирать стрелков. Через полчаса десяток повстанцев, лазутчик и Сыч собрались во дворе. Искристый снег слабо мерцал при мертвенном свете луны. Проводник дал знак следовать за собой, и отрядники молча, один за другим, след в след, тронулись за ним. Васька приотстал, перед уходом с ним хотел переговорить Цыпунов. Сыч с тоской смотрел на освещенные окна юрт и про себя крыл Артомонова всеми ругательствами. Скрипнула дверь, и кто-то заслонил своим телом красноватый изнутри выход.

— Ты, Вася? — негромко окликнул Сыча Павел.

Васька насторожился. По тону Цыпунова он понял, что тот намерен сообщить что-то важное. Павел приблизился и таинственно зашептал:

— Услуга за услугу, приятель!.. Не ревкомовцы поедут. От меня один к красным удрал. С его семьей разделайся для острастки. Мы потом скажем, что вот, мол, отец сбежал, за ним семья потянулась, а красные их перебили. Только умненько сделай. Половину долга с тебя сниму. Не забыл? А если деньги нужны... — Павел полез в карман.

Васька попятился от него. Хоть он и убивал людей, женщин и детей «успокаивать» ему еще не доводилось. Но как откажешь человеку, который спас от ножа? Да и страшного в этом ничего нет. Не в него же будут стрелять.

— Много их? — хрипло спросил Васька и облизнул пересохшие губы.

— Баба, парнишка и две девчонки. Ничего опасного!

— Черт с ними, коли собрался, пойду! — буркнул Сыч. — Деньжонки-то не лишние — одолжи.

— Только, Вася, ни звука, и своих предупреди!

— Знаю!

Скрип снега затих. Двенадцать человек ушли в ночь. Ожидая вооруженного противника, отрядники были насторожены. Павловский лазутчик знал всю гнусность затеянного дела, но его лицо не изменяло своего непроницаемого, застывшего выражения. У Васьки немного дрожали руки, по спине время от времени пробегали мурашки. Чтоб отвлечься, он отпил из посудины и принялся считать шаги.

Третий день шагал к городу худой, едва передвигавший ноги бык. Мутные его глаза были уныло устремлены на бесконечную ленту дороги. Назарка каждого повстречавшегося путника тщательно расспрашивал об оставшемся пути. Да встречных попалось совсем мало, всего трое. Хорошо, что Никифоровых сегодня догнал один человек, пастухом, сказал, работает. Он долго разговаривал с Назаркой, угостил его и Марину славным табачком, подробно расспросил, куда и зачем они направились. Потом Назарка поинтересовался дорогой, и попутчик толково объяснил, как проехать в город, даже на снегу хворостинкой начертил оставшийся путь. Обозначил свороты в наслеги и перечеркнул их.

Невеселы были думы Назарки. Хоть он и небольшой еще, но сколько бед обрушилось на его неокрепшие плечи. Побои тойона сейчас вспоминались смутной щемящей обидой. А теперь по приказу того же тойона брошена юрта. Куда они ехали, он и сам точно не знал. Люди в один голос говорили, что эта дорога приведет в город. А дальше что? Где искать отца, чем кормить мать и сестренок? У кого остановиться в незнакомом месте? Обо всем теперь приходилось беспокоиться Назарке. Мать рассказывала, что в городе где-то есть родственники, но где они — не знала.

— Хай! — поднимая отягощенную печальными мыслями голову, подгонял Назарка понуро шагавшего быка.

Рядом, закутанная в старую, заплатанную шубу, пригорюнилась мать. Сестренки по временам высовывались из-под затрепанного одеяла, поблескивали черными любопытными глазенками. Ледяные иголки больно покусывали и щипали щеки. Младшая, Аныыс, плакала и настойчиво просила есть. Марина, нагнувшись, что-то шептала, и девочка, соглашаясь, кивала головой. Однако через минуту снова начинала требовать молока. Назарка хотел было прикрикнуть на нее, но раздумал. Аныыс маленькая и не понимает, что надо терпеть. Вон старшая и слова не вымолвит.

Пар, вылетая изо рта, красивыми узорами украсил ресницы матери и девочек. Чтобы немного согреть коченеющие ноги, Назарка часто соскакивал с саней и бежал вперед, отчаянно махая руками. Одет он был явно не по морозу. Немного отдышавшись, он подтыкал под ноги матери отвернувшуюся полу шубы, смахивал с бровей сестренок налипшие льдинки.

Скоро должна быть река. Там станок. Приятно после стольких часов пребывания на жгучем холоде вдосталь напиться горячего чаю, посидеть около пылающего камелька с трубкой в зубах. Там и табаком разжиться можно. От своего сэбэряха, наполовину смешанного с размельченной лиственничной корой, горчило во рту. Возможно, на станке кто-нибудь видел отца или что-либо слышал о нем. Вот хорошо было бы!

«Приеду, сена попрошу, быка накормлю. А то он совсем худой стал, как бы не упал, — намечал Назарка. — От реки город близко. Завтра, может, приедем. Все расскажу отцу, как Павел в камелек плевал, как Пранчика ударил, как ругал нас».

— Так ладно будет!

Васька Сыч остановился и посмотрел вокруг. Дорога в этом месте делала поворот и, перевалив пригорок, спускалась к реке. Деревья стояли вплотную к наезженной колее.

— Ты точно знаешь, что здесь поедут?

Лазутчик утвердительно кивнул. Он сам этой дорогой обогнал Назарку, долго беседовал с ним, объяснил дальнейший путь.

— Вы, — обратился Сыч к отрядникам, — цельтесь в людей. А ты, — ткнул он пальцем в грудь низенького якута, — бей по лошади, да не промахнись! С первого выстрела!

— У них не лошадь, а бык, — разомкнул первый раз челюсти лазутчик.

Голос у него был глухой, сиплый, словно произносить слова ему было трудно.

— Все едино, хоть на корове — вали одной пулей!

Повстанцы, переминаясь, выбирали места поудобнее.

Васька устроился позади, прикладывал к губам баклажку и тихонько матерился, поминая и святых и грешников.

С севера, заволакивая небо, наползали тучи. Они заслонили луну, и сразу стало темней. Светлячки на снегу потухли. Кругом было так тихо, что звенело в ушах. Поддаваясь окружающему безмолвию, люди старались ступать бесшумно, словно боялись неосторожным движением нарушить застывший покой. Слух напряжен до предела. Каждый случайный звук громким стуком отдавало в сердце. Лишь Васька, ополовинив флягу, сидел равнодушно и сонно. Он-то знал, что беспокоиться нечего. Стрелки быстренько устроили упоры для бердан и замерли.

Вот вдалеке чуть слышно заскрипели полозья. Все встрепенулись: не почудилось ли? Полозья скрипели однотонно; постепенно приближаясь, задевали за нервы.

— Едут! — облегченно вздохнул Васька. Ожидание мучительнее всего.

Повстанцы будто застыли, лишь чуть покачивались ружейные стволы. Сыч вынул маузер, спустил предохранитель. На повороте расплывчато обозначились сани. Мерный скрип нарастал. Усиливаясь, он заполнил собой весь мир. Над санями уже можно было разглядеть два темных бугорка.

— Двое караулят, остальные спят! — беззвучно выдавил из себя артомоновский адъютант и медленно поднял маузер.

Вообще Васька врал без всякого зазрения совести, подтверждал свои слова всевозможными клятвами, случаями из жизни, которых никогда не было. Но в эту минуту даже ему стоило усилия произнести несколько лживых слов.

В детстве Васька был религиозен. Но все давно уже забылось. Как осколок прошлого осталась у Васьки довольно странная религия. В трудные минуты, когда смерть заглядывала в глаза, он вспоминал, что есть бог, и искренне в него верил, молился, горячо нашептывая обрывки сохранившихся в памяти молитв. В такие минуты он давал бесчисленные обеты отслужить молебен, поставить свечу, пожертвовать нищим и увечным. И он верил своим обещаниям, но, оставшись цел и невредим, Сыч забывал клятвы, зароки и без тени смущения ругался отборным матом. Когда было спокойно, бога он забывал. Он нужен был Ваське как костыль для временно охромевшего.

Сани поравнялись с засадой.

— Спят! — облегченно определили в засаде.

Наметанный глаз стрелков начал ловить на мушки неясные силуэты.

Наступил момент, когда нервы натянулись, как тетивы на луках, и даже из полуоткрытых ртов не вылетал пар.

— Пли!

Нестройный залп полоснул по тайге. Дробясь и перекатываясь, эхо покатилось по вершинам деревьев. Раздался жалобный рев смертельно раненного животного. Без команды ударил второй залп. Затем наступила тишина. С дороги неслись последние судорожные вздохи быка. На санях не было заметно никакого движения. Лишь фигуры сидевших стали как будто пониже.