Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

• Название: Одиссей Полихроніадесъ
• Автор: Константин Леонтьев
• Издательство: ТИПОГРАФІЯ В. М. САБЛИНА. Петровка, д. Обидиной. Телефонъ 131-34.
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1912

---

Кольйо, одушевившись, не умолкалъ, и я не находилъ долго возможности передать ему то, что́ меня тревожило. Онъ разсказалъ мнѣ послѣ этого еще много разнаго о томъ, какъ, не желая, чтобы турки-жандармы прежде его подскакали держать поводъ и стремя Благову, когда онъ останавливается и сходитъ съ коня, попробовалъ подскочить самъ и полетѣлъ внизъ головой съ сѣдла; а Благовъ сказалъ ему: «Нѣтъ, ужъ пусть лучше турки!» Потомъ какъ въ посольствѣ русскія дамы призывали его, чтобы смотрѣть его одежду, и трогали ее и какъ ему было это стыдно… И какъ онъ не зналъ, куда ему дѣть руки; а одинъ старикъ сказалъ по-русски: «Добрая, предобрая рожа!» И эти слова перевелъ ему докторъ болгаринъ по-гречески и подтвердилъ ихъ самъ и, наконецъ, какъ г. Благовъ хотѣлъ отпустить его только за то одно, что раза два фустанелла его была грязна и руки не совсѣмъ чисты; онъ не сталъ и разговаривать съ нимъ много, а положилъ жалованье ему на столъ и спросилъ: «Отчего ты, Кольйо, не одѣлся почище, когда я это люблю? Скажи правду». «Тягощусь переодѣваться», сказалъ ему Кольйо по совѣсти. «Значитъ, ты не можешь больше служить мнѣ; вотъ твои деньги».

— Такъ сказалъ Благовъ. И никогда еще я не видалъ у него въ лицѣ такой злости, — прибавилъ Кольйо.

Насчетъ этой злости Кольйо имѣлъ свое тонкое соображеніе. Онъ приложилъ плутовски палецъ къ виску и сказалъ:

Полагаю, что это при другихъ въ столицѣ онъ хотѣлъ быть еще строже насчетъ чистоты… Такъ я думаю…

— Что́ жъ ты сдѣлалъ тогда? — спросилъ я.

— Я постоялъ немного за дверью, подумалъ и, возвратившись, сдѣлалъ ему земной поклонъ и сказалъ: «Простите! Я буду впередъ гораздо чище». А онъ: «Не надо быть глупымъ», и больше ничего.

Всѣ эти разсказы Кольйо были неутѣшительны для меня. Они не только не объясняли мнѣ ничего, напротивъ того, они еще больше туманили мою мысль…

Не прогнать простого мальчишку за потерю девяти золотыхъ. Повѣрить ему на слово! И удалить его безпощадно за то только, что рукъ не вымылъ и фустанеллу полѣнился перемѣнить… Какъ понять такого человѣка? Какъ угодить ему?.. Ни я, ни Кольйо не понимали. И какъ намъ было понять? Привычки и понятія наши были совсѣмъ иныя. У насъ, на Востокѣ, есть свои опредѣленные общіе обычаи, придерживаясь которыхъ, самый неопытный человѣкъ можетъ не дѣлать грубыхъ ошибокъ; у русскихъ образованнаго общества нѣтъ обычаевъ; у нихъ всякій имѣетъ свои обычаи. У насъ, напримѣръ, въ субботу надо вымыть полъ въ домѣ, и если придутъ гости, это ничего, надо только воскликнуть: «Ахъ, извините; вы застали насъ вверхъ дномъ (а́но-ка́то)»… Иначе какъ «а́но-ка́то» кто скажетъ? А Благовъ «а́но-ка́то» никому не говорилъ, не извинялся, запрещалъ по субботамъ мыть у себя каждую недѣлю полы и говорилъ, что «это грязная чистота». У насъ, когда слуга кофе или варенье подаетъ, онъ долженъ имѣть видъ кроткій и какъ бы жалобный и, потупя очи, отступить, подавъ, и даже еще лучше, если онъ руку къ сердцу приложитъ. А подносъ всякій разъ водой всполоснуть, и если онъ будетъ мокрый, то это не бѣда, — значитъ, онъ чистъ, если свѣжая вода съ него течетъ. Отступить назадъ и руку прикладывать — это Благовъ любилъ, и когда Кольйо, побывавъ на Босфорѣ, думалъ, что надо это оставить, Благовъ, который какъ будто бы ничего вокругъ себя не замѣчалъ, а все видѣлъ, тотчасъ же сказалъ ему: «Кольйо! Нѣтъ, ты руку прикладывай къ сердцу такъ — это мнѣ нравится»… А подносъ мокрый подавать не приказывалъ… Юноша, напримѣръ, у насъ, слуга ли, какъ Кольйо, или купеческій сынъ, подобный мнѣ, — все равно, — юноша долженъ быть прежде всего экономенъ, и деньги крѣпко, крѣпко, и свои, и отцовскія, и хозяйскія, въ рукѣ держать… Одинъ вотъ юноша болгаринъ тонулъ въ Дунаѣ, а деньги въ рукѣ… Такъ и вынули его… Это человѣкъ будетъ! А не то, что девять лиръ золотыхъ потерять въ кофейнѣ… За это изувѣчить мальчишку сто́итъ. И можно ли вѣрить ему?.. А платье?.. На что́ это платье? Слуга или служанка чѣмъ грязнѣе, тѣмъ лучше… Бѣгай внизъ, вверхъ… стучи, кричи, работай… Есть ли время наряжаться и чиститься хорошему человѣку?.. И купечеческій сынъ точно также. Его бранитъ отецъ за щегольство и опрятность… И скорѣе горцу, воину по духу, можетъ нравиться разодѣтый молодецъ-сынъ, чѣмъ городскому купцу. «Ты человѣкъ труда! Не развращайся»… А Благовъ только за одно пятно на юбкѣ хотѣлъ удалить Кольйо… О поцѣлуяхъ моихъ молчитъ и ученость мою зоветъ риторствомъ… Развѣ риторъ, риторъ — дурное слово?.. Демосѳенъ и Цицеронъ были риторы… Это обязанность просвѣщенія… Какъ же мы съ Кольйо угодимъ ему?.. Ни я, ни Кольйо не могли этого постичь… Но у Кольйо была совѣсть чиста, и онъ плакалъ о лампѣ только изъ самолюбія, обижаясь, что весь городъ будетъ это знать и назовутъ его яніоты человѣкомъ «дикимъ и необразованнымъ», а я находилъ себя преступнымъ.

Мы посидѣли нѣсколько времени молча и въ раздумьи… Потомъ походили по саду тоже молча. Я вздыхалъ и онъ вздыхалъ…

Наконецъ я остановился и сказалъ, обращаясь къ нему дружески:

— Послушай, мой милый Кольйо! Послушай, чтобы мнѣ всегда радоваться на твои глазки… Не бойся и не обижайся… что́ я тебѣ скажу…

— Говори…

— Послушай, не было ли у тебя чего-нибудь такого съ дѣвушками или женщинами? Просвѣти, вразуми меня… что́ мнѣ дѣлать?.. Я каюсь тебѣ и сознаюсь въ моемъ несчастіи; мнѣ эта пропадшая туркуда очень понравилась въ тотъ вечеръ, когда были гости… Скажи мнѣ, не было ли чего-нибудь такого съ тобой?.. И если ты уклонился отъ зла, то открой, какъ безъ грѣха сохраниться и мнѣ. И съ тобой можетъ быть что-нибудь было, и ты тоже красивъ лицомъ. Ты красивѣе меня.

И я не льстилъ ему. Я въ самомъ дѣлѣ находилъ тогда, что онъ красивѣе меня. У меня, какъ ты знаешь, продолговатое лицо и носъ классическій. А у Кольйо лицо было круглое и очень румяное, выраженіемъ доброе и тихое, а иногда и веселое. Персидскій поэтъ Саади восхитился бы его наружностью, ибо онъ говоритъ про одного юношу: «лицо его было подобно полной лунѣ въ ту минуту, когда она восходитъ». Если бы небольшіе усики, которые начинали уже украшать его губу и были еще похожи больше на брови, чѣмъ на усы, если бы (припоминая все того же Саади) не «пухъ айвы» на подбородкѣ и щекахъ его, то онъ очень былъ бы похожъ на широкоплечую, полную, краснолицую и скромную честную дѣвушку, для шутки одѣвшуюся въ мужскую фустанеллу. Лучше же всего была хорошая душа его, которая свѣтилась такъ привлекательно изъ его очей и улыбки.

Я держалъ его за его прекрасную руку и просилъ исповѣдать мнѣ для поученія что-нибудь изъ прошедшей его жизни, такъ какъ онъ былъ годами тремя постарше меня.

Боже! какъ стыдливо и простодушно и испуганно смотрѣлъ на меня этотъ незабвенный мой юноша-горецъ…

Высвободивъ руку свою, онъ отвѣчалъ мнѣ кротко:

— Не спрашивай этого, Одиссей…

Я началъ умолять его и сказалъ ему такъ:

— Не оскорбляй меня! Я не предатель… Покажи мнѣ, мой другъ, что́ у тебя на рукѣ… Я только объ этомъ прошу тебя объ одномъ…

Кольйо посмотрѣлъ на меня внимательно, какъ бы желая убѣдиться, довѣрять ли мнѣ, или нѣтъ, и спросилъ серьезно:

— Ты смѣяться послѣ надо мной не будешь?

Я съ жаромъ поклялся ему, что не буду.

Тогда Кольйо, поднявъ широкій рукавъ, обнажилъ до плеча свою сильную руку, и я увидалъ на смуглой кожѣ ея синюю елочку, или палочку, отъ которой шли въ стороны вѣточки. Это изображало непоколебимый кипарисъ; а внизу была тоже синяя меланхолическая подпись:

Ахъ! Вахъ!
День и ночь гуляю,
Все тебя не забываю!!.

— Видѣлъ? — спросилъ Кольйо, опуская рукавъ и краснѣя.

— Видѣлъ, — отвѣчалъ я, тоже отвращая взоры мои, чтобы не стѣснять его.

А Кольйо прибавилъ съ глубокимъ, глубокимъ вздохомъ:

— Что́ дѣлать! Всякій человѣкъ находитъ въ этихъ вещахъ свое удовольствіе.

Я сталъ просить его разсказать, что́ значитъ это воспоминаніе, разсказать мнѣ для нравственной пользы моей, но Кольйо рѣшительно отказался.

— Нѣтъ, Одиссей! нѣтъ! Не проси меня! Этого я сдѣлать не могу!

И онъ почти съ изступленіемъ прижалъ руку къ груди и, поднявъ глаза свои къ небу, воскликнулъ:

— Вотъ тебѣ Богъ мой! это невозможно… И ты оставь меня теперь…

Съ этими словами онъ поспѣшно удалился; а я, погоревавъ еще, пошелъ медленно наверхъ, думая: что-то будетъ!..

Но за обѣдомъ все внезапно и легко разрѣшилось само собой.

Г. Бакѣевъ собирался уѣзжать въ Арту и Превезу. Ему послѣ исторіи съ Бреше оставаться въ городѣ было тяжело, и Благовъ самъ, понимая это, далъ ему порученіе хлопотать тамъ о вознесеніи колокола на колокольню, перваго христіанскаго колокола въ эпирскомъ городѣ… Консулъ обѣщалъ ему прислать за нимъ нарочнаго гонца, если Бреше не получитъ предписаніе извиниться.

Но чрезъ этотъ отъѣздъ уменьшилось количество рукъ въ канцеляріи, и Благова это тревожило.

Разговаривая объ этомъ за обѣдомъ, онъ какъ-то пристально вглядывался нѣсколько времени въ меня и потомъ, обратясь къ Бостанджи-Оглу, спросилъ его, сколько будетъ листовъ въ статистикѣ, которую приготовилъ еще въ Загорахъ отецъ мой. Бостанджи-Оглу сказалъ, что очень много.