Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

• Название: Дневник 1905-1907
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-89059-025-1

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.

Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.

---

23_____

Встал не поздно; много нужно сделать сегодня, и столько придут людей, приятных сердцу. Ездил в типографию и к des Gourmet<s>{747}. Приехал Сомов и потом Нувель из Парижа, бодрый и оживленный. В «Figaro» и «Correspondent» упомянуто обо мне как о музыканте нов<ой> фракции, за что «Новое время» собир<ается> ругаться, вероятно, думая, что Дягилев подкупил газеты (ему-то что?); расспрашивал о Наумове, был, кажется, не очень доволен. Потом читали «Мелкого беса», пришел Потемкин и поздно Леман. С Галерной отчаянные телефоны, но я все-таки поехал к Нувелю. Были в «Вене», где он рассказывал о Париже.

24—[25]_____

Страшный хаос и грязь, не знаю, куда поставлю вещи. Был Леман, приехал Нувель, зовя меня к Каратыгину, но не поехали, а пошли вчетвером в Тавриду; там мне очень понравился один высокий мореходец, и, будь деньги, я бы пошел с ним. Долго еще укладывался.

25_____

Встал рано, целый день ездил к Чичер<иным>, в типографию, обедал у Ивановых, у Званцевой, дома был Потемкин. Вечером был у Ремизовых, надававших нам всяких подарков. Я был не скучен. Сережа еще остается; я еду завтра[259].

26_____

Утром отправлял бандероли{748}, письмо Наумову, заезжал к Маковскому и Трубникову; квартирный и перевозочный вопросы уладились через Антона. Провожать пришли Анна Ник<олаевна>, Мих<аил> Яковл<евич> Томилин и Потемкин. Ехать было просторно, почти весело, все время почти пили чай; молодая зелень, цветущая черемуха, яблоки настраивали идиллически и любовно, хотелось на траве любить кого-нибудь простого: пастуха, семинариста, телеграфиста. Приятность ехать в 3-х экипажах на своих, огромный дом, свое молоко, расторопная Вера, большой сад, — все было очень приятно и почти заставляло забывать фабрику{749} и пр<очие> невзгоды.

27_____

Постоянный шум фабрики, напоминая пароход, привел мне на память Волгу: лето проводили у сестры; большой же дом, свои лошади, обилие молока, вид обильной жизни — привели на память семьи вроде Бехли. И весь день я колебался памятью между Щелкановым и Алешею Бехли, несчастные и скудные подробности короткого романа с которым мне казались особенно милыми и свежими. Эти воспоминания преследовали меня и за едой, и за игрой в крокет, и за прогулкой в лесничество; окрестности не очень хороши, кажется все далеко, близко все грязно, рабочие, служащие — все это не из приятного.

28_____

Воспоминания о Бехли продолжают меня преследовать; я очень мирно, несколько кисловато настроен. Идущее лето мне представляется 3-мя веками, несколькими эпохами, разделяющими 2 сезона; как в городе казалось все скорым и быстрым, так здесь наоборот. Сестра с зятем уезжали, я гулял с детьми и бонной, искал выхода в лес, но, перелезши через 3 забора, все равно очутились в загородке, все время жилье и фабричные. После крокета пошли в другую сторону на гористое и лесное место; фабрика гипнотизирует. Но сколько времени, буду читать много. Все думаю о Бехли. Зять нервничает. Держусь, будто мое дело — сторона; заводские интриги, сплетни, тишина.

29_____

Сегодня 3 события: пришли вещи, приехал Сережа и Лидия Степановна. В «Понедельнике» напечатано: «Кузмин уехал в провинцию»; меня это занимает{750}. У Сережи болят зубы, что мешает ему воспринимать все как следует; барышня тоже приехала потрясенная дорогой так, что ее потихоньку даже рвало. Веригина пишет Сереже, как она теперь вдруг поняла мое творчество etc. Гуляли вечером вдвоем, было туманно, сыро и печально. От Лемана письмо и книга, в продаже их нет{751}. Гржебин предлагает купить их Вольфу. Чорт знает что такое!

30_____

Холодно, временами дождь; была m-me Бене с кучей мальчиков, от Брюсова письмо с похвалой «Эме», оно меня очень ободрило{752}. У Сережи болят зубы, Л<идия> Ст<епановна> с лихорадкой; читал мало; сочинял песеньку Мастридии{753}. Что мне послать в «Весы»? Отчего остальные персонажи мне не отвечают; до сих пор не могу собраться послать бандероли друзьям. Пьем молоко, едим масло; сегодня все дети объезжали лошадей, и даже бонна прокатилась верхом. Вынули некоторые книжки, бумагу, сургучи. Никуда не ходили.

31_____

С утра толклись Бене, затевая пикник после обеда на озере. Пришел и старший Вилли. Письмо от милого Наумова, просит, если я приеду летом в Петербург, известить его заранее, чтобы он мог эти дни пробыть со мной, не уезжая за город. На пикнике было 23 человека, присутствие 2-х молодых немцев все же делало прогулку приятной; все время почти идти по жилью; под деревьями на берегу пили чай и бегали в горелки; был вид plaisirs champêtres[260]. Напротив на лужайке усадьба Трубниковых, не тех ли? Сережа мучается зубами. Отелилась вторая корова. Солнце и ветер.

Июнь

1_____

С утра поехал с зятем в лес за 10 верст. Поездки молча по пустынным холмистым дорогам со вдруг открывающимися далями напомнили мне поездки в скиты или прогулки с каноником в Muyello{754}, и по воспоминаниям так же защемило сердце, так же захотелось быть после большого крушения, слабым, отдающимся, хрупким. Покуда он ходил по делам, я спал в избе, где плакали дети, говорили бабы, обедали, ложились спать. Потом пошел дождь. После обеда зажгли камин и в пустой комнате танцевали польку. Читаем «Мелкого беса» и я Barbey d’Aurevilly{755}. Писем нет, и отчего им быть?

2_____

Не выходил почти из дому вследствие серой и дождливой погоды; опять топили камин, будто в сентябре, расставили перевезенную мебель и все приняло жилой, несмотря на пустоватость, вид. Будто «Война и мир». Ходили в баню вечером. Сережа очень подурнел телом за эти 4–5 лет. Письма от Лемана, Ликиардопуло, Павлика. В Москве опять распри с «Руном», собираясь выходить из которого приглашают и меня присоединиться. Что же, лишивши меня «Перевала», хотят лишить и «Руна»?{756} Павлик пишет, что видел того студента на «стрелке», пронзив меня этим словом. Написал сцену из «Алексея».

3_____

Жаркий солнечный день; дали покрыты дымкой, сулящей долгую жару. Целый день у нас пробыл Гершанович, гулял с нами, играл в крокет, споря с Сережей. Писал стихи к «Алексею», план для рассказа. Дома разные конфликты с коровами, прислугой etc. Вечером нас позвали Бене; у них было много народа, время проводили по-немецки, как проводили, я думаю, лет 70 тому назад; танцевали, показывали семейные таланты, играли, пели (я — по-немецки Шуберта), в 4 р<уки>, плясали, и сама m-me Бене, русскую; молодые люди любезны и почтительны со мною. Приехавший поздно Пр<окопий> Ст<епанович> привез манифест о роспуске Думы{757}, но сейчас же стали толковать о коровах. Белые ночи и здесь, но не такой остроты, как в Петербурге.

4_____

Письма от Мейерхольда{758}, Наумова и повестка на письмо из Ливерпуля. От кого? От Юши Чичерина, наверное{759}. Жарко; гулял один в полдень. Кончил «Алексея». Лошади все больные, кто засекает ногу, кто стер живот, кто чихает, поят их спиртом, они раскрывают рот с большими желтыми зубами, и пена идет из их ртов; ветеринар снимал со спин коров больших червей, темных, вроде еловых шишек, и Катя убивала их крокетным молотком. Бобка побил Варю, и его наказывали, он совал голову в дверь и не давался запирать его. Вечером потащили нас к Венедиктовым. Там были всё те же, публика скучала и расходилась, было адски скучно, это не должно входить в обычай. Было холодновато, и луна, молодая, краснела у башни фабрики. Меня утешили ноты «Вертера» и приложение к «Illustration»{760}, но играть их, при особенно наших, я не рискнул. Сегодня в первый раз мимолетно меня прорезала скука. Как жаль, что получил сегодня письмо от милого Наумова, теперь, значит, долго не получу. Читаю путешествие le Vaillant, жалко, что нет матерьялов для путешествия своего Фирфакса и для 30-х годов, но зато есть прелесть предстоящих занятий{761}.

5_____

Жарко, болит голова, лечат лошадей; письма от Нувеля{762}, Лемана и Юши; ходили гулять, ходили на новую квартиру; тол<клись> ребята Бене и Бенедиктовых, потом приплелись и дамы и 2 кавалера; затеяли винт, чай; мы провожали сначала Бене, потом Бенедиктову, долго с ней беседовали и заперли ее снаружи, чтобы отдать ключ мужу, игравшему у нас. Когда мы прощались, возвращался из гостей механик, это напоминало чеховские пьесы в Худо-ж<ественном> театре. Сегодня уезжает зять в Петербург.

6_____

Встали поздно; то дождь, то солнце, воздух тепел и размягчен. Начал новый рассказ. Долго ждали зятя, приехавшего поздно с кучей домашних новостей. В «Руси» пишут, что мои друзья декаденты-эстеты зовут меня maître{763}. Гуляя сегодня по саду, я вспоминал увлечения Гофманом и лето в Сестрорецке{764}. Это сад со смоченной дождем травой и слабое солнце между туч мне привели на память это время. Видел тревожные и нелепые сны, будто мы со всеми детьми делаем пикник в публичном доме. Писем не было. Я думаю книгу стихов назвать «Amor Victor»{765}; когда-нибудь напишу жизнь Александра и M-me Guyon{766}.