Елена Капица - Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

• Название: Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма
• Автор: Елена Капица
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-7784-0327-5

Книга основана на мемуарах, дневниковых записях, переписке и интервью Анны Алексеевны Капицы (1903–1996) — дочери крупнейшего русского инженера А. Н. Крылова и жены выдающегося ученого — академика, лауреата Нобелевской премии Петра Леонидовича Капицы (1894–1984). Время, охватываемое в этих материалах, включает три русские революции, Гражданскую и Великую Отечественную войны, сталинскую эпоху, годы брежневской стагнации и начало перестройки. В текстах проступает живая, заинтересованная личность, связанная многими связями с разными людьми и событиями, XX век обретает как бы новое измерение.

Книга подготовлена Е. Л. Капицей и П. Е. Рубининым — личным доверенным помощником академика П. Л. Капицы, снабжена пояснительными статьями и необходимыми комментариями. Рассчитана на самые широкие круги читателей.

---

Меня сейчас все время мучит вопрос: справлюсь ли я? <…>

В нашей организации мы собираемся связать, в малом масштабе, производство (завод), научный институт (научная работа) и народное хозяйство (тех-совет). Связать органически. Если удастся это сделать, то проблема будет решена. Как это получится, мне самому еще не ясно. Но это может и должно получиться. Это должно облегчиться тем, что одно лицо осуществляет руководство всеми тремя вершинами треугольника. Но надо, чтобы Вы меня не торопили. <…>

Когда я начинал строить институт, <…> товарищи ученые говорили мне об организационных трудностях научной работы у нас в Союзе. Они ошибались. Институтом руководить у нас не труднее, чем в Англии. Это берет не более 10 % моего времени. Продуктивность моей научной работы, несмотря на то что я, конечно, уже постарел, была даже больше, чем в Англии.

Теперь меня пугают трудностями организации Главгаза[112] и завод[ской] хозяйственно-промышленной организацией. Сейчас я присматриваюсь[113].

До сих пор я очень ценил, что Вы неизменно мне помогали в научной работе. Все обещания помогать мне, которые Вы дали 8 лет тому назад при нашем первом свидании, все точно сдержали[114]. <…> Не было ни одного случая, когда я обращался [к Вам], и Вы бы не помогли. Это, конечно, создает большую уверенность в работе. Теперь Вы сказали, что будете помогать в новом деле. Конечно, это так и будет. Что Вы будете снисходительны к ошибкам, это тоже я знаю.

Но сейчас, берясь за новое дело, где часто мне придется сталкиваться с вопросами, гораздо более близкими к нашей политике, хозяйственной структуре, в которой я мало искушен, я хочу просить у Вас еще об одном: кроме, как обращаться с просьбами — обращаться за советом. <…>

Я знаю, как Вы заняты, и мне страшно всегда Вас беспокоить. Но изредка, когда у Вас будет хоть маленький просвет свободного времени, вспомните обо мне, чтобы узнать о наших делах…»

И далее, на той же строчке, шли слова, которые и привели меня в изумление: «Целую Вас крепко». Они были, правда, зачеркнуты. Решительно и «бесповоротно» — ручкой. Но ведь он их написал! И кому? Молотову! Чушь какая-то. Не может этого быть!

«Крепкий поцелуй» Капицы не давал мне покоя, и я с этим письмом подошел однажды к Анне Алексеевне, когда она пришла в Мемориальный кабинет-музей П. Л. Капицы. Я показал Анне Алексеевне зачеркнутые слова и спросил ее, что бы это могло значить. Не мог же Петр Леонидович написать Молотову «Целую Вас крепко»? Ведь ни к кому из начальства он с такими «нежностями» никогда не обращался.

Анна Алексеевна тоже очень удивилась, но вспомнить ничего не смогла, хотя сама и печатала этот черновик. Она попросила меня дать ей это письмо на один вечер…

На следующий день она с озорной улыбкой сообщила мне результаты своего расследования.

— Посмотри внимательно, — сказала она, — на эту последнюю строчку. Не покажется ли тебе кое-что в ней странным?

Я внимательно изучил последнюю строчку письма: «…наших делах. Целую Вас крепко».

— Нет, — ответил я. — Ничего не вижу особенного, кроме этих самых слов.

— Эти слова, — пояснила Анна Алексеевна, — не совпадают с остальным текстом — они чуть выше. Так бывает, когда ты что-то допечатываешь в конце письма, после того как уже вынул бумагу из машинки и снова ее вставил. Получается чуть выше или чуть ниже…

Поскольку я тоже печатал на машинке и мне тоже приходилось проделывать порой ту самую операцию, о которой говорила Анна Алексеевна, я тут же увидел, что слова «Целую Вас крепко» действительно были чуть-чуть выше предыдущих слов… И все равно я ничего не понимал.

— Когда я это заметила, — сказала Анна Алексеевна, — я вспомнила, как было дело. Текст письма показался мне излишне личным, сентиментальным. Так Петр Леонидович никогда начальству не писал. Ты это сам знаешь… Чтобы обратить его внимание на чрезмерную эмоциональность письма, я решила над ним подшутить. И допечатала эти три слова. Он их вычеркнул, ничего мне не сказал, но к письму, видимо, охладел и больше к нему не прикасался…

Из переписки с мужем (Публикация Е. Капицы.)

В Архиве П. Л. Капицы, за исключением огромной переписки 1934–35 годов, т. е. времени, когда Анна Алексеевна и Петр Леонидович были насильственно разлучены, практически нет их писем, адресованных друг другу. Это и понятно, ведь Анна Алексеевна всегда стремилась быть вместе с мужем. В военные годы семья Капиц жила в эвакуации в Казани, но Петру Леонидовичу приходилось довольно много времени проводить в Москве. Он понимал, что без его усилий начало промышленного производства кислорода на его установках может недопустимо затянуться. Только дважды Петр Леонидович приезжал в Москву один, без Анны Алексеевны — именно тогда и были написаны публикуемые ниже письма. Начиная с зимы 1943 года Анна Алексеевна, оставляя детей на попечении Наталии Константиновны (вдовы брата Петра Леонидовича), всегда сопровождала мужа в его поездках в Москву.

«Гостиница Националь

Коми. 439

Москва

12 февраля 1942 г.

Дорогая Крыса,

Доехали неплохо, хотя и с приключениями. Сперва ехали в санитарном вагоне. Читал там лекцию, слушали самодеятельность. Доехали до Куровской (89 км от Москвы), там пересели в теплушку, т. к. санитарный поезд пошел на Ярославль. Должен был ехать 2–3 часа, но в поезде ехали лошади, и одна на ходу выскочила. Так что задержались и попали в Люберцы только поздно вечером, так что там пришлось бы ждать всю ночь с субботы на воскресенье. Но удалось созвониться с Кафтановым, и он выслал машину. Так что к пяти часам попал в Москву. Всех нас устроили в одной комнате гостиницы, т. к. большинство домов тут холодные. С питанием как в дороге, так и здесь вполне благополучно. Оказывается, наши бойцы получают лучшие обеды, чем академики. Здесь работы много, главным образом это кислородное дело, Сталинская премия и также мастерские. Уже просит радиокомитет, Красная Звезда (Ерусалимский) завтра идти на митинг в Колонный зал. Интеллигенция Москвы встречается с интеллигенцией освобожденных областей. Придется пробыть еще дней 10–12. В Москве пока совсем спокойно, налетов нет. Говорят, наши дела на фронте хорошо. Ждут, что обо всем будет сказано ко дню Красной Армии. В Ленинград [неразб] нельзя. Кафтанов послал правительственную телеграмму насчет Лени и Наташи[115] в день моего приезда, так что я не потерял совсем время. На днях должны из Казани поехать члены Сталинского комитета. Ты не пускай Ал. Ник. ни за что. Я объяснил, что ему трудно ехать, и это они здесь хорошо понимают. Ты пришли мне письмо, как ваши дела, как экзамен Сережи, как питаетесь. Насчет Института пишу Ольге Алексеевне.

Крепко целую Вас всех.

Твой Петя.

P. S. Я, конечно, простудился по дороге, еще немного хриплю, но так все хорошо».

Ответ Анны Алексеевны на это письмо в архиве не обнаружен. Видимо, Петр Леонидович пробыл в Москве в этот раз недолго. В следующий раз он приехал в Москву осенью 1942 года и за две недели, которые он здесь провел, они написали друг другу по крайней мере четыре, а, возможно, Петр Леонидович пять писем (первое письмо, которое упоминается Анной Алексеевной, не обнаружено).

«19 октября 1942 г., Казань

Дорогой Петя, получила твое письмо и коробку конфет, которую мы тут же съели!

Конечно, выбирай на твой лимит, что хочешь, особенно фрукты, ты их давно не ел. Я послала пакет с продовольствием Стрелковым, ему уже лучше, и Филимоновым. С Семеновыми сговорилась, что буду им брать иногда то, что не будет им хватать. Они были смущены, но все-таки согласились. Я очень рада, потому что за них всегда беспокоюсь.

У нас все хорошо, вчера были папины именины, и было много народу. Ляпуновы[116] (молодые) пришли с граммофоном! Мы напекли (конечно, О[льга] А[лексеевна]) много чудных пирогов и куличей и очень жалели, что тебя не было. Папа и Женя[117] уезжают на днях, но когда, еще не знаю. С вагоном, я думаю, после твоей телеграммы будет все хорошо. Разве так плохо все с заводом, что ты настолько обеспокоен, это чувствуется из твоего письма. Конечно, надо делать что-то решительное, мне кажется, с автогенщиками, но наши очень рады случаю поехать в Москву. Напиши, как идут дела, а то беспокойно, что у тебя не все хорошо. Жаль, что надо жить в гостинице, но без транспорта очень трудно добираться до центра, где, собственно, все у тебя сосредоточено.

Я хожу в госпиталь, работы сейчас совсем мало, отпускают очень мало перевязочного материала, и поэтому почти нет перевязок. Два раза в неделю помогаю в операционной.

От Антонины [Шнейдер] получила письмо с фронта, они где-то на юге, кажется у Сталинграда. Масса работы, но очень довольна. Беспокоится о дочери, а я от нее тоже ничего не получаю. Передал ли Олег [Писаржевский] мою посылку или нет?