Анатолий Гладилин - Вечная командировка

• Название: Вечная командировка
• Автор: Анатолий Гладилин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1962

Аннотация издательства «Советский писатель» (1962 г.):

А.Гладилин рассказывает о делах советского разведчика Краминова. Писателю удался образ Алексея Краминова, настоящего коммуниста, человека, беззаветно преданного своей родине и героически погибшего на своем посту. Ярко изображены в повести советские люди, с которыми Краминову приходится встречаться, правдиво описаны события, которые происходят в его личной жизни.

---

Я не спешил встретиться с ним: он очень подозрителен. Я представлял себе ясно его лицо, фигуру, даже отдельные жесты.

И вот мы встретились. Он оказался совершенно другим. Я не узнал его.

К нам в кузницу вошел чумазый человек в испачканной углем спецовке. Лицо невыразительное; глаза не то чтоб усталые, а так, с тенью какой-то прибитости, подавленности.

— Валентин! Наш кузнец заболел. Сделай нам штук сто скоб. Я с механиком договорился.

Он мельком взглянул на меня и отвернулся.

Когда закрылась за ним дверь, Валентин сплюнул.

— Идем искать проволоку. Работенки нам теперь хватит. Это Тарасенко, начальник второго участка.

Я поздравил себя с первой встречей. Вот он какой, Тарасенко. Очень простой и очень скромный.

Но почему на вашем участке, гражданин Тарасенко, мастера открыто говорят комсомольцам: «С заключенными было лучше. Они все умели. А вы — молодняк, бестолочь». Кто подал им эту мысль?

Но почему на вашем участке до сих пор не закончен монтаж промприборов? Почему бывали случаи, когда на смену выходили два человека?

Но почему, когда рабочие добились того, что из столовой привозят обеды прямо на участок, вы не можете построить дощатый навес, столы, скамейки, чтобы люди ели не под мокрым снегом, а хоть под какой-то крышей?

Вам не до этого. Плевали вы на мелочи. План все равно будет выполнен.

Да, это мне все известно. Но не кажется ли вам, гражданин Тарасенко, что и здесь сказывается ваш «почерк»?

* * *

По трассе шел «ЗИЛ-150». На двадцатом километре от Красноармейского грузовик перевернулся. Причины: на спуске с перевала шофер съезжал слишком лихо, не успел затормозить и на крутом повороте полетел вниз. Вернее — полетела машина. Шофер каким-то чудом успел выскочить. Как ни странно, «ЗИЛ» отделался вмятинами и царапинами. Более того, разбился только один ящик с консервированными томатами. Остальные ящики (и банки) целы.

Все развели руками и сказали: повезло, счастливо отделались. Есть, правда, одно обстоятельство. В кабине сидел пассажир.

Удивительная авария. Но пассажир остался жив и невредим, совершенно случайно.

Опять же все развели руками и сказали: повезло, счастливо отделался.

И мне это очень любопытно. И я развел руками. Бывает, конечно, много случайностей. Но дело в том, что кто такой этот пассажир — знал я один.

Но у меня странная логика. Я не верю в случайности. Вывод: значит, пассажира знал не я один.

* * *

И все-таки мы в чем-то актеры. Мы образованные, начитанные люди, мы знаем миллион разных ситуаций. И когда мы думаем,  к а к    б у д е т, мы придумываем себя. И когда  э т о   б ы в а е т, мы держимся так, как придумали. Нет, я ненавижу актерство и позу, я всегда хочу быть искренним. Но эта поза, которую мы придумали, она живет помимо нас. Я знаю, как я приду к ней. Я знаю, как я буду себя держать. Я знаю, что она меня увидит усталым, грустным человеком, иронически и трогательно воспринимающим все наши разговоры. Это уже в крови. Я знаю, что я скажу, я знаю, когда я закурю. Противно, и где-то понимаешь — да, актерство. И ничего нельзя поделать, потому что о встрече много думаешь, потому что мысленно уже сто раз встретился с ней, потому что уже отрепетировал.

Как мы иногда хотим умереть! На день, на два, ну на месяц. А потом, небритым, с впавшими щеками, с перевязанной рукой явиться к любимой женщине, которой сообщили, что ты разбился, утонул, убит бандитами. Приехать сразу с аэропорта, никого не предупредив, никому ничего не сказав. И смотреть, как она бьется в истерике.

* * *

Решим простую задачу. А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, кто остался на трубе? Вроде все понятно. А упало, — слава богу, нам за это деньги платят. Б пропало, — найдем. Вылезет на запах дыма. Но ведь кто-то остался на трубе! Видны кончики ушей.

…Трактор идет, переваливаясь и ныряя в колдобины. Сзади тянется волокуша. Когда переезжаем речки, волокуша оказывается под водой, а неизвестный, что недавно подсел к нам (естественно и не подумав спросить разрешения, а просто вскочил на ходу и устроился на бочке), — неизвестный прилипает к бочке и задирает сапоги. Впечатление, что река несет бочку с человеком. И хотя я знаю, что бочка привязана, — кажется, сейчас он нырнет.

Тракторист (знакомый парень, мы ему чинили что-то) раскачивает рычаги и, перекрывая шум мотора, пытается рассказывать, как зимой его замело в машине и два дня он не мог пробиться. История, конечно, кошмарная. Тут и холод, и голод, и заносы, и ветер, сбивающий человека, и вой волков. Но скучно, товарищи, жить без происшествий. Я уверен, когда он вернется на материк и будет рассказывать подобные случаи, то люди решат — вот как интересно на Чукотке, как там страшно, романтично и т. д.

Им бы стоило подумать, что такие случаи редкость. А в основном здесь довольно однообразная работа. И трудности не в южаках (тогда почти все работы прекращаются и ребята сидят в будках и в общем-то умирают от скуки), а в том, что каждое (так называемое) утро надо вставать из теплой постели, добираться до трактора (в нем-то тепло) да присобачивать на ветру отлетевший «башмак» (попробуй возьми железо без рукавиц). Но об этом я буду думать после. А сейчас можно наблюдать за нашим пассажиром, можно слушать басни и, наконец, любоваться… Впрочем, любоваться нечем. Весна, грязь, мутные потоки, снег только на вершинах сопок. С Чукотки словно содрали кожу. К тому же мне кажется, что при нашей скорости к той вот блестящей, нарумяненной вершине мы подъедем к началу следующего века.

Не выходит из головы это дело, мысли и вопросы, которые возникают при изучении его. В конце концов все сводится к одному: «Кто остался на трубе?»

И это надо внимательно продумать и не отвлекаться на посторонние мысли. Сейчас им не время. Нельзя закрыть глаза или уставиться в одну точку. Потому что начинаешь видеть то, от чего я здесь отвык. Ночь. Нормальную зимнюю ночь (а не чукотское белое лето). Итак, голые деревья, хрустящий снег. Я не помню, что еще полагается для зимней ночи. Иней? Лунный свет? Поломанные заборы?

Я приезжал на окраину Сокольников поздно вечером. Машина останавливалась в конце аллеи у так называемого дома отдыха для беременных.

…Женщина на последнем месяце обычно уродлива. Но ты (может, потому, что видел тебя все время в шубе), ты совершенно не изменилась. Ты просто казалась неуклюжим медвежонком. И Курочкин — он иногда приезжал со мной навестить тебя — смеялся над твоей походкой. Ты рассказывала, как у вас в клубе иногда устраивают танцы. Любопытное зрелище, когда танцуют две такие женщины друг с другом, да еще предпочитают фокстрот. Или, как объединившись, человек тридцать женщин вашего санатория шли в кино — и ужас местного населения при виде такого шествия. Да, мы много смеялись, но я чувствовал, как тебе тоскливо в этом доме, где все рассказывали разные медицинские ужасы.

— Тебе хорошо, — говорила ты, — сплавил жену! Эффектно подъезжаешь сюда на служебной машине два раза в неделю на полчаса. Вот и все твои заботы.

А я уверял, что тебе здесь лучше, что за тобой уход, а я все время занят делами службы. Уезжая этими темными аллеями, я видел, как ты стоишь у забора и смотришь вслед машине.

И полмесяца спустя я, ничего не подозревая, ночью позвонил домой с работы, и подошла соседка и сказала, что у меня дочь. И потом, через несколько дней, ты спустилась ко мне по крутой лестнице маленького дома, пропахшего запахом эфира, похудевшая, смущенная, и вручила мне маленький сверток, из которого на меня одним глазом косилось живое существо.

…Пожалуй, хватит воспоминаний. Итак, А и Б сидели на трубе…

ГЛАВА III

Сегодня я пришел со смены и, не умываясь, успев снять только сапоги, лег на кровать. Мне снился сон. Нет, я не спал или спал наяву. Я слышал, как изредка капает вода в таз из рукомойника, я чувствовал, что на улице солнце и хорошая погода, я знал, что на крыше седьмой будки ребята, голые по пояс, загорают. Я все время себе говорил, что мне надо встать. Обязательно встать, умыться, обязательно умыться. Придут ребята и скажут: «Леха, ты чего же грязный улегся на наволочку?» Я должен пойти поесть. Столовая закроется до вечера, а ты весь перерыв проторчал в будке горных мастеров. Через час ты захочешь есть. Магазин тоже скоро закроют. И вообще у тебя есть дела. Ты договорился опять прийти к дяде Мише. Дядя Миша — старый горняк, один из первых коммунистов на Чукотке. Он очень интересный человек, и о нем можно многое рассказать, — главное, он может многое рассказать, и это тебе очень важно. Важно. Должен. А если бы лейтенант Кочубей сейчас зашел и увидел бы меня в таком состоянии? Ведь он ко мне, я это чувствую, относится с каким-то глубоким уважением, и не потому, что так положено по службе, а просто как к человеку.

Все эти «важно» и «должно» разгуливали по моей голове, царапались и будоражили. Мне было стыдно за себя. Я знал, что так не могу поступать. Но мне снился сон. Я спал наяву.