Павел Пепперштейн - Пражская ночь

• Название: Пражская ночь
• Автор: Павел Пепперштейн
• Издательство: Амфора, Ad Marginem Press
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-367-02089-2

В новом романе критика, художника и писателя Павла Пепперштейна гений и злодейство соединяются в декорациях «Вальпургиевой ночи» Густава Майринка. Главный герой — киллер, от природы наделенный чрезвычайно острым зрением и осененный музой поэзии, да еще читающий между делом доклад о событиях Пражской весны на социологической конференции. Его идефикс — пришить «гауляйтера Москвы», который из хозяйских соображений лишил столицу того ощущения собственной истории, которым дышит для чехов Прага.

Иллюстрации Павла Пепперштейна и Ивана Разумова.

---

Несмотря на крепость его сна, меня поразило, что Уорбис вел со мной весьма (по-видимому) конфиденциальные переговоры в присутствии этого якобы спящего парня. Возможно, тот вовсе не спал, а притворялся. И потом эти постоянные зловещие упоминания о якобы ужасном Монти, от которого спасти может только этот Яромир! Кто же он таков, этот Яромир? Личный телохранитель Уорбиса? На телохранителя не похож. Я всмотрелся в него. Синее пятно от Тихого океана лежало у него на лбу, на щеке раскинулась мутновато-красная Австралия, ухо окрашено пестрыми островами, на виске, как запекшаяся рана, багровели Филиппины. Где-то я уже видел это простое лицо. Впрочем, таких парней тысячи.

Вдруг я узнал его. Реставратор, которого я видел спящим в одной из боковых капелл собора Святого Витта. Затем я видел этого парня еще раз — на конференции: он спал в последнем ряду амфитеатра. Итак, я вижу его третий раз за сегодняшний день и все три раза вижу его спящим. Я потряс его за плечо. Парень открыл глаза и произнес нечто по-чешски.

— Кто вы? — спросил я.

— My name is Jaromir, — сказал он по-английски с чешским акцентом (акцент звучал еще резче, чем у Куровского). — А вы кто?

— Я друг мистера Уорбиса. Он просил вас вывести меня отсюда незаметно. Кажется, он больше не хочет, чтобы я общался с его гостями. А вы чем занимаетесь? Работаете на Уорбиса?

— Ну да, в какой-то степени… — он рассеянно вертел головой, затем вынул пачку дешевых сигарет и закурил. — Я вообще-то реставратор. Сейчас работаю на Граде, в самом соборе Святого Витта — знаете? Главный собор Праги. — Парень горделиво сверкнул глазами.

— А какое это имеет отношение к Уорбису?

— Его компания выиграла государственный тендер на проведение реставрационных работ. Так что он вроде как босс.

— Ваш босс? Вы хотите сказать, что вы — простой реставратор и поэтому запросто спите в кабинете вашего босса? Вы что, подружились с ним?

Парень смущенно усмехнулся.

— Не то чтобы с ним. Подружился с его дочерью Элли. Вы не поверите, мистер Корлеоне: я ее официальный жених. Сегодня я ходил на конференцию, где она выступала. Она у меня умница. Я ни одного слова не пропустил. Мы уже неделю как помолвлены. Честно говоря, до сих пор не верю такому счастью. Это как если тебе вдруг дарят мешок сладких яблок. Я простой парень с окраины Праги, и вдруг любовь с первого взгляда, да еще с такой красавицей, дочерью миллиардера. Такое бывает только в сказках.

— Это точно. Выведите меня отсюда, мистер Яромир.

Яромир поднялся и поманил меня пальцем в черную глубину кабинета.

— Накиньте плащ. Для тех, кто покидает этот дом с бокового хода, предусмотрены романтические плащи, — Яромир передал мне черный длинный плащ с капюшоном. Сам тоже накинул подобный же плащ.

— Черные плащи, капюшоны, закрывающие лицо. Как в фильме Кубрика «С широко закрытыми глазами».

— Да, а чего — фильм отличный. Неплохую групповушку они там замутили, а, мистер Корлеоне? — Яромир простодушно улыбнулся. — Жаль, что мистер Уорбис не любитель подобных развлечений. Надевайте плащ и идите за мной.

Я покорно надел плащ, накинул на голову капюшон. Мы прошли каким-то узким коридором, заставленным шкафами и ларцами, после чего спустились в сад по боковой лестнице. Яромир подвел меня к калитке в стене сада. На фоне мокрой изумрудной травы наши фигуры в черных плащах и капюшонах смотрелись, наверное, живописно. С другой стороны дома приглушенно доносились музыка и смех гостей.

Яромир открыл калитку, и мы вышли на улицу.

— Идите по этой улице, никуда не сворачивайте, — сказал Яромир вполголоса, наклонив ко мне свою голову в капюшоне. — Дойдете до самого конца улицы. Увидите пивную «У серпа». Зайдите внутрь, закажите пиво и ждите. Никуда не уходите. Внутри пивной не пересаживайтесь от одного столика к другому. Ни с кем не говорите. Никуда не отлучайтесь, кроме как в сортир. Мы придем за вами через час.

— Мы — это кто? — спросил я.

— Элли и я. И не забывайте: сегодня Парад Богов, — с этими словами Яромир захлопнул калитку и запер ее изнутри. Последнюю фразу он произнес по-чешски, но я отчего-то понял: «Ne zapomente: dneska v noci bude Hlidka Bohu».

Чешский язык бывает иногда перевертышем русского: «запомнить» значит «забыть», а «черствый» означает «свежий». Вот так вот.

В нелепом плаще я стоял, глядя в запертую калитку. Над калиткой на двух каменных столбах торчали две вазы в форме конских голов, казалось, с них сняли скальпы, и из открытых макушек бешено произрастала острая свежая трава. Эти две вазы треснули, и трещины побежали по ним совершенно одинаково, не нарушив симметрии.

Ледяное облако в синем теплом небе привело за собой свинцовую тучу, затем все взорвалось между тучей и облаком, и стремительные потоки холодного светлого дождя обрушились в зеленые сады.

После дождя все сверкало и сыпалось каплями, одна туча уходила, на горизонте стояла другая, но сладкий свет заката высвечивал каждую трещину на стенах старых домов. До туч ли мне было, до заката ли? Да, вполне до них. Хотя вроде мне следовало бы подумать о той невнятной и опасной ситуации, в которой я неожиданно очутился. Но я не думал об этом. Непрозрачный вихрящийся замут, куда меня втянули, меня не интересовал. Какое мне дело до всего этого, когда на небе такой закат?! Такое, блядь, высокое небо…

Я снял «романтический плащ», аккуратно скатал его и спрятал в рюкзак. После чего пошел по улице в направлении, указанном Яромиром.

лица оказалась невероятно длинной. Она зарождалась в тесном тупичке среди подслеповатых дворцов с садиками в духе рококо, затем тянулась среди домов XIX века, и чем дольше я шел по ней, тем угрюмее и грязнее становились дома, желтее фонари, неряшливее прохожие. Пивные встречались часто, почти на каждом углу, но все они назывались не «У серпа». Да и улица все не кончалась. Из пивных сочился свет сквозь бутылочные стекла окошек, кое-где распахнутых: внутри люди смотрели по телевизору спорт и орали, но уже через квартал следующая пивная поражала безлюдством, и там лишь одинокий заспанный цыган мыл пол или курил сигарету.

Улица перебралась через реку, но сохранила название; пошли какие-то брошенные виллы, заводы, темные и мрачные, торчали дома времен раннего социализма, у подъездов ошивались сонные подонки и лица, прогуливающие собак. Возникли пустыри, трамвайные депо, корты, и вдруг эта нескончаемая улица вышла в поле и превратилась в проселочную дорогу. Повеяло сладкой луговой травой, сельским привольем, вечерней росой и цветами. Пейзаж с группами деревьев на лугах казался вырезанным из черной бумаги на фоне все еще сияющего неба. В центре одной из черных древесных групп тускло блеснул огонек. Издалека я разглядел, что он горит над входом в низкое продолговатое строение — явно бывший старинный каменный амбар или конюшня. Над входом висели пучки трав, сухие снопы ржи, ржавый серп и кривые полуоблезлые буквы возвещали «У серпа». Подходя, я заметил довольно большое количество автомобилей и мотоциклов, припаркованных на лужайке возле пивной.

Я толкнул толстую дверь и по стертым каменным ступеням спустился в полуподвальный зал: он оказался очень велик, с низким сводчатым потолком (который выдавал, что стены эти видели еще короля Карла). Гул голосов, звон кружек, едкий сигаретный дым — все это хлынуло мне в лицо. Огромный зал почти полон: люди сидели большими компаниями за грубыми деревянными столами, галдели и стучали кружками. Я заметил один никем не занятый стол и прошел к нему. На меня никто даже не взглянул.

В этом полуподземном зале царило бы едкое удушье, настолько здесь было накурено; но под самыми сводами зияли глубокие окошки без стекол, и циркуляция воздуха в этом бывшем коровнике оказалась столь идеально продумана, что, несмотря на густой сигаретный дым, в помещении все равно витал стойкий аромат полевых цветов и трав: душистый ветерок с лугов и пологих холмов игриво пробегал по залу пивной, и присутствовало в этом ветерке нечто эйфорическое, счастливое и абстрактно-чистое, как в знаменитой «ауре», предшествующей эпилептическому припадку.

Я огляделся: место явно не вполне обычное. Людей множество, и все — представители различных субкультур. Справа от меня сидела огромная компания байкеров: видимо, им принадлежало стадо харлеев у входа. Выглядели они классически: огромные мужики за сорок в черных косухах, в кожаных жилетах на голое тело, с жирными нагими животами, в банданах, в черепах и татуировках, с длинными волосьями, с лицами страшных викингов, кое-кто в обнимку с молодыми здоровыми девками, хохочущими и орущими.

Слева от меня за большим столом кучковались готы — в основном малолетки: девочки в длинных кожаных пальто, с зелеными или синими коготками, с набеленными лицами, с губами, выкрашенными черной помадой, с фиолетовыми тенями под глазами. Мальчики с гроздьями сережек в ушах, бледные, в черных майках с готическими волками. Чуть подальше ржали, словно кони, высокорослые панки с роскошными ирокезами и выбритыми лысинами самураев. За ними, за своим столом, молча и сумрачно сидели вьетнамцы, человек пятнадцать, одни мужчины, собранные и угрюмые, с плотно сжатыми губами, сверкая непрозрачными черными зрачками в узких глазах. В Праге много вьетнамцев: во времена позднего социализма Вьетнам выплачивал Чехословакии свои долги рабочей силой. В опасной близости к ним виднелись скинхеды в черных куртках, со свастиками и чашами, татуированными на головах. Гигантская компания хиппи занимала один из углов: девушки в пончо восседали прямо на полу, поджав ноги, кто-то наигрывал на варганах и изредка постукивал в барабанчик, молодые хайратые казались внуками старых гуру. Почти табор, но дети и беременные женщины отсутствовали. По сравнению с табором хиппи стол, за которым собрались цыгане, производил впечатление строгого и почти официального. Смуглые взрослые цыгане в черных пиджаках сидели чинно, прямо и неподвижно, группируясь вокруг одной древней цыганки, видимо особенно уважаемой, которая сосредоточенно читала книгу. У бара тусовалась эмо-поросль, хрупкие мальчики и девочки с лицами отравленных эльфов, фанаты Ramones и Tokio Hotel, в черно-розовом, в узких облегающих джинсах, с косыми челками, свисающими на лоб, словно бы выпавшие из жестокого японского мультфильма. Эти совсем малолетки, младше готов настолько, что пиво они подливали в стаканы с колой. Впрочем, в этом заведении никто особо не чтил строгую надпись над баром: «Продажа алкоголя несовершеннолетним запрещена».