Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

• Название: Одиссей Полихроніадесъ
• Автор: Константин Леонтьев
• Издательство: ТИПОГРАФІЯ В. М. САБЛИНА. Петровка, д. Обидиной. Телефонъ 131-34.
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1912

---

IV.

КАМЕНЬ СИЗИФА.

ЕЩЕ ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ ОДИССЕЯ ПОЛИХРОНІАДЕСА, ЗАГОРСКАГО ГРЕКА90.

I.

«Скажи мнѣ, наконецъ, Одиссей мой, что́ жъ сталось съ тяжелымъ камнемъ Сизифа, который низвергся такъ внезапно съ той вершины, гдѣ ты думалъ утвердить твое дѣтское счастіе?» Такъ пишешь ты мнѣ, мой добрый другъ, въ послѣднемъ твоемъ письмѣ изъ Аѳинъ. Ты повторяешь: «Я жду!» и совѣтуешь мнѣ забыть тѣ опасенія, на которыя я указывалъ въ моихъ тебѣ отвѣтахъ. «Не тревожься (говоришь ты), не стыдись писать мнѣ о внутреннихъ буряхъ твоего дѣтскаго самолюбія и томительныхъ радостяхъ твоихъ весеннихъ дней, о давно протекшихъ годахъ мира и забвенія на милой твоей родинѣ.»

«Все возрастающая день ото дня трагическая мощь того исполинскаго потока исторіи, въ кровавыя волны котораго мы всѣ (всѣ до одного) жители христіанскаго Востока влечемся неудержимо теперъ и съ энтузіазмомъ, и съ ужасомъ, — эта трагическая мощь великихъ событій дня не заставитъ меня, Одиссей мой, забыть нашу дружбу; и трубный призывъ, увѣнчанный лаврами Кліо, не заглушитъ вполнѣ въ моемъ сердцѣ ни милыхъ мнѣ жалобъ твоего отроческаго унынія, ни любовныхъ пѣсенъ забавной турчанки твоей, ни звуковъ твоего благочестиваго псалмопѣнія въ православныхъ церквахъ прекраснаго Эпира. Будь покоенъ! Пиши, пиши все такъ же искренно, какъ ты писалъ до сихъ поръ, и, если мнѣ самому придетъ очередь стать въ ряды бойцовъ за свободу Греціи и всего христіанства, я прочту со вниманіемъ и съ улыбкой радости твои правдивыя строки даже при свѣтѣ бивуачныхъ огней и наканунѣ опаснаго боя.»

«И почему ты думаешь, Одиссей, что въ повѣсти твоей такъ мало связи съ событіями дня? Ты ошибаешься, и страхъ твоей скромности, могу тебя увѣрить, напрасенъ, мой другъ! Напротивъ того, для внимательнаго ума очень многое въ изображаемомъ тобою мирномъ прошломъ объясняетъ грозньй взрывъ настоящаго. Читая твои записки, я вижу всю Турцію, а не одинъ только Эпиръ, я вижу, до какого униженія и разстройства была доведена она на дѣлѣ тѣми же самыми европейскими друзьями ея, которые такъ ее защищали въ рѣчахъ и дипломатическихъ актахъ своихъ; я вижу, какъ своевольно господствовали въ ней агенты иностранныхъ державъ, ревниво охранявшіе ее отъ самыхъ умѣренныхъ притязаній Россіи. Эти державы, на которыя и мы, мы, аѳиняне… увы! такъ долго и такъ напрасно надѣялись. Я вижу и понимаю многое изъ записокъ твоихъ, будь покоенъ. Я вспоминаю и тѣ слова твои, которыя ты сказалъ мнѣ всего четыре года тому назадъ, когда мы съ тобой сидѣли задумчиво на Халкедонскомъ берегу и восхищались сіяющими дивною красой мирными и богатыми берегами синяго Босфора и многоцвѣтными и зелеными.»

«Ты, Одиссей, сказалъ мнѣ тогда: «Что́ значитъ вашъ тонкій и образованный аѳинскій умъ?..» Умъ вреденъ иногда. У событій свой умъ. И глупые люди иногда видятъ дѣло въ грубости своей вѣрнѣе слишкомъ тонкихъ людей. Не вѣрь ты Англіи, даже и она ничего не можетъ. Не вѣрь ни въ союзъ съ мусульманствомъ, ни въ возрожденіе Турціи. Самъ я туркамъ не только не врагъ, нѣтъ, я съ ними живу хорошо, имѣю отъ нихъ выгоды; я свыкся съ ними, и очень многія черты ихъ характера для меня привлекательны. Но вѣрь мнѣ, Турція скоро погибнетъ, вопреки и тебѣ, и мнѣ, и всѣмъ друзьямъ своимъ, вопреки всѣмъ собственнымъ усиліямъ! Я вижу каждый день, какъ эта устарѣвшая Турція таетъ мало-по-малу и разрушается, несмотря на раздоры христіанъ другъ съ другомъ, несмотря на миръ съ Россіей, несмотря на умѣренность и искренность этой самой Россіи, которая повидимому и забыла, что есть на свѣтѣ страшный для всѣхъ восточный вопросъ».

«Да, Одиссей, я помню эти рѣчи твои и только теперь я понялъ, до какой степени ты былъ тогда правъ и какъ я ошибался… Прошу тебя, продолжай… И въ малой каплѣ воды изображается сіяніе дневного свѣтила; и въ незначительныхъ, повидимому, событіяхъ, правдиво изображаемыхъ тобою, только глупецъ не сумѣетъ прочесть залоговъ грядущаго, полнаго ужасовъ и славы, восторговъ и слезъ, самоотверженія и звѣрскихъ неистовствъ, огня и потоковъ крови, и неповинной ни въ чемъ, и преступной, — только легкомысленный глупецъ не прочтетъ залоговъ того грядущаго, которое стало теперь настоящимъ и о которомъ столькіе простые люди тогда пророчески намъ прорицали…»

«О, разсказывай, разсказывай мнѣ дальше твою исторію, Одиссей…»

Вотъ я выписываю всѣ эти слова твои изъ письма твоего и повторяю мои собственныя рѣчи на Халкидонскомъ берегу въ этой тетради, для того чтобы ты еще разъ вспомнилъ о нихъ и чтобы ты никогда отъ нихъ не отрекся и, читая ихъ внимательно, «при бивуачномъ огнѣ», какъ ты пишешь, — сказалъ бы себѣ твердо и разъ навсегда: «Одиссей и тогда еще, пятнадцать лѣтъ тому назадъ, въ своей дѣтской православной преданности Россіи и русскимъ былъ ближе къ истинѣ, чѣмъ я съ моими воздушными замками, воздвигнутыми на досугѣ въ веселыхь Аѳинахъ, у подножія Акрополя нашего и при видѣ красотъ его невозвратноі славы!»

Да, мой добрый другъ, камень Сизифа, какъ мнѣ казалось, упалъ и разбился въ дребезги и въ прахъ, въ тотъ горькій вечеръ, когда я, сидя на диванѣ моей комнатки въ русскомъ консульствѣ, прислушивался къ тяжелымъ шагамъ гостей, уходившихъ толпой по большой залѣ, и къ звукамъ музыки, которая провожала ихъ по двору до воротъ… Я слышалъ (ты помнишь) ея беззаботный и громкій смѣхъ… Я думалъ:

«Увы тебѣ! увы, Одиссей несчастный!.. О, женолюбецъ презрѣнный, недостойный великаго и геройскаго имени, которое дали тебѣ твои дорогіе родители… О! глупый, презрѣнный мальчишка, забывшій, что женою и грѣхъ впервые проникъ въ человѣчество, забывшій и мудрыя рѣчи древнихъ людей… Не утверждалъ ли кто-то изъ нихъ, что изъ многихъ женщинъ только одна добродѣтельна и подобна трудолюбной пчелкѣ, смиренно жужжащей вокругъ семейнаго улья, а что изъ всѣхъ остальныхъ одна похожа на сварливую, лающую псицу, другая на заносчивую лошадь, третья на льстивую и свирѣпую кошку…

Промѣнять мощнаго благодѣтеля! промѣнять кого же? представителя православной Россіи на ничтожную и можетъ быть развращенную дѣвчонку, на нѣчто такое, что́ мы зовемъ «Палеоко́рицо! Дьяволоко́рицо91.»

Все кончено!

А какъ хорошо бы было торгуя богатѣть подъ сѣнью русской протекціи!.. Какъ прекрасно было бы и самому съ благоразумною постепенностью стать прежде помощникомъ отца и писцомъ великой державы, какъ Бостанджи-Оглу; потомъ, замѣнивъ усталаго отца, самому сдѣлаться драгоманомъ… и, наконецъ… вице-консуломъ (кто знаетъ). Да! подобно другимъ обыкновеннымъ грекамъ или славянамъ торговаго сословія въ Турціи, поднять русскій флагъ надъ большимъ и собственнымъ своимъ домомъ въ какомъ-нибудь пріятномъ приморскомъ городкѣ… Какъ это все разумно и прекрасно!.. И какъ хороши эти милые золотые орлики на красной эмали св. Станислава! Съ какимъ вкусомъ золотыя рѣшеточки… Но… Нѣтъ… св. Анны я никогда ужъ не получу… Я и большою медалью золотой на столь пышной пурпуровой лентѣ, которую даютъ русскіе у насъ на Востокѣ почтеннымъ торговцамъ, людямъ, помогающимъ ихъ дѣятельности, я и этимъ знакомъ отличія былъ бы польшенъ вполнѣ…

И вотъ… О, горе мнѣ, горе мнѣ…

Представилось фантазіи моей въ эту минуту одно обстоятельство изъ того времени, когда я еще жилъ въ Загорахъ, у матери, и учился у Несториди.

Однажды пріѣхалъ въ то время къ роднымъ своимъ изъ Константинополя одинъ богатый загорецъ. На груди его мирно сіяли рядомъ св. Станиславъ и Меджидіе. Я никогда не видалъ этого и съ глубокимъ чувствомъ и жаднымъ любопытствомъ спросилъ у Несториди:

— Господинъ учитель! Какъ же это такъ, что Россія и Турція столь часто враждуютъ, а онъ христіанинъ, и у него и русскій крестъ, и турецкій ниманъ есть?.. Развѣ это можно?

— Отчего же нельзя? Видишь — значитъ можно.

Я поинтересовался узнать, какъ же именно можно достичь такого страннаго сочетанія.

Несториди отвѣчалъ мнѣ такъ:

— Можно даже къ этимъ ниманамъ и эллинскаго Спасителя на голубой лентѣ привѣсить. Я научу тебя, какъ. Надо дѣлать сперва съ турками какіе-нибудь выгодные обороты, поставки напримѣръ на войско, и пашамъ хорошія взятки давать. Вотъ — Меджидіе. Потомъ русскимъ доносить на турокъ, что они берутъ взятки и что съ ними жить невозможно. Это — Станиславъ. А изъ того, что́ заработаешь и отъ турокъ, и чрезъ русскую протекцію, пожертвовать на эллинское возстаніе или на большую школу для борьбы противъ панславизма. Вотъ — Спаситель…

Учитель сначала говорилъ серьезно; но подъ конецъ рѣчи онъ не могъ уже удержаться отъ улыбки.

Отецъ мой сказалъ тогда, качая слегка головой: — Что́ ты говоришь ребенку!

А мать моя засмѣялась громко и весело воскликнула:

— Учитель всегда говоритъ хорошо!.. Правда это!.. Зачѣмъ человѣку не быть искуснымъ въ этой жизни?

И я послѣ этого долго дивился мудрости людей, подобныхъ этому загорцу съ Меджидіе и Станиславомъ, и думалъ: отчего это учитель смѣялся словамъ своимъ и зачѣмъ отецъ качалъ ему головой съ укоромъ? Если паша добрый, отчего же не почтить его пріятными дарами; если паша злой, то чѣмъ же, какъ не дарами, умилостивить изверга? А русскимъ доносить на турокъ — это нашъ долгъ; а просвѣщенію эллинскому и освобожденію способствовать — тоже обязанность… О разумъ, разумъ!.. сіяющая искра божественная, отличающая словесную тварь, человѣка, отъ безсловесныхъ!.. Какіе плоды ты можешь принести намъ когда мы управляемся тобою, а не страстями нашими!..