Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание

• Название: Прощание
• Автор: Лотар-Гюнтер Буххайм
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: Морские приключения
• Год: 2007
• ISBN: 5-271-15647-8

Это не просто завершение мировых бестселлеров «Подлодка» и «Крепость» знаменитого автора Лотара-Гюнтера Буххайма, а прощание наших героев с вечным морем, кораблями, которых уже нет, и мужчинами, дни которых больше не вернутся.

Два человека еще раз отправляются в совместный путь: Лотар-Гюнтер Буххайм и «Старик», командир подводной лодки U-96, на которой служил Буххайм. На борту атомохода «Отто Ган», самого абсурдного немецкого корабля послевоенного времени, они плывут из Роттердама в Дурбан. Бесконечное число вопросов остаются открытыми, для ответов на них, оба знают это, остается мало времени.

---

Утром я чувствую себя колесованным. Когда я хочу встать, мой испуг проходит: господи, как же выглядит моя каюта! Угольная пыль проникла через мельчайшие щели. Очевидно, мои легкие — внутри черные. Идиотские рулоны бумаги, влажные тряпки — ничто не помогло. Вместе с воздухом уголь проникает повсюду. Не имеет смысла защищаться от этого.

Бумаги на моем столе тоже покрыты темной пудрой. Я пишу пальцем «свинство!!» на угольной пыли, которая толстым слоем лежит на моей рукописи.

Мой умывальник — серого цвета, из серого возникают, когда я включаю воду, черные подтеки. Угольная пыль на мыле и на зубной щетке.

Дерьмовая ситуация: в ванне я неплотно закрыл окно, так как иначе я бы ночью задохнулся. Когда я ложился спать, я был готов поклясться, что ничего не случится, — но сейчас все черным-черно.

С моих рук никак не смывается жирная грязь. Я могу оттирать их сколько угодно, но эта проклятая штука вошла глубоко в поры. Если бы я отправился к хироманту, мне нужно было бы сделать скидку, так как ему нужно было бы смотреть только вполглаза.

— Разве речь шла не об угле? — спрашиваю я старика, встретившись с ним ранним утром.

— Об антраците!

— Но это же не антрацит, это же не что иное, как черная пыль!

— Антрацитовая пыль, — лаконично отвечает старик.

— И на что она годится?

— Откуда я знаю? Из угля, как известно, можно сделать чуть ли не все на свете.

— Знаю, знаю, — например, турецкий мед, — отвечаю я раздраженно и вижу, как из люка, в который как раз происходит погрузка, поднимается большое черное облако.

Теперь мне понятно, почему, услышав слово «антрацит», Молден громко смеялся. То, что нагнетается в наш корабль, является самой отвратительной угольной пылью, которую только можно найти. Самая подлая, самая мерзкая грязь, которую я никогда до этого не видел, грязь, почти такая же легкая, как воздух. Она покрывает все в течение часов, обычной пыли на это потребовались бы годы.

Ночью корабль, после того как кормовой люк был заполнен, был на несколько метров отбуксирован в сторону. В результате надстройка над мостиком еще сильнее придвинулась к грязным каскадам.

— Почему вы все еще здесь? — спрашивает первый помощник в переходе. — Я думал, что вы уже давно пробираетесь сквозь африканские заросли?

— Это было бы неплохо! — говорю я и улыбаюсь: первый помощник и его прекрасные белые рубашки, ежедневно после обеда новая белоснежная рубашка из немнущейся ткани. Первый помощник с его рулонами бумаги во всех проходах.

Когда первый помощник исчез, до меня дошло: на нем была одежда из серого тика — серого тика! Таким я его еще никогда не видел.

— Что это такое? Это же не уголь! — обращается один моряк к другому. А тот поворачивается ко мне:

— Скажите, пожалуйста, — это же грязь, на что же она годится?

Я пожимаю плечами и говорю:

— Вероятно, это должно пойти на производство электрического тока, но точно я тоже не знаю.

— На производство электрического тока? — повторяет первый, и оба смотрят на меня, как будто я не в своем уме.

В столовой мы молча сидим за круглым столом, будто сговорившись основательно наводить тоску друг на друга. Старик кривит лицо, будто не зная, как оно должно выглядеть, примеряя в связи с этим различные маски. Наконец он ворчит:

— Это, так сказать, самый плохой груз, который только может быть — этот и фосфаты.

— А почему ты не возражал против этого?

— Я хотел удивить тебя, — говорит старик с вымученным налетом насмешливой улыбки.

— Что тебе прекрасно удалось. Моя ванна совершенно испачкана. Но, к счастью, камбуз, очевидно, совершенно не пострадал, — добавляю я, так как старик мрачно выглядит. — Наша яичница имеет желтый цвет, настоящий желтый цвет. И на ломтях гренок нет даже следа угольной пыли!

Старик меня даже не слушает. Мы отмалчиваемся до тех пор, пока он, откашлявшись и запинаясь, не говорит:

— Фрахтовые ставки настолько низкие, что никакое пароходство, разумно считающее, не стало бы связываться с этим грузом.

— Не хочешь ли ты этим сказать, что нелепо тащить эту штуку по морю?

— Этим я не хочу ничего сказать, — недовольно говорит старик, а затем показывает на книгу, лежащую на столе: — Что это ты там читаешь?

— «Бразильские приключения» Петера Флеминга. Я тут подчеркнул кое-что интересное для тебя.

Старик присаживается и читает себе под нос: «Многие, а точнее, большинство изделий современной цивилизации являются при поверхностном рассмотрении безобразными, но мы с полным правом не допускаем присвоения им ранга чудовищ. Самый глупый крестьянин на самой удаленной сельской дороге уделит больше внимания какой-нибудь пегой лошади, чем двадцати междугородним автобусам. Когда-то казавшаяся такой современной детская игра в восхищение научным прогрессом совершенно устарела, потому что наука надела семимильные сапоги и перескочила горизонт дилетантизма. Во всяком случае, все мы стали слишком самонадеянными, чтобы позволить „застукать“ себя в положении дикарей, разинувших рот от созерцания граммофона. Очень мало достойного внимания осталось под солнцем: „достойное внимания“ я понимаю в том смысле, который включает в себя благоговение».

Прочитав запинаясь текст, старик с мечтательным выражением на лице повторяет, последнее выражение: «„достойное внимания“ я понимаю в том смысле, который включает в себя благоговение». Благоговения здесь ни у кого нет. Даже просто уважения.

— Возможно, только у шефа. К тому же благоговение — это большое слово.

— Да, шеф — этот комический филин. Когда Флеминг это все написал?

— Подожди-ка, — первое немецкое издание появилось уже в 1939 году. Можешь еще раз спокойно прочитать. Я оставлю ее тебе здесь. Не могу же я таскать ее с собой. Но вернемся еще раз к теме фрахтовых ставок. Не должна ли компания выплатить приличные портовые сборы, если мы, как например теперь, болтаемся на пирсе?

Старик отодвигает свой стул, обдумывает какое-то мгновение и быстро говорит, будто читая:

— Регулирование портовых сборов различается от страны к стране и от порта к порту. Дифференциация сборов осуществляется в большинстве случаев — по нетто-регистровым тоннам, к которым калькулируются и пассажирские каюты.

Я киваю, еще раз поражаясь тому, насколько точно старик держит в голове то, что имеет отношение к его делу.

— Различны тарифы для кораблей в балласте и судов, перемещающих грузы или, например, высаживающих пассажиров. Пример: различие в США было однажды равно двум центам против шести центов.

Я, правда, не знаю, за что два цента или шесть центов, но я не хочу смущать старика. И вот он говорит:

— Стоимость каждого производственного дня здесь складывается для государства в приличненькую сумму.

— Но зато мы демонстрируем флаг!

— Кому же? Разве не ты сам говорил, что корабль выглядит как какой-нибудь обычный пароход? — спрашивает старик, к моему вящему изумлению. — Я тут вспомнил, — говорит он еще и при этом ухмыляется, — генеральный консул дал знать о себе, он прибудет где-то между одиннадцатью и двенадцатью. Надеюсь, он узнает наше судно.

— Смотри-ка! То, что здесь рано приступают к уборке, он, очевидно, знает.

— Можно предположить! Но он будет поражен, когда увидит эту грязь здесь!

— Дай мне знать, когда этот господин придет. Хотелось бы увидеть его лицо.

— Приходи в десять в мою каюту и познакомишься с ним. Он может помочь тебе в составлении маршрута твоего путешествия.

В своей каюте, сдув пыль с письменного стола, я пытаюсь записать то, что в последние дни рассказывал мне старик, но не получается, я не могу справиться с беспокойством, возникшим во мне.

Снова будет долгое прощание, без стиля, такое, какое у нас уже было. Прощание в Бремерхафене было скверным, но на этот раз оно, кажется, станет еще более безотрадным.

Вместо того чтобы писать, я занимаюсь самоедством: идиотская идея пройти на руках задом наперед через Африку. Без какой-либо подготовки, ноль целых шиш десятых, даже карты Африки у меня нет. Что мне до этой Африки! Когда в юношеские годы на складной байдарке я плыл к Черному морю, у меня между колен, по меньшей мере, лежал отцепленный от школьного атласа Дирке разворот: ПРИДУНАЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА. Здесь на борту имеются только морские карты. На них нанесены только прибрежные районы, морехода не должна интересовать обстановка внутри страны.

Сойти в Дурбане — не моя идея. Африканский план мне внушил старик — сначала помаленьку, а потом все настойчивее.

Большое морское путешествие я прописал себе в качестве терапии от внутренней тревоги, и вот уже на половине пути мне надо совершить побег? Это выглядит так, будто я не могу продержаться до конца.

«Прихватить» еще этот прием, чтобы у меня сложилось представление о моих земляках в Южной Африке, а затем долой с корабля! Но до этого нужно проститься с кораблем. Так как еще раннее утро, я сначала поднимаюсь на мостик, хотя знаю, что наша ходовая рубка в гавани закрыта. Но кто-то может там наверху и оказаться. И тут я вижу в проходе старика, он тоже направляется на мостик.