Г. Костырченко - Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.

• Название: Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.
• Автор: Г. Костырченко
• Издательство: «Международные отношения»
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-7133-1071-Х

Первое фундаментальное научное исследование об использовании антисемитизма как одного из инструментов осуществления тоталитарного Сталинского режима. Базируется на документальной основе с привлечением ранее засекреченных материалов из архивов высших органов КПСС и советского государства. Прослеживаются два тесно связанных между собой процесса: сосредоточение абсолютной власти в руках Сталина и его перераставшие в юдофобию целенаправленные практические действия, усиливавшееся стремление списать реальные политические проблемы на происки «еврейских националистов».

Исследование содержит обоснованные выводы о необходимости преодоления антисемитизма как формы национальной нетерпимости с целью дальнейшей этнополитической интеграции народов России.

---

Лишившись работы сначала в университете, потом в ВПШ, АОН и в конце концов совсем оказавшись не у дел, Зубок ждал ареста. Однако самого худшего не произошло. Согласно наивному семейному преданию, беду отвратило заступничество Светланы Сталиной, которая училась у профессора на историческом факультете. На самом деле Зубока не тронули, возможно, потому, что арестованные Лозовский и Юзефович, которые знали его с конца 20-х годов по совместной работе в Профинтерне, решительно отрицали на допросах какую-либо вовлеченность историка в антисоветскую деятельность[1321].

По аналогичному сценарию расправились с профессором И.С. Звавичем, работавшим вместе с Зубоком на одной кафедре в университете. Его брошюра «Лейбористская партия Англии, ее программа и политика» (М., 1947) была запрещена Главлитом из-за «социал-реформистской» позиции автора, «не разоблачившего английский лейборизм как прямую агентуру черчиллевского империализма». Изгнанный отовсюду, лишенный средств к существованию Звавич вынужден был покинуть Москву и переехать в далекий Ташкент, где преподавал в Среднеазиатском университете, пока не умер в мае 1950 года от инсульта[1322].

Через три года после того, как отшумела антикосмополитическая кампания, жертвой ее последствий стал историк и дипломат Б.Е. Штейн, который хорошо знал Зубока и Звавича по совместному преподаванию в АОН. В апреле 1952 года в журнале «Большевик» появилась вдруг разгромная рецензия на его книгу «Буржуазные фальсификаторы истории (1919–1939)» (М., 1951), в которой утверждалось, что монография-де пронизана «духом лженаучного объективизма». Ругательная статья, надо полагать, появилась не просто так. Ведь еще в марте Штейна, чуть ли не последнего из работавших в МИД СССР евреев, уволили оттуда, воспользовавшись предлогом, что с апреля 1918 по январь 1919 года тот состоял в партии меньшевиков. А 18 сентября секретариат ЦК одобрил предложение нового ректора АОН Д.И. Надточеева выставить Штейна из этого идеологического учреждения. Примерно тогда же он был исключен из партии и лишился последнего места работы в Высшей дипломатической школе МИД СССР, где преподавал в течение 13 лет[1323].

Навешивая на одних историков ярлыки космополитов и антипатриотов и подвергая их затем остракизму, организаторы шовинистической истерии не упускали из виду и тех, кто не порывал отношений с коллегами, ставшими вдруг социально неприкасаемыми, или недостаточно усердно, лишь проформы ради, критиковал их на собраниях. К этой категории, так сказать, сочувствующих гонимым, принадлежали, главным образом, представители вымиравшей элиты дореволюционной русской профессуры, познавшей на себе за годы советской власти, что значит превратиться в объект общественной травли. За такого рода нонконформизм их, правда, не выгоняли с работы, но при всяком удобном случае распекали, заставляя каяться «за связь» с «космополитами». В МГУ подобным образом поступили с профессором Р.Ю. Виппером, читавшим «идеалистический» курс истории христианства, академиком Е.А. Косминским, заведовавшим кафедрой истории средних веков. Даже академик Е.В. Тарле, трижды награжденный в 40-х годах Сталинской премией[1324], тоже оказался не застрахованным от нападок. Его имя наряду с именами других историков — Н.Л. Рубинштейна, O.Л. Вайнштейна, Л.И. Зубока, З.К. Эггерт — «склонялось» в постановлении секретариата ЦК от 19 ноября 1949 г. «О недостатках в работе Института истории АН СССР». Видимо, на Старой площади решили чувствительно одернуть академика, допускающего непозволительные, на взгляд партаппарата, вольности как в научном творчестве, так и в жизни (например, посещение 14 марта 1945 г., в день поминовения жертв Холокоста московской синагоги). Особенно неуютно почувствовал себя Тарле, когда летом 1951 года с подачи Ю. Жданова (тогда уже заведующего отделом науки и вузов ЦК) в «Большевике» появилась статья директора Государственного Бородинского военно-исторического музея С.И. Кожухова, хлестко критиковавшая академика за «антипатриотическую» оценку роли М.И. Кутузова в войне 1812 года, данную в вышедшей еще в 1939 году книге «Нашествие Наполеона на Россию»[1325].

Быстро осознав всю опасность нависшей над ним угрозы, Тарле решил апеллировать к Сталину, памятуя, что именно тот защитил его в аналогичной ситуации конца 30-х годов. 15 сентября 1951 г. академик отправил из Ленинграда в Кремль свою челобитную, к которой приложил копию подготовленного им для публикации ответа на статью Кожухова. Заканчивалось это письмо своего рода провоцирующим утверждением: «Но для меня ясно, что без Вашего содействия этот ответ не будет напечатан в “Большевике”»[1326].

Мольбы Тарле и на сей раз были благоприятно восприняты диктатором, который ценил академика не только как даровитого историка, но и как талантливого политолога и публициста[1327]. Через некоторое время в «Большевике» появилось ответное «Письмо в редакцию» Тарле, в котором парировались обвинения, возведенные на него ранее на страницах журнала, и давалась отповедь выступившему с ними оппоненту. Правда, чтобы как-то сохранить лицо, Агитпроп тут же в виде послесловия поместил редакционный комментарий, в котором хоть и с оговорками, но тем не менее достаточно прозрачно давал понять, что поддерживает критику Кожуховым «серьезных ошибок» Тарле и в разгоревшейся дискуссии еще рано ставить точку[1328]. Так и произошло. Выступая в 1952 году с публичной лекцией (потом она выйдет в свет отдельной брошюрой), военный историк П.А. Жилин вновь озвучил старую критическую оценку «Нашествия Наполеона на Россию», добавив от себя, что «данная в этой книге Тарле трактовка стратегии Кутузова… по существу отражает взгляды иностранных фальсификаторов». Однако новая атака не застала Тарле врасплох, на нее он оперативно отреагировал мощным контрударом, обратившись 29 июля к Суслову с просьбой принять меры к прекращению ведущейся против него «клеветнической кампании», мешающей, по его словам, работе над трилогией «О борьбе русского народа против агрессоров в XVIII–XIX веках», подготавливаемой по заданию Сталина. Решительные действия ученого заставили его недругов пойти наконец на попятную. В августе он был приглашен на Старую площадь, где ему «разъяснили», что против него не ведется никакой кампании, и, кроме того, проинформировали, что Жилин уже вызывался «на ковер» и признал свое выступление ошибочным[1329].

Зародившись в академических структурах и столичном университете, истерия очищения исторической науки от «скверны космополитизма» с самого начала, подобно опасной эпидемии, стала стремительно распространяться на другие ведомства и территории. С лета 1949 года лихорадка борьбы с антипатриотизмом захватила находившуюся в ведении ВЦСПС Высшую школу профдвижения. Там в числе первых указали на дверь преподавателю истории народов СССР, профессору И.П. Шмидту (Гольдшмиту). Не найдя, очевидно, веских причин для обоснования своих действий, начальство прибегло к следующей иезуитской формулировке: «… В своих лекциях восхвалял русский империализм, доказывая, что на определенных этапах истории России он играл положительную роль»[1330].

От столицы не отставала и провинция, где преследование «космополитов» порой принимало еще более жесткие формы, чем в центре. По части драконовских методов расправы с неугодной интеллигенцией, в том числе и еврейской, пожалуй, лидировал Ленинград, где новое партийное руководство, особенно первый секретарь горкома и о&кома В.М. Андрианов, всеми силами стремилось восстановить к городу на Неве доверие Сталина, изрядно подорванное в результате набиравшего силу «ленинградского дела». Прежде всего сокрушительный удар был нанесен по преподавательскому составу Ленинградского государственного университета, который с 1941 года и до своего назначения министром просвещения РСФСР в 1948-м возглавлял А.А. Вознесенский, брат низложенного члена политбюро и председателя Госплана. Первым делом сместили декана исторического факультета молдаванина В.В. Мавродина. Его как председателя ученого совета обвинили в присвоении ученых степеней В.Я. Голанту, Е.И. Вернадской, в диссертациях которых обнаружились «грубые политические ошибки». Кроме того, Мавродину не простили, что он зачислил на истфак в качестве преподавателя известного кинорежиссера Л.З. Трауберга, которого позже в печати заклеймили как космополита, а также других «не внушавших политического доверия» людей.

Еще более трагическая судьба была уготована другим университетским преподавателям, которые очутились в «большом доме» на Литейном (Ленинградском управлении МГБ). В числе арестованных профессоров оказались историки М.А. Гуковский, Л.П. Петерсон, О.Л. Вайнштейн, М.Б. Рабинович (ученик Тарле; попал за решетку за «разглашение военной тайны в период Великой Отечественной войны»), декан политико-экономического факультета В.В. Рейхардт, преподаватели политэкономии Я.С. Розенфельд (автор выпущенной в 1946 г. и потом раскритикованной книги «Промышленность США и война») и В.М. Штейн («троцкист», издавший в 1948 г. «Очерки развития русской общественно-экономической мысли в XIX — начале XX веков»)[1331].