Виктория Хольт - Король замка

• Название: Король замка
• Автор: Виктория Хольт
• Издательство: Сантакс-Пресс
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-87455-035-6

Роман знаменитой английской писательницы Виктории Хольт «Испанский жених» продолжает серию жизнеописаний европейских монархов XVI–XVII веков. Филипп Второй, наследник могущественной империи, вынуждает королев и принцесс исполнять все, к чему обязывает положение императора — как на политическом поприще, так и на брачном ложе…

Судьба Филиппа неразрывно связана с судьбами других ярких исторических персонажей: английской королевы Марии Тюдор, прозванной Кровавой Мери, французской королевы Екатерины Медичи и ее дочери Елизаветы Валуи.

Увлекательный сюжет, интриги и коварство в романе «Испанский жених» и сильные страсти, бушующие в любовном романе В. Хольт «Король замка», несомненно, не оставят читателей равнодушными.

---

— Извините, что вот так ворвалась к вам.

Сейчас она была сама любезность.

— Ничего страшного. Я тоже виновата. Заснула и не услышала вашего стука… Так господин де ла Таль просил вас показать мне галерею? Я горю желанием увидеть картины.

— Я не разбираюсь в живописи, но…

— Вы сказали, что вы гувернантка. В замке есть дети?

— Женевьева. Единственная дочь Его Светлости.

Она хотела что-то добавить, но, видимо, не решилась. Я умирала от любопытства, но взяла себя в руки и не стала ни о чем расспрашивать. Мои радужные надежды крепли с каждой минутой. Удивительно, какое благоприятное воздействие могут оказать краткий отдых, обед, ванна и свежее белье!

Она все-таки не выдержала и проронила со вздохом:

— Женевьева — трудный ребенок.

— С детьми всегда нелегко. А сколько ей лет?

— Четырнадцать.

— Ну, тогда я уверена, что с ней можно справиться.

Недоверчиво посмотрев в мою сторону, она покачала головой:

— Мадемуазель Лосон, вы ее просто не знаете.

— Что, очень избалованная?

— Избалованная?!

В ее голосе прозвучали странные нотки. Страх? Тревога? Я не могла определить.

— Впрочем, да… и это тоже.

Гувернантка из нее никудышная. Это очевидно. На их месте я бы взяла кого угодно, только не ее. Но раз они приставили к дочери такую женщину, у меня тоже есть шансы на успех. Я выгляжу даже респектабельнее, чем это несчастное создание. Вопрос лишь в том, считает ли граф воспитание своего единственного чада таким же важным делом, как реставрация картин. Это мне предстояло выяснить, и я с нетерпением ждала встречи с хозяином замка.

— Одно лишь могу сказать вам, мадемуазель Лосон: справиться с ней совершенно невозможно.

— Верно, вы недостаточно строги к ней, — сказала я.

Затем переменила тему:

— Такой большой дом. Долго идти до галереи?

— Тут нужен провожатый, одна вы заблудитесь. Поначалу я блуждала здесь, как в лабиринте. Да и теперь с трудом ориентируюсь.

Разумеется, если ты такая рохля, подумала я.

— Вы давно здесь? — спросила я больше для поддержания разговора.

Мы вышли из комнаты и направились по коридору к лестнице.

— Довольно давно… восемь месяцев.

Я рассмеялась.

— Это, по-вашему, давно?

— Дольше всех. Тут никто не оставался больше полугода.

Я отвлеклась от резного узора лестничных перил и задумалась над услышанным. Так вот почему взяли мадемуазель Дюбуа! Женевьева так капризна, что гувернантки здесь не задерживаются. А что же железный король? Он мог бы приструнить дочь, но его это не очень волнует. А графиня? Странно, пока мадемуазель Дюбуа не упомянула о дочери, я и не помышляла о графине — но она должна быть, раз есть ребенок. Она, наверное, с графом, потому-то меня встретил его братец.

— По правде говоря, — продолжала она, — я подумываю о том, чтобы уйти, но…

Она не закончила, да в этом и не было нужды. Я все прекрасно понимала. Куда ей идти? Снять комнату?.. Хотя, может быть, у нее есть семья… В любом случае, ей придется зарабатывать на жизнь. Таких много, навсегда променявших гордость и достоинство на кусок хлеба и крышу над головой. Да, я все понимала. Впрочем, грозившая мне участь была не лучше. Леди без средств к существованию. А что может быть горше благородной бедности? Как забыть о высоком происхождении, о том, что образована не хуже, если не лучше своих хозяев? Постоянно чувствовать себя на чужом месте — не служанкой, но и не ровней. Сущий ад, а не жизнь. Невыносимо и… неизбежно. Бедная мадемуазель Дюбуа, она и не догадывалась, как я жалею ее… и себя!

— У каждого занятия есть свои недостатки, — утешила я ее.

— Да, да, вы правы… но здесь их слишком много!

— Замок производит впечатление сундука с сокровищами.

— Если вы о картинах, то они стоят целого состояния.

— Это я уже слышала.

Мой голос потеплел. Я потрогала драпировку на стенах комнаты, по которой мы как раз проходили. Дорогое удовольствие, эти шелковые обивки! Но со старыми замками всегда много забот. Мы перешли в большой зал. В Англии их называют соляриями, они строятся с таким расчетом, чтобы там всегда было достаточно света. Я остановилась, заинтересовавшись гербом на стене. Работа явно свежая, я даже подумала, что под слоем штукатурки может скрываться какая-нибудь настенная роспись. Почему бы и нет? Однажды отец обнаружил таким образом ценные фрески, таившиеся от людских глаз в течение двух веков. Вот это был триумф! Мне, конечно, не до амбиций, хотя после того, как они меня приняли, стоило бы им утереть нос. Но главное в подобных случаях — победа искусства.

— Верно, граф ими гордится?

— Не знаю.

— Наверняка. Во всяком случае, он изъявил желание их отреставрировать. Произведения искусства — это наследие, владеть ими — привилегия. Искусство — великое искусство — не может принадлежать одному человеку.

Я замолкла. Опять села на своего любимого конька, как сказал бы отец. Он всегда предостерегал меня от излишней патетики: «Заинтересованные люди, — говорил он, — вероятно, знают не меньше твоего, а те, кому не интересно, умрут от скуки». Он был прав, и мадемуазель Дюбуа принадлежала ко второй категории людей. Она рассмеялась. Невеселым таким смешком.

— Граф не посвящает меня в свои намерения.

— Неудивительно, — подумала я.

— Боже! — воскликнула она. — Вот мы и заблудились. Кажется, нам — сюда… Ах, нет… туда.

— Мы в центре замка, — предположила я. — Если планировку не меняли, мы прямо под круглой башней.

Она бросила на меня недоверчивый взгляд.

— Мой отец был реставратором, — пояснила я, — он многому меня научил. Мы вместе работали.

Этого она принять не могла. Выражение ее лица стало почти язвительным.

— И все-таки здесь ждали мужчину.

— Да, моего отца. Его пригласили около трех лет назад, но потом его приезд почему-то отменили.

— Три года назад… — протянула она каким-то невыразительным голосом. — Уж не тогда ли, когда…

Я подождала, но она больше ничего не добавила. Тогда я сказала:

— Это ведь было до того, как вы сюда приехали? Отец уже собирал чемодан, как вдруг ему сообщили, что его услуги потребуются позже… Увы, он умер — почти год назад. Я приняла на себя все невыполненные им обязательства. Естественно, приехала и сюда.

Похоже, ей это не казалось естественным, и в глубине души я была с ней согласна, хотя виду не подала.

— Для англичанки вы хорошо говорите по-французски.

— У меня два родных языка. Моя мать была француженка, а отец — англичанин.

— Как удачно… в данных обстоятельствах.

— Знать языки неплохо при любых обстоятельствах, — возразила я. — Мама говорила, что я нетерпима. Надо бы бороться со своими недостатками, но, боюсь, со смерти отца положение только усугубилось. Однажды он сказал, что я похожа на корабль, который палит из пушек по воробьям. Если он был прав, то мадемуазель Дюбуа, видимо, оказалась жертвой моей показной агрессивности.

— Вы правы, — кротко согласилась она. — А вот и картинная галерея.

Я забыла обо всем на свете. Мы были в длинной комнате. Сквозь ряд окон пробивался дневной свет. На стенах висели картины. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что они бесценны. В основном там была представлена французская школа. В двух соседних полотнах я узнала работы Пуссена и Лоррена. Какой контраст! Классическая правильность одного и напряженный драматизм другого. Золотистый свет лорреновского пейзажа, легкие мазки, возможно, в стиле Тициана, чередование темных и ярких цветовых пятен, придающее картине удивительный эффект света и тени, — видела ли все это моя спутница? Был здесь и Ватто… изысканный, трепетный, нежный… Как ему удалось так безошибочно передать ощущение предштормового моря?

В восторге я переходила от ранней картины Буше, написанной им еще до творческого перелома, к полотну в стиле роккоко, а от него — к беспутному, эротичному Фрагонару.

В то же время я не могла не сердиться. Все картины нуждались в срочной реставрации. Довести их до такого состояния! Одни из них потемнели, другие покрылись тонкой пленкой, этаким, как мы говорим, «пушком». Я молча шла от картины к картине: поцарапанные, засиженные мухами, в водяных разводах, с облупившейся кое-где краской и пятнами копоти — как будто слишком близко поднесли свечу. Работы тут было приблизительно на год, хотя при ближайшем рассмотрении ее могло оказаться намного больше.

— Вам нравится? — со скукой в голосе спросила мадемуазель Дюбуа.

— Очень, но эти картины нужно приводить в порядок.

— Значит, вы согласны приняться за работу?

Обернувшись, я пристально посмотрела на нее.

— Не совсем. Кое-кто полагает, что женщины недостаточно компетентны в этой области.

— Правильно, для женщины это нетипичная профессия.