Ютта Рихтер - Щучье лето

• Название: Щучье лето
• Автор: Ютта Рихтер
• Издательство: КомпасГид
• Жанр: Детская проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905876-55-4

Когда солнце светит каждый день, кажется, что снег никогда не выпадет — и всегда будет лето, река, а в реке неуловимая серебристая щука.

В старинном немецком замке живут две семьи, и пока взрослые заняты своими делами, жизнь детей, Анны, Даниэля и Лукаса, идет своим чередом. И кажется, что так будет всегда. Но постепенно дети замечают, что с мамой мальчиков что-то неладно. Она все время устает, теряет волосы, а однажды ее забирают в больницу. И тогда ловля щуки становится для Даниэля последней надеждой — ему кажется, что если поймать щуку, то мама обязательно поправится. Повесть Ютты Рихтер рассказывает о том особом способе, который выбирают дети, чтоб справиться с проблемами и переживаниями, которые им не всегда по плечу. И о том, как могут взрослые помочь им с ними справиться. За «Щучье лето» Ютта Рихтер была награждена премией LUCHS (2004), Католической детско-юношеской книжной премией (2005), премией LesePeter (2005). На русском языке публикуется впервые.

Для среднего школьного возраста.

12+

---

Хуторские дети постоянно враждовали с деревенскими, но к нам они не лезли. Мы-то были замковыми.

— Замковые дети — статья особая, — обмолвилась как-то раз Гизела. — Не забывайте об этом и ведите себя прилично! В гостях берут только один кусок торта и спрашивают, чем помочь. Зарубите себе это на носу!

Отвесив Даниэлю подзатыльник, она добавила:

— А ты не стой все время как вкопанный! Бери пример с младшего брата! Прежде чем зайти в чужой дом, надо улыбнуться и поздороваться!

— Ну не будь с ним так строга, — успокаивала ее моя мать, положив руку Даниэлю на плечо. — Он просто немного стесняется, это пройдет.

Даниэль весь покраснел, а мне стало неловко за мать. Даниэль не стеснялся. Он был молчалив и говорил только то, что было действительно важно.

Взрослые вели себя так, словно знали нас как облупленных. А сами ничего не понимали.

Хуторские дети с нами не играли, потому что мы были замковыми, да и деревенские нас недолюбливали, потому что хуторские нас не задирали. Но мы об этом никому не говорили, особенно взрослым. Им все равно было невдомек. Нам вполне хватало нас троих.

Школьный автобус постепенно наполнялся. Мы сидели на своих постоянных местах, сразу за водителем, и Даниэль полусонно посматривал в окно. Неподалеку от двора Шульце-Веттеринг на обочине лежала мертвая кошка. Даниэль толкнул меня локтем:

— Видела?

Я кивнула.

— Если б она была моей, я бы завыл от горя! А эта смеется!

Он кивнул в направлении Анны-Софии. И правда — Анна-София Шульце-Веттеринг и Мария-Тереза прислонились друг к другу головами и над чем-то хихикали.

— Может, это не ее! — возразила я.

— Спорим?!

Даниэль отвернулся и снова уткнулся в окно.

Я знала, что он вне себя от злости, потому что очень хотел кошку, но Петер был непреклонен:

— Кончили разговор. У твоей матери аллергия на кошачью шерсть. И пока мать больна, ни одно животное не переступит порог моего дома! Тем более кошка!

Когда мы проехали двор Шульце-Эшенбахов, Даниэль вдруг сказал:

— Она лысеет.

— Кто лысеет?

— Мама.

Я вздрогнула.

— Смеешься?

— Я сам видел. Она берется за волосы, и они выпадают.

Волосы Гизелы — точно, как у Белоснежки: длинные, каштановые.

Раньше она всегда заплетала их в косу, которая прыгала на спине, когда Гизела бежала. Теперь же она все чаще носила платок, но я думала, это для красоты. Мамы часто модничают. У моей матери вот уже четыре недели рыжие волосы, огненно-рыжие, выглядит она как актер из рекламы кетчупа. Я бы так на улицу не вышла, но что есть, то есть.

— Да ладно! — сказала я. — Хорош придумывать!

— Я сам видел, — повторил Даниэль и надолго замолчал.

Когда мы в тот день возвращались из школы, почки на рапсе уже лопнули. Мы еще издали увидели, как вспыхнуло поле.

Для нас это были самые чудесные цвета: рапсовожелтый, буково-красный, а над ними небесно-голубой.

— Смотришь и радуешься! — сказал как-то Лукас. И был прав.

Но сегодня все складывалось иначе, потому что я думала о волосах Гизелы и меня охватывал страх.

Мама стояла в кухне и гладила.

— Как школа?

— Отлично!

Мама рассмеялась. Мы играли в эту игру из года в год. Каждый день один и тот же вопрос. И один и тот же ответ.

Игра называлась «Как-школа-отлично». Мама говорила, что и бабушка ежедневно спрашивала о том же.

— В детстве я это ненавидела, — призналась мама.

— Так зачем же спрашиваешь?

— Потому что теперь я мама и все мамы это спрашивают! Она гладила, смеялась, и ее волосы переливались на солнце.

— Мама? А Гизела облысеет?

Мама вздрогнула. Отставила утюг в сторону.

— Кто это тебе сказал?

— Даниэль!

Мама опустилась на табуретку.

— Пойди-ка сюда, голубушка.

Я села рядом. Она достала сигарету из пачки, закурила и стала выпускать дым через нос. Я ждала, что она что-нибудь скажет, но она лишь сидела с серьезным лицом и лихорадочно затягивалась.

Стояла такая тишина, что слышно было, как тикают часы в гостиной. Муха жужжала у оконного стекла, и время от времени попыхивал паром утюг.

Мама откашлялась.

— Значит так, — сказала она. — Я тебе сейчас все объясню, только ты обещай мне, что ничего не скажешь Даниэлю. И тем более Лукасу.

Я сглотнула слюну и кивнула, сердце готово было выскочить из груди.

— У Гизелы рак, — тихо сказала мама. — Это очень тяжелая болезнь, голубушка. И врачи стараются вытравить ее из Гизелы разными ядами. Настолько сильными, что от них выпадают волосы. Настолько сильными, что Гизелу от них тошнит. Ей приходится лежать в постели.

— Мам, но она же поправится?

У мамы на глаза навернулись слезы.

— Надеюсь, — проговорила она. — И Гизела надеется. И врачи тоже надеются. Многие из тех, у кого была эта болезнь, выздоравливали. А волосы, — добавила мама, — отрастали снова. Только обещай мне, что не проговоришься мальчикам. Гизела не хочет, чтобы они знали, и Петер тоже! Понятно?

Я еще раз кивнула.

Есть «до» и есть «после», а еще есть «сейчас».

«Сейчас» была кухня с шипящим утюгом, плачущей мамой и солнечными лучами, падавшими сквозь окно на кухонный стол. «Сейчас» — та минута, когда я пожалела, что задала вопрос.

К чему твое вечное любопытство? Детям этого лучше не знать. Тебя это не касается. Вырастешь — узнаешь.

«Сейчас» было тем мгновением, когда мне снова хотелось стать малышкой. Заснуть на руках у мамы. Улечься на двух креслицах, как в кухне у бабушки. Пусть взрослые сидят за столом и вспоминают, что было когда-то давным-давно. Как толстый дядя Эвальд украл с рождественской елки позолоченную скрипку, и вместо подарка ему на тарелку положили солому. Одну солому!

И пусть толстый дядя Эвальд сидит себе с сигарой и смеется так, будто нет ничего забавнее, чем получить на Рождество тарелку соломы. А я буду лежать в своей постельке на двух креслицах и засыпать под рассказы взрослых.

— Многие из тех, у кого была эта болезнь, выздоравливали, — сказала мама.

Но я знала, что она солгала. Все, у кого был рак, умирали. И бабушка, и толстый дядя Эвальд с сигарой, и даже моя первая морская свинка… никто не выздоравливал, после того как в воздухе повисало слово «рак».

«Что морские свинки не вечны, это понятно, но от матерей можно было бы ожидать, что они подождут умирать, пока их дети не вырастут», — думалось мне.

У меня ум зашел за разум, я страшно перепугалась и с огромным удовольствием выбила бы сигарету из маминой руки. Ведь на пачке было написано: «Курение вызывает рак». Хотя, может, и это было вранье — Гизела-то никогда не курила.

Восьмого мая на рапсе лопнули почки. Утром, когда мы шли в школу, все еще было по-старому, а теперь у Гизелы обнаружился рак.

У крючка для щуки было три острия, и он был в четыре раза больше крючка для красноперок. Даниэль осторожно вытащил его из носового платка и положил на каменный парапет.

— Ты что, серьезно? — спросила я.

— И еще как!

— А сачок, а садок?

— Будут на следующей неделе!

— Откуда?

— Твоя мама обещала. Она возьмет меня с собой в магазин для рыболовов!

— Врешь!

— Сама у нее спроси!

Я бегом бросилась домой и настежь распахнула входную дверь. Мама лежала на диване, погрузившись в послеобеденный сон. Я растормошила ее.

— Что случилось, что еще стряслось?

— Так нельзя! — закашлялась я. — Ты не имеешь права!

— На что? — рассердилась мама.

— Ехать в магазин с Даниэлем! Так нельзя! Покупать ему сачок и садок!

— Ну и что? Почему бы ему не купить их? Он же, в конце концов, на них скопил! Если б и ты копила, тоже могла бы что-нибудь купить!

— Дело совсем не в этом, — заголосила я. — Ты просто ничего не понимаешь.

— Не смей так со мной разговаривать! — голос мамы стал угрожающе тихим. Ее ледяной шепот напоминал шипение змеи. Она говорила очень отчетливо, и я догадывалась, в каком она бешенстве. Но теперь мне было все равно.

— Покупать ему… — повторила я.

Но мама оборвала меня резким движением руки.

— Пошла вон! — прошептала она. — Как тебе не стыдно! Как тебе не стыдно ревновать!

В своей комнате я бросилась на кровать. И только тогда дала волю слезам. Я ничуть не ревновала, просто не хотела, чтобы Даниэль поймал щуку.

Если у него будет сачок, он вытащит ее. А если вытащит, то наверняка убьет. Просто убьет. Вот чего мне не хотелось!

Пока Даниэль и Лукас ловили красноперок, я сидела на дереве и кипела от злости. Злилась я на Даниэля, на маму, на весь белый свет. И впервые в жизни мне захотелось, чтобы у меня появилась подруга. Такая, как Анна-София Шульце-Веттеринг, с которой можно было бы шептаться и хихикать, прислонившись друг к другу головами. Подружка, с которой можно было бы валяться на соломе и болтать о чем угодно. И о Гизеле, и о щуке, и о том, что от рака еще никто не вылечился.