Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

• Название: Иван V: Цари… царевичи… царевны…
• Автор: Руфин Гордин
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-005378-9

Время Ивана V Алексеевича почти неизвестно. Вся его тихая и недолгая жизнь прошла на заднем плане бурных исторических событий. Хотя Иван назывался «старшим царем» («младшим» считали Петра), он практически никогда не занимался государственными делами. В 1682–1689 гг. за него Россией управляла царевна Софья.

Роман писателя-историка Р. Гордина «Цари… царевичи… царевны…» повествует о сложном и противоречивом периоде истории России, когда начинал рушиться устоявшийся веками уклад жизни и не за горами были потрясения петровской эпохи. В книге прослежены судьбы исторических персонажей, чьи имена неотделимы от бурных событий того времени.

---

Дворец али терем — хуже тюрьмы. Вот ведь царица, а не может собою распорядиться. Женская доля — неволя. Вроде бы все есть у царицы, вроде бы она как сыр в масле катается. Но нету главного — любови.

Впервой почувствовала это Прасковьюшка. Стала молить свою небесную покровительницу Параскеву-Пятницу помочь, вразумить. Не помогает, не вразумляет. А более просить не у кого. Хочешь не хочешь, а вынуждена она блюсти библейскую заповедь: не прелюбодействуй. Жена да убоится мужа своего! Было, все было: убоялася, не прелюбодействовала и помыслить о том не могла. Но хоть муж высоко взлетел, выше некуда, и она с ним рядом, да что толку. Все бы теперь отдала за мил-дружка, за Васеньку. И греха не убоялась бы, а грех-то великий. Даже в помыслах.

Помышляла, замышляла, умышляла даже в молитвах. Кого только ни молила: Богородицу-Заступницу, Николу Угодника, ту ж Параскеву, о грехе прелюбодеяния просила. Не отозвались, но и не разразили! Нет, жива-здоровехонька. И о даровании чада молила. Такой же результат. Не слышат? Не внимают? Не доходит? Но и ведь о благом просила тож — о даровании плода. Все едино — не снисходят. А ведь уж четвертый год, как царь Иван царицу обсеменяет. Но не всходит то семя, хоть оно и царское. В ком из них порча? Ясное дело — не в ней. Но как показать это? Как доказать, что она детородна?! С Васенькой тож, пожалуй, не докажешь — молод еще, не в той поре. И все-таки… А вдруг!..

Поняла царица Прасковья: не по силам ей одной раскинуть сеть. Надобна помощница, сообщница верная, надежная да и ума затейливого. Кто бы это смог? Да ясное дело: одна бабка ведунья Агафья. Как бы половчей к ней приступить? Хотела царица схитрить и желание свое прямо не выказывать, но скоро поняла, что как ни таиться, все равно бабка все поймет.

Призвала она ее к себе, велела всем комнатным выйти вон и, краснея, все ей выложила, предварительно взяв с нее клятву перед образом владычицы, что сохранит она все в тайне.

— Да что ты, государыня-царица, нешто я не смыслю про тайность эту, — вскинулась бабка. — И так вижу — не в себе ты. Извелася без причины. Стало быть, сухота нашла. Негоже это. Надобно снять да облегчить сердце-то.

— Уж я, Агафья, вознагражу тебя по-царски, коли устроишь ты. Вишь, не череватею я который уж год, не может, видно, государь мой меня обрюхатить, семя у него неплодное. Сколь много он, скажу тебе без утайки, извел, а все без толку.

— Да, государыня-царица, давно примечаю я, что с великим изъяном государь-то наш. Да высказать не смела, тебя жалеючи. Червив он, батюшка наш, негоден для супружества. Тебе бы, красавица ты наша, добрый молодец нужон. Нарожала бы ты ему деток здоровых…

— Ах, Агафьюшка, хочу, хлопочу, да не выходит, — с тяжким вздохом отвечала царица. — Сестрица наша, царевна Софья, благоверная правительница, уж как домогается от меня дитяти. А что я могу?

— Вместях-то сладим. Была бы охота, а охотник отыщется.

— Есть сокол ясный, есть на примете у меня. Хоть и молод он, да хорош собою. При мне состоит, а как нам слюбиться…

— Близок локоть, да не укусишь? Бывает и так. Приведу я его, привяжу. Не уйдет он от тебя, радетельница ты наша.

Обнадежила бабка Агафья царицу. А уж как оборотится она — ее дело. Обещала, стало быть, исполнит. А когда и где — известит. И сама, небось, Васю сговорит.

Понимала Прасковья, что непростое это дело. Ох, непростое! Такое верное место выискал, куда никто носа не сунет. Сама бабка Агафья поместилась в одной из сторожевых башен при въезде на остров. Стояла она пуста, бабка и попросилась туда на поселенье. Управитель к царице, она разрешила. Бабка и смекни: там-де покойней всего, коли Васю туда заманить. А сама Агафья настороже будет. Коли что — верх запустелый, там скрыться можно.

День назначили, царица всех отослала — сослалась на недужность. Батюшка царь в монастырь отправился — на богомолье. Самое время — окрест никого. Платьишко работное одела, голову платом прикрыла и прокралась в башню. А там уж Вася ее дожидается, дрожит весь. И она дрожит — от нетерпенья, от желанья.

— Сокол ты мой ясный, Васенька, хочу я тебя, хочу, мочи нету! — бросилась на него бесстыдно, обняла, целует. А он ни жив ни мертв, только красен весь, обмирает. И чувствует Прасковья, что все у него напряжено, отвердело, как у супруга в лучшие их дни. Видит она — робеет ее Вася. Стала снимать с него порты, а он стоит как истукан.

— Помоги мне, Васенька, — шепчет она ему.

— Не смею, государыня царица.

— Да что ты! Коли я велю!

Дрожащими руками снял порты, рубаху. Стоит весь нагой, прекрасный. Видит царица, что неопытен он, что впервой ему любиться, скинула все с себя, толкнула его на сено и сама легла сверху. Тут уж он разыгрался, правда, неловко. Пришлось ей его поворотить. Вошел он в нее и тотчас от первозданного-то напряжения и разрядился.

— Ничего это, Васенька, — шепчет Прасковья, — ты перемогись, а потом снова начни.

Быстро он перемогся и уж по второму-то разу стал ровно опытный муж действовать. А царица подбадривает его, постанывая:

— Ой, Васенька, любимый, ой, сладко мне, хорошо мне, еще, еще, еще! Сильней же, не бойся! Давай кончим вместях! Ох!

Впервой испытала Прасковья столь великое блаженство. Откинулась она, дыша тяжело и страстно, все еще переживая ту последнюю конвульсию, когда она выплеснула все, что в ней кипело.

Уж и Вася осмелел, приник к ней поцелуями, всю ее обслюнявил. И желанье в нем не угасало, был он, казалось, неистощим. В конце концов Прасковья взмолилась:

— Будет, Васенька, угомонись на сегодня. Все я тебе отдала, что копилась во мне долгонько. Погодим до следующего дня.

Приноровились полюбовники. Еще восемь встреч было у них в башне, пока бабка Агафья не переполошилась.

— Чей-то глаз чую. Бродят округ башни две мамушки, все допытываются: кого ты, Агафьюшка, тамо прячешь? Слышно нам, будто кто-то елозит.

Царица перепугалась. А ну, как выследят, прознают? Не избежать тогда казни мучительной. А срам-то какой! Ох, пронеси Господи, пощади царица Небесная!

Но дело было сделано: заперло ее, перестало отходить нечистое. Стало быть, понесла наконец.

— Очереватела я, Агафьюшка, с твоею помогою. Теперь рожу.

— А родишь ты, матушка-государыня, девицу.

Изумилась Прасковья:

— Как это так?! Откель ты ведаешь?

— А потому так, благодетельница моя, что желанье твое все пересилило, все победило, и была ты починщицей всему. Таковая твоя страсть есть женская, она мужескую превозможет.

Так оно и вышло. На пятый год своего замужества, в марте 1689 года, царица Прасковья благополучно разрешилась от бремени. Все то время, которое она носила, сомневалась, плод ли. Было однажды похожее, рассказывала бабке, как два года тому назад пучило у ней живот с год, царю даже сказалась: брюхата-де я, а потом все прошло.

Родила царица дочь. По сему поводу заблаговестил Иван Великий, его тезка Иван малый не чуял ног от радости. С недовольною миной поздравляла ее сестрица — царевна Софья.

— Чаяла: принесешь ты сына, — буркнула она. — Хорошо, хоть плодною сказалась.

Крестил патриарх в Чудовом монастыре. Восприемниками были тетушка Татьяна Михайловна и братец Петруша, царь вторый. Дали новорожденной имя Марья. А спустя три недели в Грановитой палате накрыли столы, царь давал застолье во значение рождения дочери. Патриарх благословил всех сидящих и блюда, патриарший канонарх благолепно читал Псалтирь, пили за здравие новорожденной, ее родителей и родичей…

Щедро наградила царица бабку Агафью. Оба Василия — виновник и его сотоварищ — получили по бархатному камзолу. Было замечено, что царица более отличает Васю Юшкова, но и Вася Татищев не оставался внакладе, а потому соглядатаи не придали этому значения.

Так и пошло: царица чреватела и рожала, почитай, каждый год, бабка Агафья копила золотые, Вася Юшков распрямился и был горд. Следующей была Федосья, за ней последовала Екатерина, а за Катею — Анна, чья судьба чудесным образом вознесла ее на самый верх. Она была самой нелюбимой из дочерей — рано запрыщавела, сторонилась матери, росла нелюдимкою.

Царевна Софья выражала свое недовольство:

— Носишь, носишь, а что приносишь? Опять девку. Напрягися хоть раз: мужик нам нужен.

— Да что я могу, любезная сестрица, — неумело оправдывалась Прасковья. — Разве ж на то моя воля? Что Господь посылает, то я и приношу.

— Да и ты, братец Иванушка, хорош: семя твое бабское. Хоть займовай у другого, который пошибче тебя.

Хихикал царь Иван:

— Что ты, что ты, сестрица, неможно это — семя займовать.

— Дурень чертов, — буркала Софья хоть и в сторону, да все едино слышно было.

Не мог Иван угодить Милославским — это она понимала, оттого и бывала не в себе. Лелеяла надежду, каждый раз ждала с нетерпеньем. И каждый раз одно и то же.

Как же быть? Похоже, рушилось все, на что она уповала. Могла бы, напустила бы на Прасковью мужика здорового, чтоб уж наверняка накачал наследника. Так ведь никак нельзя.