Илья Басс - Жизнь и время Гертруды Стайн

• Название: Жизнь и время Гертруды Стайн
• Автор: Илья Басс
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7784-0436-6

Гертруда Стайн (1874–1946) — американская писательница, прожившая большую часть жизни во Франции, которая стояла у истоков модернизма в литературе и явилась крестной матерью и ментором многих художников и писателей первой половины XX века (П. Пикассо, X. Гриса, Э. Хемингуэя, С. Фитцджеральда). Ее собственные книги с трудом находили путь к читательским сердцам, но постепенно стали неотъемлемой частью мировой литературы. Ее жизненный и творческий союз с Элис Токлас явил образец гомосексуальной семьи во времена, когда такого рода ориентация не находила поддержки в обществе.

Книга Ильи Басса — первая биография Гертруды Стайн на русском языке; она основана на тщательно изученных документах и свидетельствах современников и написана ясным, живым языком.

---

И в шутку и всерьез можно подытожить эти слова следующим образом: Гертруда исполнила сказанное в 1895 году в точности: отмела всякую внешнюю связь с еврейством, т. е. ассимилировалась, и «женилась» на еврейке, соблюдая изоляцию! Призыв в конце статьи «Пусть иудаизм означает единство людей, образующих между собой братство…» в течение последующих лет для себя она исключила.

После Первой мировой войны Гертруда однажды вернулась к проблемам еврейства и, в частности, к созданию еврейского государства. Свои тогдашние мысли она изложила в небольшой работе-эссе Грезы сиониста, датированной 1920 годом[109]. Эссе состоит из 16 строк, содержание его местами довольно туманно, и трактовать его можно по-разному. Речь, безусловно, идет о возникшем после войны 1914–1918 годов движении за создание еврейского государства. И на этом фоне Гертруда заявляет в предпоследней строчке: «Я не хочу отправляться в Сион». И еще одна фраза оттуда, эхо ранней Гертруды: «Иудаизм должен определяться религией». Можно понимать эту фразу и так: если не исповедуешь иудаизм, то не можешь считаться евреем.

Она отстранилась от еврейства и в своих произведениях. Один из литературоведов высказался таким образом: «Если вы сможете найти еврейство у Стайн, вы сможете найти его везде».

Линда Вагнер-Мартин указывает, что имевшиеся в черновиках романа Становление американцев прилагательные ‘еврейский’, ‘еврейская’ Гертруда в процессе правки постепенно заменяла на ‘германские’. Так же она поступила и с именами, так что к концу работы над романом в тексте едва ли остались ощутимые сведения о том, что речь идет о еврейских семьях[110].

Такая необъяснимая позиция писательницы удивила многих ее современников. В письме к Александру Вуллкотту в сентябре 1933 года Торнтон Уайлдер, тогда еще лично не знакомый с Гертрудой Стайн, спрашивает:

Говоря о Фее, я вспомнил о его лучшем друге — Гертруде Стайн. Я полагаю, ты прочел Элис Б. Токлас. Так вот, Гертруда Стайн — крупная, спокойная, приятная дама, не так ли? Не предубежденная, не обращающая внимания на мнение остального мира — будь оно хорошим или плохим. ТОГДА: Почему она никогда не упоминает, что она или Мисс Токлас — еврейки? И почему в той куче страниц, которые я оказался в состоянии осилить из 1000 — страничного произведения («первая великая книга, написанная в будущем») Становление американцев, она не упоминает, что семья, которую она анализирует в таких деталях, есть семья еврейская. И почему, присваивая фиктивную фамилию для своей семьи, она придумывает такую, которую едва ли можно назвать еврейской[111].

Публично, как говорилось выше, Гертруда от еврейства не отказывалась. Случайные упоминания, даже проблески гордости за принадлежность к еврейству можно найти в переписке. Например, в одном из писем к своим приятелям, супругам Эбди, она с удовольствием сообщает, что Пикассо назвал ее «настоящей еврейской матерью»[112]. Известно выражение Гертруды: «Евреи произвели на свет трех оригинальных гениев: Христа, Спинозу и меня».

Вирджил Томсон, хорошо знавший Стайн, уделил ее еврейству страничку в своих воспоминаниях[113]. Упоминая евреев, с которыми у Стайн сложились теплые отношения, он перечисляет франкоязычного поэта Тристана Тцара — румынского еврея, одного из основателей дадаизма («как двоюродный брат»), скульпторов Джо Дейвидсона и Жака Липшица и др. При этом он добавляет: «[она] не чувствовала себя солидарной с еврейством. <…>. И хотя хорохорилась, называя себя ‘плохой еврейкой’, во всяком случае, не представлялась христианкой».

В своей книге Les Precieux Бернар Фей уделил дружбе с Гертрудой отдельную главу, символично назвав ее Запах розы[114]. Рассказывая о совместных долгих прогулках и происходивших одновременно дискуссиях, он особо выделяет один момент. Гертруда повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и сказала: «Выложи правду, Бернар, признайся, ты чересчур умен, чтобы не быть евреем». Фей пытался убедить ее в обратном, но безуспешно.

Нечто подобное вспоминал и близкий друг Гертруды Ван Вехтен. Она искала еврейские корни у родителей Авраама Линкольна, что, по ее словам, прояснило бы многое в его карьере[115].

Сэмюэль Стюард оставил любопытное свидетельство — разговор с Гертрудой Стайн, где явственно ощущается латентный отзвук комплекса неполноценности, именно еврейской. Американец Стюард пожаловался, что ему не удавалось наладить контакт с британцами. Гертруда объяснила, что наличие у него шотландской крови делает его в глазах британцев полукровкой, вроде безродной дворняжки. «Высшие классы, — пояснила Гертруда, — и относятся к тебе как к таковому. А низшие классы рассматривают тебя стоящим на низшей по сравнению с их высшим классом ступени». И продолжала:

… У меня прошлое ортодоксальной еврейки, и я никогда не скрывала этого. Когда я отправилась в Англию читать лекции в Кембридже, я прекрасно провела время там, потому что никто не ожидал от меня быть кем-то иным, как еврейкой[116].

Изменилось ли мировоззрение 70-летней Гертруды после Второй мировой войны, можно только догадываться. Но, по всей видимости, кое-что можно выяснить по последним книгам Франция, Париж и Войны, которые я видела — и в последней заметке Рассуждения об атомной бомбе.

В книге Войны, которые я видела[117] она впервые и открыто касается темы преследования евреев, включая упоминание о деле Дрейфуса. Стайн как бы невзначай рассказывает о случае с еврейской женщиной, хорошо известной в парижской среде. При начавшемся преследовании евреев в Париже она с семьей скрылась в Шамбери́. Когда же немцы полностью оккупировали Францию и евреев заставили иметь специальную отметку в документах, женщина явилась в префектуру с просьбой занести этот ‘факт’ (выражение Гертруды) в ее удостоверение. Префект отказался удовлетворить просьбу, поскольку она не смогла представить доказательства своего еврейства! «Таким было большинство французских чиновников», — заключает Гертруда, тем самым предоставляя читателю верить, что в противном случае она сама пошла бы в префектуру. Но посмотрим, как она объясняет причину преследования евреев:

В мире всегда существовало огромное стремление к пассионарности[118], и те, кто преуспевал лучше, обладал лучшими инстинктами к достижению известности, у тех появлялась большая вероятность оказаться преследуемыми, и это вполне естественно (курсив мой, И.Б); здесь, я думаю, и кроется первопричина притеснения избранного народа.

То есть, евреи сами виноваты — сидели бы тихо, ассимилировались, и все было бы в порядке.

Имя Гитлера часто приводится в упомянутой выше книге и, как обычно, одновременно с Наполеоном, старые увлечения не отмирают легко. Однажды для него даже нашлось слово ‘чудовище’. Пытаясь изменить впечатление у тех, кто обладает хорошей памятью и помнит ее оценку довоенного Гитлера, Гертруда отсылает читателя к эпизоду 1935 года. Тогда, во время многолюдного обеда у них дома, она якобы предсказала намерение Гитлера разрушить Германию, поскольку он — австриец, а австриец в сердце своем несет ненависть к Германии. Трудно избежать резкой оценки подобного высказывания 70-летней женщины, полностью оторванной от реальности.

* * *

Благосклонность, проявленная Гертрудой к Гитлеру в 30-е годы, есть результат полнейшей ассимиляции и крайне правой позиции писательницы в вопросах политической власти. Она была республиканкой, не одобряла Новый курс Рузвельта, равно как и всю его политику, боялась социалистов и коммунистов. Политику Рузвельта считала патерналистской[119].

Интеллектуалов не следует допускать к управлению государством: «У них ментальный перекос». Стайн полагала, что интеллектуалам мешают их интеллект, идеи и теории, тогда как при управлении в практической деятельности следует руководствоваться инстинктом: «Лучшими руководителями являются люди, следующие своим инстинктам, а в демократиях это еще более необходимо, чем где бы то ни было». Признавая за ‘саксонским’ элементом стремление к доминированию, она находила истинными демократиями лишь Америку и Францию. И далее: «Что важно, так это соревнование, борьба, интересы, активность, которая заставляет людей жить и получать удовлетворение в соответствии с инстинктами, которые наилучшим образом обеспечивают эмоционально благоприятную атмосферу для каждого индивидуума. Возведение Китайской стены всегда плохо. Протекция, патернализм и подавление естественных поступков и соревнования ведут к скудоумному существованию и стагнации. Это верно в политике, литературе и искусстве».

В 1940 году, когда пал Париж, она писала: «Сколь много я ни напишу, этого будет недостаточно, чтобы подчеркнуть, насколько важно быть консервативным, хранить традиции, чтобы быть свободным. Свобода и эмоциональность в искусстве вполне уживаются с консерватизмом в политической жизни»[120]. Война не изменила ее мнения. Свою длинную тираду касательно иммигрантов в книге Войны, которые я видела она заканчивает следующим утверждением: