Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

• Название: Иван V: Цари… царевичи… царевны…
• Автор: Руфин Гордин
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-005378-9

Время Ивана V Алексеевича почти неизвестно. Вся его тихая и недолгая жизнь прошла на заднем плане бурных исторических событий. Хотя Иван назывался «старшим царем» («младшим» считали Петра), он практически никогда не занимался государственными делами. В 1682–1689 гг. за него Россией управляла царевна Софья.

Роман писателя-историка Р. Гордина «Цари… царевичи… царевны…» повествует о сложном и противоречивом периоде истории России, когда начинал рушиться устоявшийся веками уклад жизни и не за горами были потрясения петровской эпохи. В книге прослежены судьбы исторических персонажей, чьи имена неотделимы от бурных событий того времени.

---

Словом, царь Алексей Михайлович действовал как рачительный помещик и оставил после себя прекрасно устроенное поместье. На острову, куда вел каменный мост в пятьдесят сажен длиною, были ставлены царские хоромы для обширного семейства, с подклетами и верхними житейными ярусами. Рядом — церковь казенная в два этажа. Была еще одна церковь во имя Покрова Богородицы о пяти главах, ворота проездные, башни…

После смерти его Измайловом недолго владел Федор, приказавши и достроить недостроенное. Ну а теперь оно досталось Ивану. А у него не было ни отцовой сметки, ни размаху. Унаследовал он лишь отцово богомольное усердие. И вотчина стала мало-помалу запустевать. Дворовые закололи и съели ланей, лосей, оленей, перебили всю съедобную птицу. Заробели они лишь перед павлинами. Уж больно царственна птица, важность в ней такова, что как-то неловко к ней подступиться. Два полуручных медведя сидели на цепи. Они занятно попрошайничали и вообще развлекали царицу.

Любила она захаживать на птичий двор и собственноручно кормить тех же павлинов и цесарок. Толклись там куры и гуси, хотя водоплавающие предпочитали пруд, расположенный по соседству. Там плавали гордые лебеди, множество уток — домашних и диких, а порою туда наведывались и гуси, в коих гордости и самоуважения было не меньше, чем у лебедей.

Все это надобно было сохранить да приумножить. Царица Прасковья занялась таковыми заботами, поставив всюду надежных людей, которых ей отрекомендовала тетка Ивана Татьяна Михайловна, царевна весьма сведущая в делах покойного брата. Она тож живала в Измайлове и были у нее здесь свои хоромы. Но потом, когда брат Алексей отстроил Коломенское, она переселилась туда. На лето, разумеется. Ибо зимнее время царь с царицей, царевнами, царевичами и ближними людьми предпочитали проводить в кремлевских дворцах.

Но весною, но летом… Измайлово являет все роскошество природы. Оглушительно цвела черемуха. Белым кружевом одеты-окутаны ее заросли. Облаю) ароматное кружит голову всем: и двуногим, и крылатым, и бегучим, и ползучим. Жужжащий рой вьется над цветами. А рядом проснувшиеся яблони, вишня, ее подруга черешня… Все полно жизни, радости, все манит; все либо цветет, либо готовится цвести.

Царица Прасковья в окружении мамушек и комнатных девиц прогуливается по дорожкам, заботливо посыпанным песком. Рты мелют и мелют без устали. Порою Прасковья не выдерживает:

— Да замолчите вы! Экие, прости Господи, пустозвонки-пустомельки. Птички Божии поют сладко. Хоть бы дали послушать.

Все тотчас замолкают. И в самом деле: виноградный сад славят птичьи голоса. Хор, настоящий хор! В нем — свои солисты, чьи голоса звонче остальных выводят свои арии, им подпевают мелкие щебетуньи. Но этот хор — умиротворительный. Другой — оглушительный — встречает их на птичьем дворе. Тут и гоготанье, и кудахтанье, и пронзительные вопли, и свист… Прасковья достает из небольшого лукошка горсть зерен и сыплет их под ноги. И у ее ног мигом кипит-вскипает свалка. Экая потеха!

Птичницы низко кланяются царице. Каждое утро они доставляют в поварни яйца и ощипанные тушки кур, гусей, цесарок. Дворец прожорлив. Еда — священнодействие. А нахлебников разного рода не счесть. Ртов, наверное, триста, а то и более. Поварни дымят, скворчат, булькают, почитай, круглые сутки. Там крутятся десятки поваров и поварят, все краснорожие, запаленные, в белых колпаках.

Царица знать не знает никаких забот. Ей все подносят — что душа пожелает. Прежде в девицах она и чулки вязала, и горницу мела, и посуду мыла — были занятия обязательные, хоть в дому недостатка не знали ни в чем. Да и челяди было довольно. А ныне она белых рук не марает. Она великая государыня-царица. Ее и одевают, и развлекают, и потехи разные устраивают, и все подносят — блюда и украшенья. Чуть ли не каждый день подарки, подношенья — все с низкими поклонами.

Но пуще всего любит она прогулки по садам, по огородам и в пору цветенья, и когда все начинает созревать. Ее господин царь Иван, напротив, предпочитает отсиживаться в четырех стенах, либо бить поклоны в церквах. Хвори его точат. Верно, по этой причине он малоподвижен — то ли силы бережет, то ли здоровых не любит. Сколь много раз просила она его:

— Государь мой батюшка, пойдем со мною в сад-огород. Там такая краса, все зелено, все благостный дух пущает.

— Ступай сама, Прасковьюшка, а я Богу помолюся, — обычно отвечал Иван. Либо ссылался на слабость, на нездоровье.

Ну что тут поделаешь! Первое время она пыталась теребить Ивана, а уж потом отстала. Месяцы летели, за ними годы, она все не череватела. И никакие заговоры, никакие снадобья, которыми потчевали ее и доктора, и бабки, не помогали. Настой ведун-травы пила, говорили травницы: он-де семя мужское и женское орошает, животворен, и всходит-завязывается дитё.

А одна бабка-вещунья посоветовала:

— Ты-де, государыня царица, все середь женского полу крутишься, а заведи ты себе мальчиков и с ними гуляй.

Тут как раз представили ей двух услужающих стольников, двух Вась — Василия Татищева да Василия Юшкова. Обоим по четырнадцать годков, оба статные, пригожие, особливо Юшков. Дети дворянские, но оба хорошего роду. Вот они и стали ее спутниками в прогулках, а весь женский пол она отставила. И тотчас стало покойно.

Вася Татищев — занятный говорун. Все-то он знает, грамоте выучен основательно, много книг перечитал. Сказывает занятные истории, кои из книг вычитал. Про рыцарей разных и прекрасных дам. Рыцари эти, одетые во все железное, из любови к дамам пускаются в странствия и свершают подвиги для прославления сих дам. А иной-то раз и смертный бой принимают ради них, дам этих.

Дивится Прасковья:

— Сидели бы дома да любилися. Экие оглашенные, нешто им жить надоело? Да и дамы ихние хороши! Зачем отпущают тех рыцарей? Держали бы их при себе да тешились.

А сама подумала: был бы у меня муж крепкий да пригожий, как Вася Юшков, ни за что не отпустила бы никуда. Держала бы при себе да любилась бы с ним сколь можно долго. Ее-то царственный супруг иссяк. После первых-то месяцев любились часто, а ныне хорошо, ежели раз в неделю подкатится к ней под бочок, а более норовит к себе призвать.

Заглядывалась она на своих стольников. Хоть не вошли еще в возраст для любострастия, а уж в портах нечто шевелится. Особливо у Юшкова. Как заговорит она с ним голосом ласковым, так видит: закраснеется он, засмущается, а в портах дерг-дерг. Стало быть, уже чувствует, уже пробудился. Может, и в самом деле готов он для утех любовных, может; созрел прежде времени. Да уж какое прежде времени — пятнадцатый годок пошел. Вот бы испытать его…

Возмечталось царице, ночи стала худо спать. Все видит себя с Васенькой в постели. Как снимает она с него исподнее да поглаживает, да велит лечь так да эдак, как ее Иван спервоначалу обучал, да все ее веленья он исполняет покорно. А у него и впрям уже все настоящее, и пушок пробился. Все крепкое, молодое, неустанное.

И до того ей это в сердце запало, что стала она думать, как бы с Васенькой остаться наедине. Думала-думала да ничего не смогла придумать. Обложили ее кругом, как медведицу в берлоге, нету никуда свободного хода. Кругом на каждом шагу — глаза и уши, уши и глаза. Никакой нет свободы. Пленница!

А Вася, чует она, тоже горит-пылает; очей с нее не сводит. Известное дело: пробудилось в нем желанье, как раз об эту пору начинают мальчики в мужей обращаться. Ну как, как?! Довериться никому нельзя, даже ближней мамке. Прогнать всех прочь никак нельзя тоже.

Ну просто извелась вся, извелась, измучилась, а ничего придумать не может. Ну просто ничегошеньки! А мечтанья все пуще, совсем распалили. Может, думает она, и семя у него созрело. И тогда забрюхатеет она с его помощью. А отцом законным будет царь Иван. И тогда снимут наконец с нее подозренья, что неплодна она. А подозренья эти все крепнут. Царевна Софья, которая всем заправлять стала, глядит на нее сумнительно. А ну как решат постричь ее за неплодностью в монастырь, а Ивану приискать другую в царицы.

Такое, слышала она, бывало. Дед Ивана Михаил Федорович, первый царь из Романовых, тоже вот приглядел себе невесту, уж до сватанья дошло, до обрученья. А завистники взяли да оговорили цареву невесту: она-де порченая. И свадьба расстроилась. Да и с батюшкой Ивана, царем Алексеем, сказывают, тоже такое было. Сговорили было его, да вороги нашептали.

Совсем сна лишилась царица Прасковья, с лица спала. Озаботились круг нее: захворала царица либо сглазил ее кто-то. Стали ее допрашивать: не болезнь ли с нею какая приключилась? А бабка ведунья шепотом спрашивает: не присуха ли, госпожа царица? Как в воду глядела, а признаться нельзя, хоть бабка верная.

Дворец али терем — хуже тюрьмы. Вот ведь царица, а не может собою распорядиться. Женская доля — неволя. Вроде бы все есть у царицы, вроде бы она как сыр в масле катается. Но нету главного — любови.