Наль Подольский - Возмущение праха

• Название: Возмущение праха
• Автор: Наль Подольский
• Издательство: Азбука, Книжный клуб Терра
• Жанр: Мистика
• Год: 1996
• ISBN: 5-7684-0049-4

Роман «Возмущение праха» написан в форме остросюжетного фантастического детектива. Главный герой романа, бывший сыщик, уволенный из уголовного розыска, приглашен на работу в качестве главы службы безопасности в научно-исследовательский институт, руководимый неким подобием научно-духовного ордена. Цель ордена — практическое воплощение идей русского философа Николая Федорова, то есть — ни много, ни мало — научная реализация бессмертия и воскрешение всех умерших поколений. Герой проявляет немалую изобретательность, чтобы выполнить возложенную на него задачу и при этом самому остаться в живых.

Когда уволенному из уголовного розыска оперу по прозвищу Крокодил предложили место начальника службы безопасности секретного института, он согласился почти не раздумывая. Но опытному сыщику приходится проявлять недюжинную изобретательность, чтобы выполнить миссию, возложенную на него нанимателем — неким научно-духовным орденом, тайно разрабатывающим программу воскрешения мертвых, — и при этом сохранить собственную жизнь.

---

Усталость, однако, брала свое, и я залег спать рядом с Валькой. Я еще опасался, из-за сеанса, не впадем ли мы с ней в сексуальное озверение, но сейчас симптомов как будто не наблюдалось.

Долго спать не пришлось: дети, зная свои права на кормежку, через три часа подняли ор, но отдохнуть мы успели.

Рыжая нарочно меня не рассматривала.

— Неужто уже привыкла? — слегка удивился я во время завтрака. — А я еще нет.

— Ясное дело: я же вижу тебя все время, а ты — когда бреешься. — Она вышла из-за стола и вернулась из спальни со складным зеркалом, которое поставила на столе. — Привыкай.

Я не удержался от смеха, хотя, возможно, в простых реакциях на сложные обстоятельства была своя житейская мудрость.

Что же, раз получил премию, надо воспользоваться. Будем ковать железо, пока горячо.

Однажды у одного домушника я при аресте отобрал запасной паспорт, выдан в Тирасполе на имя какого-то Пендюрина, шестидесятого года рождения. Показал нашим экспертам: паспорт подлинный. Посылал в Тирасполь запросы, в милицию, жилконтору, военкомат — ответы одни и те же: архивы не сохранились, все сгорело, пока они там воевали. Проверил по молдавскому и всероссийскому розыску — такая фамилия не значится. Выходило, что паспорт чистенький, и я его тогда припрятал.

Надо было искать умельца. В Петербурге я знал троих, но надежной кандидатурой был только один. Он работал с паспортами давно, и то, что его до сих пор не пришили, значило, что не стучит и что с его продукцией никто не засыпался.

Чтоб его найти, пришлось попотеть, и вдвойне — чтобы вспомнил общих знакомых и взял заказ. Но зато дальше следить за его работой было одно удовольствие. Первым делом он дал мне два черных конверта от фотобумаги, чтобы я засунул в них все страницы, кроме той единственной, где имелась фотография, — парень почему-то менял паспорт, и фотка была всего одна.

— Чтобы я не видел вашей фамилии и номера документа, — пояснил он, — все делать буду при вас.

Я начал понимать секрет его долголетия.

Он меня тут же сфотографировал и, сделав отпечаток, высушил его спиртом, а негатив и пробные отпечатки сжег. Затем отделил старую фотографию и занялся копированием с нее печатей — это была самая трудоемкая часть работы. Готовый паспорт я получил через четыре часа, считая с момента, когда постучал в его дверь.

Вальке паспорт не очень понравился.

— Пендюрин… — она скептически сморщила нос, — для мужчины фамилия несолидная.

Я оценил ее сдержанность: мол, сама не собираюсь навязываться. У нее-то была отличная фамилия: Шумская.

— Да, — сказал я, — давай так и сделаем.

Через две недели мы оформили бракосочетание, и я получил совсем уже новый паспорт с Валькиной фамилией. Девчонка в ЗАГСе одобрила мое решение: кому же охота жить на свете Пендюриным. А дети и так уже были Шумские.

Но все это случилось уже потом, а сначала, едва успев стать Пендюриным, я прочитал в газете некролог о себе самом, от Барельефа и Угро вместе: оказалось, я всегда стоял на страже закона и пользовался авторитетом среди товарищей.

Мне и дальше пришлось следить за газетами, чтобы убедиться в эффективности своих действий. Когда речь идет о серьезной работе, любая недоделка опасна.

Отвезенные мною в Москву информационные бомбы сдетонировали через десять дней после рассылки. Материал опубликовали сначала совсем уж бульварные газеты, как-то: «Скандалы», «Ужасная газета» и «Криминальная хроника», на которые никто не обращает внимания. Но в течение недели в ситуации разобрался московский корреспондент «Шпигель», добыл по своим каналам какую-то информацию и грохнул целый подвал под заголовком «Русские развлекаются». Там было письмо Кобылы, выдержки из моих фонограмм, часть фотографий, а также пересказ дипломатических сплетен о том, как в некой секретной лаборатории безобразно надругались над трупом заместителя министра иностранных дел, причем зачинщик этого свинства — генерал Чешуйцев пострадал сам и превратился в полуживотное, в монстра.

Вдова генерала, вместе с якобы лечившим его врачом, опубликовала опровержение, что-де ее муж скончался после тяжелой и продолжительной болезни, а буржуазной прессе должно быть стыдно наживаться на человеческом горе. Но пронырливые репортеры отметили, что генерала похоронили без помпы и в закрытом гробу.

Затем последовали и другие некрологи: полковник Коржихин погиб при исполнении служебных обязанностей, а профессор Щепинский скончался от сердечного приступа.

И наконец, посреди ночи вспыхнул пожар в филиале Института физиологии мозга на Боровой улице. У пожарников случились неполадки с насосами, и здание сгорело дотла.

Еще через месяц в новостях промелькнуло сообщение, что, будучи на отдыхе в Турции, утонул в Черном море русский ученый, биолог и медик Харченко.

Я же постепенно налаживал новую для себя жизнь. Купил за бабки сперва аттестат, потом диплом ВУЗа, понятно, молдавский, а не петербургский — зачем рисковать, закончил курсы менеджеров и начал работать в приличной спокойной фирме, имея в виду поднабраться опыта, а потом открыть свое дело. Обзавелся правами на тачку и, проезжая мимо, иногда краем глаза поглядывал на Институт Крота на Каменном острове, — если судить по внешним признакам, происшедшие с «Извращенным действием» катаклизмы их никак не затронули. Значит, если они когда и узнают, что я жив, для претензий ко мне оснований не будет. Понемногу я начал забывать всю эту историю, получая удовольствие от того, что из памяти с каждым днем выветривались те или иные подробности.

57. КРОКОДИЛ

Живущие должны будут подвергнуть как себя, так и умерших одному и тому же процессу воскрешения, и только чрез воскрешение умерших живущие могут воссоздать и себя в жизнь вечную.

Николай Федоров

Год мы прожили спокойно и тихо. Характер у Рыжей хороший, в постели мы друг друга устраивали, так что я на сторону не шастал, и причин для конфликтов не было. Дети росли здоровые, веселые, Валька с ними управлялась отлично, и даже был разговор, что можно бы и еще одного.

Но иногда по ночам, когда не спалось, у меня словно кто спрашивал — такая плавная жизнь, почему она и зачем? Будто пустячка, привычной мелочи не хватает — нерва какого-то, что ли. Но я этим мыслям хода не давал, ибо чувствовал, что именно с них может начаться путь к поискам приключений, от чего я давно зарекся.

Рыжая по-прежнему числилась работающей в психушке, но в отпуске за свой счет. Я ей внушил, что в дурдом возвращаться не стоит, а, если уж есть тяга к деятельности, лучше открыть свою фирму, к примеру по уходу на дому за старичками или больными. Поэтому, когда отпуск закончился, она отправилась туда исключительно с целью забрать свою трудовую книжку и сказать «до свидания».

Домой она пришла, имея вид несколько смущенный:

— Ругаться станешь?

— А что, есть из-за чего?

— Это уж как рассудишь…

Оказалось, в психушке с персоналом полный завал. Увольняются один за другим, а за больными-то все равно смотреть надо… Главный врач рассказывал обо всем этом столь жалостно, что Валькино сердце дрогнуло, и она согласилась отработать еще пару месяцев, пока в больнице не появятся практиканты.

— Ладно, месяца два продержимся, — пожал я плечами, — но французы говорят: лучше иметь мягкий шанкр, чем мягкий характер. Поговорка отчасти, заметь, медицинская, тебе как бы по профилю.

На дежурство Валька ходила трижды в неделю, два раза днем и один раз ночью. С детьми мы тем не менее управлялись, но комфорта в жизни стало меньше. Впрочем, речь шла всего о двух месяцах, и беспокоиться об этом всерьез было бы глупо. Но почему-то каждый раз, когда она туда уходила, я держался настороже, видно по старой памяти ожидая от этой психушки дурных сюрпризов. И оказалось, предчувствие не обмануло.

Однажды она вернулась домой вроде как озадаченная, и, хотя старалась вести себя как обычно, видно было — что-то ее достаточно серьезно напрягает. Спрашиваю, в чем дело, — отвечает: просто устала, с психами, мол, общаться — не детишкам леденцы раздавать. Ладно, говорю, отдыхай, а сам думаю: раз у нее появилась пища для размышлений, явно неприятная и такая, что приходится темнить от меня, что это может быть? И вообще, какие события бывают в дурдоме? Кого-то привезли, или увезли, или убили — вот и все. Инстинкты ее сейчас нацелены главным образом на безопасность семьи. А у нас все кругом гладко. Что может семье угрожать? Только вести из прошлого. Но оттуда-то она никого не знает, кроме Философа.

Дождался я вечера и говорю:

— Ну что ты маешься? Так ведь совсем изведешься. Я и без тебя знаю: привезли в твой дурик Философа.

— Откуда я знаю, кого привезли? Он же мертвый! — А у самой губы трясутся, пора успокаивать.

— Был мертвый, а теперь уже год, как его оживили: видишь, до чего наука дошла. Он первый, на ком это дело испробовали.