Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6447 ( № 4 2014)

• Название: Литературная Газета 6447 ( № 4 2014)
• Автор: Литературка Литературная Газета
• Жанр: Публицистика

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/

---

Квартир чужих, от Родины доныне

Я не прожил, а просуществовал.

Бескрылый дух, воспоминаний Ангел

С собакой на пластинке с чьим-то танго,

Упорствует: «Могла бы быть иной

жизнь в свете перемен с дней колыбели…»

Да волчья тяжесть призрачной купели

Провинции распорядилась мной.

Но есть ещё пример отваги веры

В пугающие стариной размеры:

По сорок дней мытарствовал в лесу.

Судьбе своей, в любви к славянской речи,

С небезразличной горечью отвечу:

Что есть ещё отвага дел и веры

В пугающие теснотой размеры –

Где сорок дней огонь тушил в лесу…

Пристрастью своему к славянской речи

С неудержимой честностью отвечу:

«Все тяготы твои перенесу!»

К возможностям печали

Душе приятен слог пустого заверения –

Признаний от друзей о вечности любви.

Когда приходит срок, как удержать стремления

К решению проблем от ложных встреч, увы?

Конечно, косяки взаимоотношений

Тревожат часто плоть, но берегут сердца

Ничтожностью тепла, раз на огне решений

Душа от поздних дружб сгорает до конца.

Достоинство и честь

с надеждой проникания,

Сменив размер шагов, под гомон голосов

Из тьмы прошедших дел и глубины искания

Найдут проход к судьбе мимо рычащих псов

Воображения.

Где ритм волнует рощи

В тумане лет, зато по случаю вполне,

Явления мечты скользят сквозь воздух…

Проще,

Отсчитывая дни, обещанные мне.

Александр ХАБАРОВ

Доля человечья

СМЫСЛ ЖИЗНИ

Легка моя жизнь, и не ноша она, не дорога,

Река безымянная: сохнет,

осталось немного…

Качаются в ней пароходы,

размокли бумаги,

То в греки течёт из варягов,

то снова в варяги…

А я загребаю то правой, то левой, однако…

То с берега машут платками,

то лает собака,

То женщина плачет,

что я не плыву – утопаю,

Спасателей кличет,

а я уж двумя загребаю…

Не нужен спасатель, родная;

глубок мой фарватер,

Но я же за круг не цепляюсь,

не лезу на катер.

Плыву себе тихо, без цели, хватаясь руками

За воды, за звёзды, за небо с его облаками…

БРОДЯГА

Шёл себе один бродяга,

Никакой он не святой,

На ремне пустая фляга,

В сумке пряник золотой.

Миновал мосты, могилы.

Где же небо, где звезда?

Иссякают волчьи силы,

Человечьи – никогда...

Хорошо босыми топать,

Тропки льдистые колоть...

Хорошо крылами хлопать,

Если выдал их Господь.

Вот и шёл он белым-белым

Полем, озером, леском,

Утомлялся бренным телом,

Затянулся пояском...

Много их, таких хороших,

Измеряло пядь земли.

Сколько их согнуло в ношах,

Даже тела не нашли...

Вот и этот стёр предплечья,

Всё своё с собой волок...

Ох ты, доля человечья,

Божьих промыслов залог...

Хорошо идти по свету,

Умирать в ночном пути,

Хорошо, что крыльев нету –

Можно по миру идти...

Николай БОЛДЫРЕВ

Переводы из Райнера Мария Рильке

* * *

Покажи мне время ускользанья,

что внутри всего неведомо живёт,

как собачьей морды обожанье,

но всегда таящей поворот,

когда думаешь, что суть собачья брезжит.

Ускользающее – подлинности взвесь.

Мы свободны. Нас никто не держит

даже там, где думали: нам рады здесь.

Робко просим мы об остановке.

Для минувшего мы юны и неловки,

но стары для тех, кто – семена.

Правы там мы лишь, где всё же славим,

ибо мы и ветвь, и меч, и сладость

зрелости – опасней, чем война.

* * *

О, снова и снова радость обольстившей нас глины!

И разве кто помогал им – самым ранним отважным?

И всё ж города в заливах росли, блаженствуя влажно,

и наполнялись водою и маслом медленные кувшины.

Боги. Мы чертим их абрис в юных дерзких набросках,

но рвёт их в клочья судьба и угрюмостью позднею дышит.

Но Боги – бессмертны; смотри же: жить можно совсем неброско

и слышать того, кто сам нас в финале нашем услышит.

О, кто мы в тысячелетьях? Потоки единого рода,

в нас зреет и зреет ребёнок, наша общая тайна,

чтоб в будущем нас потрясти, как новая наша природа.

Мы бесконечно отважны, но не уходит ли время?

Лишь смерть-молчальница знает, Кто же мы изначально

и что с нас имеет она, сдавая в кредит жизни семя.

Влад МАЛЕНКО

Влюблённый Кефир

Представляете! Весь дом ещё спал,

Когда Лера вдруг закричала:

«КЕФИР ПРОПАЛ!»

Мы вскочили,

Свет повсюду включили,

Устроили в кухне летучку,

Собравшись в кучку.

Я был за старшего,

А потому сказал: «Ничего нет страшного!

Нагуляется и вернётся!»

Лера на нервной почве вдруг как засмеётся:

«А может, он уже в другом городе,

сидит голодный и в холоде?!

Или вообще…» Но я Леру пресёк:

«Знаешь, – говорю, – он не щенок,

Чтобы вот так пропадать!

Надо ждать!»

Сосед, дядя Гарик,

Принёс военный фонарик,

И мы, используя свет фонаря,

Прошли весь парк 50-летия Октября.

Вернулись ни с чем. Сидим в коридоре.

Лера готовится выплакать море.

Дядя Гарик предлагает в газету дать объявление.

И тут происходит чудесное явление!

За дверью слышится шипенье двух носов.

Отодвигаем засов…

И видим: как ни в чём не бывало стоит наш герой,

А с ним рядом ещё и кто-то второй,

Вернее, вторая!

Лера всплеснула руками: «Помогите! Я умираю!»

А Кефир язык высунул

И говорит мысленно:

«ЛЕР, МЫ – С ДОРОГИ…

Неудобно гостью держать на пороге…»

И пропускает вперёд слегка виноватую

Подружку лохматую,

Сам в зубы берёт её поводок,

И такой, скажу вам, у нашего пса видок,

Будто он съел килограмм мухоморов-грибов…

Сразу понятно, что ЭТО – ЛЮБОВЬ!

Теги: Премия имени Антона Дельвига

Злой, поджарый, с автоматом

Эдуард Лимонов. Апология чукчей: мои книги, мои войны, мои женщины. - М.: АСТ, 2013. – 538 с. – 3000 экз.

Когда-то давно, лет 20 назад, мне стало вдруг интересно: как это люди читают стихи? Берут, открывают книжку, садятся[?] Я решил попробовать. Молодой был, любопытства много, ума нет. Взял книжку (помню точно, это был Пастернак), уселся, начал читать.

И сделал неожиданное открытие. Оказывается, даже на таких поэтов, как пастернаки, распространяется закон Старджона: "90 процентов чего угодно – ерунда". Просто удивительно, сколько в той книжке оказалось плохих стихов. Процентов 90. Ну и 10 – хороших.

Хорошо бы читать (а тем более писать, а тем более жить) так, чтобы попадать всё время в 10 процентов...

Я понимаю, это, конечно, позор, что мне понравились не все стихо­творения Пастернака. Но всё же подозреваю, что нечто подобное происходит с каждым читателем, просто об этом не принято говорить.

Приличия – штука сложная. Помните сказку «Новое платье короля»? Кто там в ней нарушил приличия? Только мальчик, крикнувший «а король-то голый», больше никто. Без него всё было бы прилично. Оригинально, свежо – да. Но конвенционально. Я думаю, того мальчика потом в тюрьму посадили.

* * *

Речь у нас пойдёт об Эдуарде Лимонове. Его книгу «Апология чукчей» (понравилось название) я открыл с тайной надеждой решить для себя один давний вопрос. Только должен сразу предупредить: я очень хорошо отношусь к Лимонову. На первой странице книги «Это я, Эдичка!» он сидит на балконе и ест из кастрюли щи, а я очень люб­лю щи!

И всё же меня мучит один вопрос. Почему его считают большим писателем? Нет, я вовсе не хочу, чтобы он был непременно маленьким. Я просто пытаюсь понять, чего такого не понимаю, что понимают все?

Я спрашивал, и мне даже отвечали, но опять как-то непонятно. В том смысле, что, мол, считаем большим, потому что большой. Зверея в одиночестве над неразрешённой проблемой, я придумал объяснительную гипотезу, дескать, Лимонов – это Солженицын сегодня. История, мол, начинается как Солженицын, а повторяется как Лимонов.

На самом деле между ними немало сходств. Солженицын за свою жизнь написал приблизительно три литературных произведения («Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор» и третье место про запас для вдруг я чего забыл), всё прочее у него проходит либо по разряду «интересной, но спорной публицистики», либо – «художественно слабых, идейно перегруженных произведений», по-простому – нудятины. И у Лимонова приблизительно три произведения («Эдичка», «Подросток Савенко», другой вариант ответа).