Владимир Березин - Последний мамонт

• Название: Последний мамонт
• Автор: Владимир Березин
• Жанр: Путешествия и география

Научно-фантастический роман об учёных и первооткрывателях.

Подходит читателям 14–16 лет.

---

И это движение льда — с востока на запад, к Гренландии — рождает одну из самых интересных гипотез о судьбе «Св. Анны». Можно представить себе, как льды выносят дрейфующее судно в Атлантику. А там уже вовсю бушует война.

Судно Брусилова идёт под русским флагом, как раз там, где рыскают немецкие подводные лодки. Офицер-подводник ловит в перископ очертания шхуны, флаг, командует ко всплытию… Матросы ловят уже потрёпанный корабль в прицел палубной пушки…

А потом подводная лодка могла быть раздавлена английскими глубинными бомбами, могла дать течь, мало ли что могло случиться потом, и последняя запись об экспедиции Брусилова, занесенная в корабельный журнал подлодки по-немецки: «Потоплено неизвестное судно», осталась на дне Атлантики.

Капитаны плодятся и множатся, уже сотни кораблей ломают лёд.

От тех, прежних, остались только обломок дерева, вещь, чехол от ножа.

И тысячи книг.

Но тут Еськова попросили всё-таки сходить за хлебом к соседям. Понятно, что никакого хлеба пирующим не надо было. Хлеб у них был — вот он, на столе, но ему, Еськову, чтобы показать, что всё-таки любят его, сперва рассказали историю о капитанах, даже сказку о Брусилове, потопленном германцами, а потом всё же за хлебушком послали.

Просто Еськов не должен был слышать того разговора, что сейчас произойдёт.

И он ничуть не обиделся, а вышел, аккуратно притворив дверь.

Ни к кому за хлебом он не пошёл, а двинулся по коридору вправо. Постучал в дверь к своему товарищу Капкову. Капков тосковал. Что-то у него было неладное, то ли дурное письмо из дома, то ли заело его одиночество, поэтому у него можно было провести время, а заодно и ободрить.

Еськов стукнул в продавленную дверь — и раз, и другой, и третий, и только через несколько минут она открылась.

Он успел увидеть в щель только неестественно белую, как ему показалось, женскую ногу. Нога лежала на капковской кровати и, казалось, существовала без туловища — такая она была полная, красивая и неестественная здесь.

В дверной щели торчал нос Капкова.

И Капков сурово сказал, не спрашивая даже, «чего надо»:

Закон Главсевморпути —
Третий должен уйти.

Еськов понял, что проблема его товарищества с одиночеством, кажется, решена. Он вздохнул и пошёл дальше искать гостеприимных жильцов.

ГЛАВА ПЯТАЯ Еськов в геологическом управлении, свитер, связанный из мамонтовой шерсти, битва майора Прилуцкого, война современная, желания Ежова и Круглова, перевод Еськова на остров Врангеля

В несколько минут все было кончено: мертвые и раненые усеяли обширную площадку; десяток вампу, перескочивших стену и искавших спасения в бегстве, упали под выстрелами преследователей.

Сергей Обручев. «Земля Санникова»

Всякий воин может победить сильного врага, если достаточно храбр. Но редкий воин побеждает самого себя.

Карл Гамме. «Большая эскимосская война»

Певек, январь 1951

69°42′00″ с. ш. 170°19′00″ в. д.

Выйдя из управления, Еськов остановился у черепа быка-примигениуса.

Это было напоминанием об университете, напоминанием о прежней жизни и палеонтологии. Череп напоминал Еськову о том, зачем он здесь, он будто передавал ему привет, как останки Йорика передавали привет из детства Гамлета.

Казалось, что череп этот отрыли прямо здесь, но Олег давно рассказал ему историю черепа.

Олег говорил, что череп был найден на равнинном острове, нафаршированном костями мамонтов и прочих крупных зверей. Позапрошлый год Семен Копков, делавший приблизительную съемку острова, нашел в свежеобвалившемся береговом обрыве целый, заросший шерстью, бок мамонта. Волосы у мамонта были длинные, рыжие, под ними — эдакий пух. Копкову пришла идея — связать единственный в мире свитер из мамонтовой шерсти. Два дня ножом и ногтями он драл её, надрал, наверное, пуд и отмыл в морской воде. Рации Копков не имел, и Академия наук про того мамонта не узнала, потому что осенние штормы начисто слизнули торфяной обрыв.

Этот рассказ Еськов крепко запомнил, свитер щупал сам (отметив про себя, что шерсть там присутствовала разная, и овечья в том числе) и действительно сгорал от зависти.

Мамонты — это было его дело, дело особого рода.

Он пришёл сюда, на берег Ледовитого океана, как Ахав за своим Белым Китом.

Эту книгу украли у Еськова в школе, когда он не дочитал ещё последних страниц. Книга исчезла навсегда, но он ощущал, как и тогда, особый запах безумия погони за главной целью.

Он помнил, как сюжет в книге ускорялся, как страница за страницей действие становилось необратимым, коготок увяз — всей птичке пропасть, и команда сумасшедшего китобоя была не в силах скинуть липкий морок.

Еськов отдавал себе отчёт, что и он сам подвержен этому безумию, но считал, что может пока контролировать его.

Безумие привело его сюда, и он физически ощущал присутствие призраков с бивнями.

Бивни, кстати, валялись повсюду.

Бивнями тут никого нельзя было удивить.

Ещё в Москве он видел старинные рисунки, всегда восхищавшие его точностью гравировки, изображавшие древние палатки на мамонтовых бивнях вместо каркаса. Шесть бивней образовывали дом аборигена, а переменив место лагеря, кочевой народ оставлял каркас на старом месте, потому что на новом можно было выкопать из-под мха точно такие же кости. И верёвки из мамонтовых волос были ему не в новость — их находили тоже, хотя о других свитерах, кроме копковского, он не слышал.

Именно на островах они должны оставаться дольше всего — островах, отрезанных от материка водой, которую человеку было трудно преодолеть.

Об оценке временного лага он даже и не думал.

На севере Сибири сроки мамонтов могли быть уменьшены охотниками, и это занимало Еськова чрезвычайно. Первобытные охотники не могли конкурировать с тем, что в конце плейстоцена и начале галоцена климат стал тёплым и влажным. Тундростепь отступила к северу, и это было началом конца.

Но как, как это происходило именно здесь, было пока непонятно.

Еськов оказался как мамонты в своей климатической нише: Дальстрою мамонты были особо не нужны, Академия наук занималась ими в Якутии, и у Еськова, как он считал, было несколько лет форы.

Здесь мамонты должны были быть поменьше — в силу скудности рациона, но…

Иногда Еськов забирался на гору и задумчиво глядел на север, туда, где невидимые, плыли в холодном море редкие острова.

Гора эта стояла напротив Синюхаевской сопки и имела имя Майорской. А название это было дано по странной легенде, будто лежит внутри этой сопки голова русского майора. А как задует по побережью страшный ветер южак, то начинает эта голова говорить с северным народом о разных тайнах, отмеряя своим врагам сроки бытия.

Но история это давняя.

Майор Прилуцкий вышел из своего острога и отправился с отрядом на север, вдоль береговой линии.

Двигался он медленно, по десяти вёрст в день, и сейчас ехал на нартах. Были нарты в четыре оленя, а войско его ехало в обычных санях.

Однако знал майор, что скоро придётся идти пешком, вьюча всё, что можно унести, на оленей. Но хоть наложишь на оленя два пуда, но долго он их не утащит.

Он был майором с лета года 1742-го, и не так давно вернулся в свой острог. Коряки не сопротивлялись пришельцам с севера, и Прилуцкий пошёл наказывать тех, кто не успел спрятаться.

Приказы были сенатские, бессмысленные и неисполнимые. Провианта не хватало, и Прилуцкий писал скорбные рапорты: «Пришли в пропитании в великую нужду и голод, отчего уже и видеть жалосно».

А было майору лет около пятидесяти, и происхождения был он из города Тобольска, и махал саблей в Сибирском драгунском полку.

А у берега океана он дрался давно. Год сменялся за годом, а волны всё так же катились к подножию сопок.

Ещё будучи капитаном, в 1731 году он воевал северный народ, и воевал успешно. Тогда он вышел из своего острога с двумя сотнями казаков, а всего у него было пятьсот человек войска. По тундре брели олени и волочили на нартах лёгкие пушки. Понемногу олени превращались в еду, а пушки переходили к следующим. Те, кто присягнул короне империи и вышел в путь, были освобождены от податей на год, и это был дальновидный ход.

Но в этом краю текло своё, сжиженное холодом время и всё было по-другому — Прилуцкий будто вернулся во времена Смуты и, как во времена Смуты, стал носить стальной шлем с прорезями для глаз.

Шлем этот горел на солнце и пугал северный народ.

В сказках северного народа шлем также значился — как часть человека зла, зла абсолютного именно потому, что оно имело вид человека. Когда в остроге появилась оспа, Прилуцкий отпустил домой больных пленных. Расчёт оказался верен — северный народ поредел. Но и так он не жалел непокорных — карательные отряды под его началом жгли стойбища, угоняли женщин, детей и скот. И в тот момент, когда приводил он к присяге покорившихся, колыхались над северной земле три шёлковых знамени — тавтяное, дорогильное и киндяшное. На одном был образ Спасителя, на другом — Богородица, а третье выцвело так, что неведомы были на нём черты и резы.