Жорж Садуль - Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920

• Название: Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920
• Автор: Жорж Садуль
• Издательство: Искусство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1961

Том 3. Аннотации в бумажной книге не было…

---

Царская цензура, а она была особенно суровой во время войны, старалась ограничить тематику русского кино детективами или адюльтерными произведениями. Она запрещала „Яму” (по роману Куприна) не потому, что в фильме был показан дом терпимости, а потому, что в нем рисовались пороки тогдашнего общества. Не удивительно, что цензура не сочла недопустимой экранизацию пресловутого эротического романа 3. Мазоха „Венера в мехах” (фильм „Хвала безумию”, 1915).

Помимо центральной цензуры, разрешавшей выпуск картин в прокат, действовала и местная цензура. Только лишь в начале 1915 года, по сведениям Джей Лейды[100], местная цензура запретила фильмы „Бог мести” и „Еврей-доброволец”, потому что они показывали жизнь евреев, „Поединок” Куприна, ибо его сочли чересчур реалистичным изображением жизни царской армии, фильм „Катюша Маслова” по „Воскресению” Л: Толстого, потому что там изображается сибирская ссылка, и „Живой труп” по Толстому, потому что там показаны могилы (что в военные годы с точки зрения цензуры было недопустимым), и, наконец, многие фильмы на библейские сюжеты, в частности „Давид и Голиаф” (цензура указывала, что фильм опасен, так как может возбуждать еврейское население).

Не только цензоров ослепляли шовинизм и антисемитизм. Когда в 1915 году перед царским правительством встали серьезные экономические трудности, полиция и охранка организовали погром, чтобы обернуть гнев народа на немцев и людей с немецкими фамилиями. 450 лавок и 217 домов были разрушены, фильмы фирмы „Нордиск” были сняты с экранов; картину „Жизнь Вагнера” разрешили ставить под измененным названием — „Жизнь одного композитора”. Однако полицейские попытки натравливания людей друг на друга и разжигания национализма не привели ни к чему. Старое оружие царизма — погромы — утратило свою силу. Волна антисемитизма откатилась под влиянием революционного подъема, а не потому, что Койнарский поставил „Еврея-добровольца”, где доказывал, что религиозные различия не мешают выполнять патриотический долг[101]. Война становилась все кровопролитнее, воцарился голод, вспыхивали забастовки, а цензура и неустойчивые люди из интеллигенции увели тематику большей части фильмов русской кинематографии в роскошные будуары.

Фальсифицированный мир неправдоподобных страстей, демонстрировавшийся в сотнях фильмов военных лет, был сам по себе программой, концепцией; салонно-декадентское течение в кинематографии в 1915–1916 гг. стало господствующим[102]. Его влияние сказывалось даже на многих одаренных людях, в том числе на крупнейшем киноартисте Мозжухине, который выступал в этих нелепых кинодрамах, созданных отчасти под влиянием датского кино.

Человек, который стяжал себе славу лучшего из актеров русского дореволюционного кино, так кратко рассказывает о себе в книге „Когда я был Николаем Ставрогиным”[103]:

„Я родился в сентябре 1890 года в небольшом красивом городе Пензе. Мои родители были богатыми помещиками. Отец хотел, чтобы я стал адвокатом. Я поступил на юридический факультет Московского университета и проучился там два года. Потом я до того пристрастился к театру, что решил стать актером… Отец противился этому… Я поехал в Киев, вступил в театральную труппу, совершавшую турне; главный режиссер был замечательным актером. Он обучил меня основам актерского искусства, и в продолжение двух лет я путешествовал с труппой по всей России, из города в город. В те времена я зарабатывал около 15 руб. в неделю… Затем я долго играл в Москве, в Народном[104] и Драматическом театрах, в пьесах Бернштейна, Батайля, Оскара Уайлда и даже Д’Аннун-цио, а также в пьесах национального репертуара — Пушкина, Достоевского, Гоголя, Тургенева, Толстого, Короленко, Островского, Гончарова, Арцыбашева, Розанова. Я играл даже в мольеровских пьесах. Самый большой успех у меня был в пьесах Александра Дюма-отца „Кин” и Ростана „Орленок”. Впервые я снимался в картине „Ночь под рождество”, поставленной Старевичем. В этом фильме я создал любопытный образ черта, что потребовало от меня сумасшедшей работы над гримом. Затем я снимался в картинах того же режиссера „Домик в Коломне”, „Руслан и Людмила” по Пушкину.

И вот мало-помалу я страстно полюбил кино. В те времена — это было в 1914 году — я снимался на маленьких ролях под руководством Бауэра. Первая моя большая роль в кино — роль человека, плакавшего над трупом молодой жены. Удался ли мне образ? Тот успех, которым пользовался фильм, а также и я, бесспорно, свидетельствует об этом[105].

С той поры я решил посвятить себя только синематографу, бросил театр навсегда. Я снимался в картинах режиссеров Протазанова и Волкова; сколько их было, не могу точно сосчитать, но не меньше семидесяти[106]. Среди картин, имевших наибольший успех, я назову „Николая Ставрогина” по Достоевскому…

…Трудно описать кинокартины той поры. Славянская душа, неясная, мистическая, с неожиданными умопомрачительными вспышками, поет в этих вещах свою извечную песнь скорби и надежды. До французской публики никогда не дойдут эти удивительные кинопроизведения — нервозные, откровенные до жестокости, сложные драмы, тяжелые от сдержанной страсти, мистические; отточенная чистая форма идеальна для персонажа с садистски утонченной чувствительностью…”

Множество эпитетов, которые дает Мозжухин, — „нервозность”, „тяжелые от сдержанной страсти”, „мистические”, „садистски утонченный” — превосходно определяют кинематографию царской России в дни войны. Упадочничество, „достоевщина”, „санинщина” — эпитет Ленина по названию известного романа Арцыбашева — господствовали в киностудиях той поры, смерть и эротика смешивались в своего рода пляске смерти. Арцыбашев стал поставщиком сценариев для русской кинематографии периода первой мировой войны наряду с другими русскими бульварными произведениями — Амфитеатрова, Брешко-Брешковского и прочих.

Фильмы Мозжухина являлись как бы апогеем этого течения. Предоставим еще раз ему слово:

„Появился человек большого дарования. Александру Волкову, который был то переводчиком титров, то сценаристом, то актером, Тиман поручил руководство киностудиями в Ялте. Римский поставил „Чем ночь темнее, тем ярче звезды”[107], в которой он играл вместе с Орловой. Это была история человека, ослепившего себя добровольно, чтобы не видеть любимую женщину, обезображенную по воле несчастного случая. „Шквал” еще драматичнее. Муж уходит от жены к невесте сына. Девушка принимает яд, а жених пускает пулю в лоб. Фильм заканчивался тем, что родители смотрят на два гроба.

Таковы были фильмы той поры, когда вспыхивали трагические зарницы войны и революции.

Я снимался в одном из своих самых значительных фильмов — в „Danse macabre”;[108] сценарий написал я, а Волков снимал. Это была история дирижера; он галлюцинирует и сходит с ума во время исполнения „Danse macabre” Сен-Санса. „Кулисы экрана” — мой сценарий, постановка Волкова, в роли Мозжухина — Мозжухин, в роли Лисенко — Лисенко. Картина не лишена оригинальности. Затем вышел фильм, пользовавшийся большим успехом, — „Сатана ликующий”, созданный Волковым, Протазановыми мной. Сценарий походил на „Пылающий костер”, но был драматичнее”.

Творческая индивидуальность талантливого актера Мозжухина только растрачивалась во всех этих „нервозных, откровенных до жестокости”, а на самом деле нелепых и фальшивых драмах.

Вот имена других актеров, которые в те времена пользовались большим успехом у публики: Максимов, Лисенко, Ольга Гзовская, Гайдаров и, в особенности, Вера Холодная.

Вера Холодная дебютировала в кино в маленькой роли в картине „Анна Каренина”, поставленной в 1914 году Гардиным. Бауэр к 1915–1916 годам воспитал из нее известную актрису, которая приобрела особенно большую известность в 1917 году, снимаясь в фильмах Чардынина.

Актриса умерла в расцвете своей славы в 1918 году в Одессе от эпидемического гриппа. Распространение кино, та известность, которую оно принесло артистам, привлекли к нему внимание крупнейших театральных деятелей. В опере „Псковитянка”, поставленной А. Ивановым-Гаем для кино под заглавием „Царь Иван Васильевич Грозный”, снимался Ф. Шаляпин.

Ставили фильмы виднейшие представители символистского театра — Вс. Мейерхольд („Портрет Дориана Грея” и „Сильный человек”) и А. Таиров (кинопантомима „Мертвец” по произведению бельгийского писателя-натуралиста К. Лемонье). Картина Таирова прошла незамеченной. Что же касается фильмов Мейерхольда, то они обратили на себя внимание критики, но одновременно были признаны неудачными. Коммерческого успеха все эти картины не имели, и потому они не оправдали надежд финансировавших их постановку кинопромышленников.

Мейерхольд сначала думал экранизировать „Человека, который смеется” по Виктору Гюго или „Джоконду” по Д’Аннунцио. Но в конце концов решил поставить изысканный сверхдекадентский роман Оскара Уайлда „Портрет Дориана Грея”. Прежде чем приняться за постановку фильма, Мейерхольд поделился с друзьями своими взглядами на киноискусство. По его мнению, большинство актеров театра и балета доказали свою непригодность к киноискусству. Он считал, что не надо привлекать и актеров-профессионалов[109]. И он объявил в прессе в мае 1915 года: