Василий Березайский - Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев

• Название: Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев
• Автор: Василий Березайский
• Издательство: ВЪ САНКТПЕТЕРБУРГѢ, въ типографіи Департамента Внѣшней Торговли, 1821 года.
• Жанр: Анекдоты

Василий Семёнович Березайский (1762–1821) — педагог, переводчик, фольклорист.

Родился в 1762 году в Ярославской губернии. Выходец из среды сельского духовенства.

Учился в Александро-Невской духовной семинарии, 5 октября 1782 года направлен оттуда в Санкт-Петербургскую учительскую семинарию, где проучился только 3 месяца.

9 января 1783 года был назначен преподавателем в Исаакиевское народном училище в Петербурге, а 25 апреля переведён учителем «сначала российского чтения, писания, грамматики, арифметики, а наконец, переводам с французского на российский язык» в Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт). С 20 марта 1797 также преподавал в «верхних классах» Мещанского училища при Смольном институте.

Дослужился до коллежского советника (1800 год). В 1812 году награждён орденом Святого Владимира IV степени. 7 апреля 1816 года вышел в отставку по собственному прошению в связи с плохим здоровьем. Умер в 1821 году.

---

ПОСЫЛКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Да — не забыть бы тебѣ сказать, какъ чудодѣи наши ходили на славную ярмонку, не такъ далече отъ Пошехонья, въ Пугніево, [18] и что съ ними въ семъ путешествіи приключилося. — Изволишь — они собрались хорошею ватагою, запасшись въ дорогу хлѣбомъ, солью, а для покупки разныхъ галантерейныхъ вещей алтынами, и вооружась свойскими рогатинами, выступили въ путь дороженьку благополучно, радошно. Но забывши дома бездѣлицу, сирѣчь справиться со зрячею Пасхаліею, они къ ярмонкѣ не множко не утрафили, и пришли въ Пугніево на третій день послѣ оныя; однако такъ рано, что тамъ послѣ праздника всѣ еще спали безъ просыпу. На досугахъ разгуливая по Пугніеву, и разсматривая все съ примѣчаніемъ, увидѣли всѣ они вдругъ на кровлѣ помѣщика нѣчто весьма странное, и себѣ дюже не по сердцу, а именно въ подобіе человѣка, съ метлой, съ веревками, и еще Богъ знаетъ съ чѣмъ, такого чернаго, страшнаго, что съ перваго взгляду поздравили они видѣніе сіе Нечистымъ д. Да и дѣльно; ибо чудище сіе дѣйствительно было все перепачкано въ сажѣ. При таковомъ необычномъ явленіи, нѣкоторые изъ братіи разсудили было навострить лыжи подалѣе; но другіе посмѣлѣе и поразумнѣе, ихъ отъ сего отговорили, представляя, что всякую нечисть можно прогнать кресшомъ и молитвою. И такъ кое какъ всѣ установившись на одномъ мѣстѣ, отъ глубины души принялись креститься и творить молитву; отъ чего Нечистаго на трубѣ стало такъ корчить, іожить и коробить, что и глядѣть было ужасно. Всякой благоразумной читатель и безъ моего напоминанія видитъ, что это былъ трубочистъ, отправлявшій обыкновенную свою должность; Но проидоши наши сочтя трубочиста Нечистымъ д. почли работу его слѣдствіемъ духовнаго своего оружія — пріосанились, ободрились, а особливо, когда сей нечистой отъ нихъ въ трубу спрятался. Они видя сіе, стали балансировать другъ съ другомъ отъ радости, торжествуя и духомъ и тѣломъ надъ врагомъ рода человѣческаго свою побѣду. "Смотрицѣко, робяци! узо пряцыцьса — а га! да небось — отъ насъ неупрыгніось — пойдціомцѣ робяци воровѣй въ хоромы, сцопъ окаянной надъ намъ, не смѣялся, кричали они изо всего горла, размахивая рогатинами: не бось мы укорощаемъ животъ ему — и избавимъ енцихъ бѣдныихъ (разумѣя жителей Пугніевскихъ) отъ такой ужести." Сказамъ сіе полетѣли они какъ ястребы за голубемъ, подступили, атаковали со всѣхъ сторонъ домъ помѣщичій. Теперь уйти нечистому не куда. Стучатся въ ставни безъ милосердія, напираютъ въ ворота всею грудью, калитку высадили — ворвались на дворъ — приступаютъ къ сѣнямъ — дверь выломили — прихожую взяли штурмомъ, все стало отверсто — всемъ овладѣли — ступай куда хочешь — по покоямъ словно лютые звѣри, суются по всѣмъ угламъ, бьютъ, ломаютъ, швыряютъ, кричатъ, словомъ, воюютъ такъ, какъ будто какой городъ взяли. Кратко сказать они вооруженіемъ и ухватками своими всѣхъ въ домѣ столько переполохали, что никто не смѣлъ головы приподнять, а всякъ пряталъ свою отъ свѣту по далѣе. Ибо всѣ незваныхъ прогонителей бѣса, почли съ просонья не иначе, какъ забредшими съ большой дороги промышленниками, или такими выходящими съ того свѣта, каковымъ они вообразили себѣ трубочиста, то есть ихъ почли дьяволами. Наконецъ Пронюхинъ, парень великой проворъ и смѣльчакъ, первой осачилъ нечистаго д. въ кухнѣ, которой какъ скоро его завидѣлъ, притворился, будто въ трубѣ обметаетъ сажу. Однако Пронюхинъ симъ обмануть себя не далъ, и при всѣмъ лукавствѣ лукаваго зналъ, что ему дѣлать. Онъ не говоря ни слова, схватилъ домоваго за ногу, и въ попыхахъ скликалъ къ себѣ какъ пѣтухъ куръ своихъ товарищей: "Сцѣса — сцѣ — са робяци! я осацылъ!" Но прежде нежели друзья его подоспѣли къ нему на помощь, нечистой д. успѣлъ его ядромъ своимъ осачить такъ славно по боку, что онъ только крякнулъ и ни живъ, ни мертвъ такъ и растянулся. Не смотря на сіе, подскакиваетъ къ нему Силацонъ, размахиваетъ руками, чтобъ его охапить и стащить живаго всѣмъ на показъ; но трубочисту удалось такъ наелектризовать щоки и скулы Силацоновы, что онъ отъ чрезмѣрнаго въ глазахъ блистанія, свѣту Божьяго не взвидѣлъ. Ему казалось, что на тотъ разъ вся Вселенная объялась пламенемъ. За сими пробовали было потормошить его и еще нѣкоторые поудалѣе и посмѣлѣе; но нечистой д. остервенившись и скрежеща зубами умѣлъ ото всѣхъ отбояриться безъ дальнаго себѣ вреда, не оставивъ самъ ни одного человѣка безъ клейма своего. Иному отпечаталъ онъ на лицѣ чертовскую свою лапу, другому расквасилъ носъ, третьему расчесалъ лобъ, четвертому подрисовалъ глаза и брови, всѣхъ какъ быть надобно подрумянилъ, чемъ ни попало. Но когда ратоборцы наши принялись за свои добрыя рогатины, то онъ позапорошилъ имъ глаза сажею сгребая и кидая ее обѣими руками, которой ему не занимать стало, за благоразсудилъ оборотиться вѣдьмою и убраться въ трубу повыше, что къ удивленію всѣхъ предстоящихъ такъ проворно сдѣлалъ, что опричь столбомъ ходящей сажи въ кухнѣ, вдругъ ничего стало не видно. Етакой проклятой оборотень! — Между тѣмъ Господинъ дому имѣлъ время придти въ себя, и узнавъ все достовѣрно, прогонителямъ крѣпостнаго своего бѣса, за толикое ихъ усердіе, вздумалъ прибавить на закуску нещитая того, что они получили отъ трубочиста, и въ знакъ должныя своей благодарности велѣлъ ихъ проводить со двора своего, какъ возможно лучше, не жалѣя ни рукъ, ни колья. Во исполненіе сего господскаго приказа, одержимые Нечистымъ духомъ, исцѣлителей своихъ такъ изрядно на растаньяхъ укачали, уподчивали, что сіи не вспомнили, за чѣмъ пришли, и поворотили изъ Пугніева назадъ во всю прыть — откуда взялись ноги? — На добромъ рысакѣ успѣвать за ними было въ пору. Имъ казалось, что все за ними гонятся. О закупкѣ товаровъ и о ярмонкѣ тутъ ни слова. Но отбѣжавъ етакъ верстъ пятокъ, высуня языкъ, они осмѣлились оглянуться, и видя себя внѣ опасности, рыси своей поубавили; уговорились или лучше сказать, принудились идти легче, съ роздыхомъ. Но поелику каждой изъ нихъ наровилъ, чтобы не остаться назади, а быть въ передней шеренгѣ, или по крайней мѣрѣ въ середней, ради всякаго случая, а имянно, чтобы не попасть первому въ когти; то и послѣ условія сего шествіе ихъ мало чемъ разнилось отъ прежняго. Однако они начали тутъ побахоривать, и о чемъ же? — все объ одномъ своемъ нечистомъ, котораго они въ тотъ день сподобились видѣть своими глазами, осязать своими руками, и обратно. "Тото дзиво ребяци! у насъ въ Посехоньѣ, раздобаривали они, домовой ходицъ толко по ноцамъ до пѣуновъ, да и то невицимкой, а тутъ окаянной поосерецъ бѣла дня, и люцѣй не полохоитца. — Да мышъ ево цосно отпотцывали." Много и премного они кое чево о семъ разсуждали. Они о семъ толковали разно. Иной бахвалился своею храбростію и смѣльствомъ; другой съ простоты говорилъ о передрягѣ, какую себѣ отъ Нечистаго и имъ одержимыхъ видѣлъ: третій изъявлялъ сожалѣніе свое о бѣдныхъ Пугніевцахъ; но всѣ единодушно закаявались ходить впредь на ярмонку, ни за другимъ чемъ въ Пугніево. Такъ-они и вспомнили, за чемъ ходили, да ужъ поздо — не ворочаться стало — многія довольныя причины ихъ отъ сего удерживали; но одно дѣльцо, котораго я не скажу, было всѣхъ причинъ причиннѣе. Если они и остановливались на возвратномъ пути своемъ, то весьма мало, и для причинъ самыхъ важныхъ и переговоровъ необходимѣйшихъ. Но бѣшеные Свѣтовидовы кони не дѣлали имъ компаніи для подобныхъ ихнымъ нуждъ и побасокъ. Они безъ разсужденія повиновались вождю своему, и уже весьма не далеко были отъ предѣловъ раздѣляющихъ день отъ вечера, какъ наши Галантомы завидѣли съ горы сельцо Закуряево. Радость ихъ была при семъ видѣніи неописанна. Ибо сельцо сіе по близости своей къ ихъ родинѣ, а особливо по имѣвшейся въ немъ винной продажѣ, имъ было такъ знакомо, какъ свое Посехонье. И такъ напрягши послѣднія свои силы, они принялись въ полтора полотнища кроить шаги свои, удвоили скорость движенія мышцъ, бѣжали заскаля лбы и выпуча глаза, и за то правду сказать въ Закуряево поспѣли прежде, нежели оные свѣтловолосаго бога возницы кони во свои стойла. Здѣсь рѣшились они взять себѣ покой до утрія, и отъ сугубаго перелому, то есть: какъ нравственнаго, такъ и физическаго хорошенько полѣчиться Закуряевскимъ зеленымъ бальзамомъ. Почему и привалили они прямо къ казенной аптекѣ, украшенной изъвнѣ еловыми лапками- И какъ имъ въ этотъ день умыться и вытереться было недосужно, то они въ Закуряевѣ по деревенскому быту представили собою маскерадъ довольно веселой. Однако имъ самимъ было не до того — сложились въ складчину — тяпнули по доброй чаркѣ, клюнули по другой, давай еще по третьей — только подноси, да не обноси — всѣ стали живѣе, бодрѣе — боль въ костяхъ какъ рукой сняло, сердце ныть перестало — духъ храбрости оживотворился. Словомъ, все пошло другое. Но какъ въ семьѣ не безъ урода; то и между ими замѣшался одинъ фалалей именемъ Микѣха, которой ни пилъ съ ними, ни тѣшился, а только изъ подлобья на куликавшихъ товарищей поглядывалъ. Надобно вѣдать, что етотъ Микѣха былъ парень молодой, дюжой, зажиточнаго отца сынъ и въ винѣ еще неискусившійся. Товарищи его долго просили, подчивали, уговаривали, ублажали, но безъ успѣха. Покуда хмѣлинушка не разъигралась путемъ въ головушкахъ ихъ, онъ все кое какъ отказывался; отнѣкивался, отговаривался. Но убѣдительнѣйшіе ихъ доводы принудили его выпить для удовольствія и за здравіе кампаніи сперва сладенькаго медку, потомъ съ пивцомъ, тамъ съ винцомъ, а подъ конецъ и голенькаго простачка — и непивоха нашъ подъ конецъ такъ разохотился что лилъ себѣ на лобъ все безъ разбору какъ воду, и уже не требуя подчиванья, самъ присусѣдился къ растворенной плохѣ такъ плотно, что полчаса мѣсто съ нею полабзившись, такъ одурѣлъ, словно бѣлены объѣлся — ахъ, батюшки свѣты! какихъ, какихъ шутокъ онъ тогда не выкидывалъ! — ужъ тото прямо было чего и послушать и поглядѣть. Какими, какими не воспѣвалъ онъ голосами! — кричалъ благимъ матомъ, хрипѣлъ, стоналъ, мычалъ, ворчалъ — кривлялся, билъ, ломалъ, бросалъ, топталъ — или попросту плясалъ, писалъ М. отбивалъ головою часы объ стѣну, считалъ носомъ половницы, руками же при всемъ безпамятствѣ дѣйствовалъ такъ исправно и мѣтко, что развѣ рѣдкому изъ земляковъ его не досталось по доброму отпечатку отъ оныхъ, а иной и гораздо довольно схватилъ себѣ отъ нево тепленькихъ. Словомъ, онъ колобродилъ, блажилъ и куралесилъ до тѣхъ поръ, покуда была мочь, и въ сіе малое время оказалъ столько мужества и проворства, что подчивальщики его ужъ сами не ради были своимъ затѣямъ, а его храбрости. Весьма вѣроятно что онъ съ подобными шутками провозился бы еще долѣе, если бы силы его не отреклись во все служить ему. Съ нимъ случилось то, что по пословицѣ буркѣ причиняютъ крутыя горки. Подобно сей рьяной лошадкѣ споткнулся и палъ нашъ доброй молодецъ. Какое вдругъ неожиданное зрѣлище! поглядите пожалуйте — се онъ лежитъ распростертъ яко древо, но не древо — звѣрь? не звѣрь — кому же уподобить его? безгласенъ, безчувственъ, недвижимъ. И судя по его виду, безъ сомнѣнія былъ бы положенъ подъ святые, еслибы нѣкія дѣйствія природы, старающейся переработать его ошибку, не подавали еще знаку о его жизности — за обморокомъ его скоро послѣдовавшіе ики воздымали грудь его, какъ добрыя дрожжи опару, или лучше, какъ раздувальный мѣхъ легкій пепелъ. Невинные и принужденные свидѣтели его пированія, испужавшись такой казни, спрятались совсѣмъ подъ лобъ. Нѣжныя розы, процвѣтавшія на щекахъ будто обдало варомъ — блѣдность покрыла все лицо — губы запеклись какъ Вестфальской окорокъ. Вотъ каковъ нашъ теперь Микѣха! — любезная юность! блюди красоту свою и цѣломудріе — ето еще незрѣлые и не всѣ плоды піянства; они чѣмъ спѣлѣе, тѣмъ ядовитѣе. Ты видишь, сколь опасно дружество съ развращенными, и сколь блиско въ бесѣдѣ ихъ искушеніе, пагуба! — сказалъ бы я и еще кое что, но дѣлать поученіе другимъ и безъ меня есть кому. Естьли я обратился къ тебѣ, то единственно по любви моей. Наслаждайся ты въ непорочномъ и сладчайшемъ веселіи драгоцѣнностію лѣтъ своихъ; а я примусь опять за стариковъ своихъ, сирѣчь, за товарищей Микехиныхъ. Они видя съ парнемъ такую притчу долго не знали, чему приписать ее, но видя наконецъ ясно, что въ него вселился нечистой д. и именно, тотъ самой, которой имъ показался въ Пугніевѣ, заключили, что все ето ево окаяннаго пакости. Заключеніе ихъ, судя по дѣйствіямъ было не такъ то дурно; и чѣмъ оно вѣроподобнѣе имъ представлялось, тѣмъ глаза ихъ становились свѣтлѣе и болѣе, а волосы ежовѣе. Я говорю здѣсь о объявшемъ удальцовъ нашихъ страхѣ: но для чего молчу о ихъ уныніи, сѣтованіи, стуженіи, кои етому пучеглазу кромѣ старшинства ни чѣмъ не уступали? — Такъ — они обставъ вокругъ Микѣху, глядятъ на распростертое его тѣло изступленными глазами, изъявляющими душевное смущеніе и глубокую скорбь ихъ. Долгое время не отверзаютъ они устъ своихъ — стоятъ какъ стопочки, какъ вкопанные, повѣсивъ свои буйные головушки. Уже вѣнчающійся плющемъ и разъѣзжающій на львахъ и тиграхъ пухленькой красавчикъ не занимаетъ ихъ болѣе. Степенная жена, представшая въ черномъ одѣяніи съ распущенными волосами, обратила на себя все ихъ вниманіе. Тьмы разныхъ думъ и грѣзъ лѣзутъ безъ докладу въ столицы ихъ разума: то представляется имъ отчаянный Микѣхи отецъ, рыдающій о сынѣ своемъ, то мечтается жестокой и неукротимой его нравъ — одна страсть преодолѣвается другою — питаемая любовь къ парнюхѣ, открылась тутъ всеобщею о немъ жалостію. Сія послѣдняя какъ ехидна деретъ немидосердо ихъ утробы — вырывающіеся изъ Адамантовыхъ грудей охи, слышны были далеко на улицѣ — слезы подобно жемчугу катились изъ источниковъ своихъ по ланитамъ умащеннымъ Пугніевскою сажею — какъ быть? Микѣха часъ отъ часу становится недвижимѣе, разслабленнѣе, труднѣе, только и надежды, что храпитъ сердешненькой — не знаютъ, не придумаютъ, какъ пособить своему горю горемыхиному. Уже мрачное отчаяніе начинало изображаться на ихъ лицахъ; уже было хотѣли Микѣху напутствовать въ жизнь будущую, какъ вдругъ предстаетъ имъ Ангелъ утѣшитель, избавитель, въ лицѣ отставнаго служиваго Смѣкала, которой хотя съ перваго взгляду увидѣлъ все дѣло до полушки; однако примѣтивъ въ нихъ сильную охоту къ повѣствованію своей Исторіи, показывалъ имъ, будто ничего не знаетъ, и просилъ ихъ, ничего не утаевая, расказать все дѣло какъ что было. — Тутъ у всѣхъ языки засвербѣли — каждому хотѣлось показать свое краснорѣчіе — и какъ безпорядочно они ради чрезмѣрной печали не изъяснялись; однако Смѣкала понялъ ихъ изрядно. Когда рѣчь дошла до вселенія нечистого д. въ Микѣхк, то онъ почти при каждомъ ихъ словѣ задумывался, вздрагивалъ отъ ужасу, то пожималъ плечами, то нахмуривался и качалъ головою, оплевывался, бормоталъ нѣкоторыя таинственныя и невнятныя слова, дѣлалъ разныя рожи, одувался и одувалъ предстоящихъ своимъ дыханіемъ осматривая каждаго съ головы до ногъ — глядѣлъ въ ставецъ съ водою — крестился на всѣ стороны; словомъ, онъ показалъ ясно, кто онъ таковъ по своей наукѣ. И когда увидѣлъ должное себѣ по знанію своему уваженіе, то для куражу объявилъ имъ, что въ Микѣху точно вселился нечистой д. и что эта проклять напущена на всѣхъ ихъ отъ лихихъ людей въ Пугніевѣ; что, если бы де онъ еще минуту укоснилъ своимъ приходомъ, то бы они не то ето увидѣли — что однако теперь дискать благодаря Бога имъ бояться нечево, и что самый бѣснующійся не со всѣмъ безнадеженъ, что хотя де онъ (говоря о себѣ) и самъ этой наукѣ поученъ по силѣ, однако есть де у него одна добрая пріятельница старушка, такая могучая, сильная…. что весь адъ трепещетъ ея заклинаній — и что на ея то силу и помощь совѣтуетъ онъ имъ положиться, а иначе… что бы де и другимъ товоже, да и еще горшаго не досталось. (На ушко тихонько читателю я скажу, что сія толь хвалимая чародѣйка была Смѣкалова тёща, однако пусть это будетъ въ скобкахъ). Здѣсь весь соборъ, кромѣ аптекаря, брякнулся Смѣкалу въ ноги, прося и моля его о неоставленіи ихъ бѣдныхъ въ такой крайности; а сей возвыся голосъ, продолжалъ хвалу своей знакомкѣ, изобрѣтая доводы изъ всѣхъ мѣстъ топическихъ, даже невозможныхъ, и украшая оные разными фигурами и тропами, а особливо такими, въ коихъ болѣе говорится, нежели разумѣть надобно. При чемъ не забывалъ онъ напоминать и объ угрожающей опасности. — Наконецъ видя, что рѣчью своею довольно пошатнулъ умы слушателей на свою сторону, являлъ онъ себя чувствительнымъ къ ихъ нещастію, часто потиралъ себѣ глаза изъ жалости, и досадовалъ на разстояніе, какъ оно впрочемъ было нимало, раздѣлявшее его на ту пору со всею и всего рода человѣческаго благодѣтельницею. Тутъ пошли вопросы да распросы о ея жительствѣ, и имъ указанъ былъ третій домъ, шагахъ етакъ въ пятидесяти, насупротивъ той аптеки, гдѣ они закупали лѣкарство. Похваловѣщатель побѣжалъ прежде одинъ къ возлюбленной своей Ѳеѣ, яко бы предваришь ее, дабы нечаяннымъ толь многихъ постороннихъ людей приходомъ, не помѣшать ей въ какихъ нибудь важныхъ упражненіяхъ, не обеспокоить ее безпременно, и тѣмъ не испортить всего дѣла; разставаясь же далъ имъ честное слово и вѣрную руку, всѣми силами своими стараться о ихъ пользѣ, обѣщаясь при томъ возвратишься къ нимъ, какъ возможно скорѣе. Сколь ни отрывисто было сіе раставаніе; однако онъ успѣлъ наточить имъ еще не мало лясъ, кои всѣ были приняты за сущую истинну — бѣснующагося велѣлъ онъ хорошенько скрутить пеньковымъ крученымъ свивальникомъ, чтобы хворой не бился; за неимѣніемъ же пристойныхъ носилокъ, положить его на телегу, тутъ случившуюся, покрыть цѣновкою, словомъ, быть въ готовности къ маршу по первому отъ него сигналу — по наставленію сего усерднаго посредника, скоро все было изготовлено, сдѣлано — и страждущимъ состраданіемъ на животѣ тутъ нѣсколько поотдало. — Ибо лучи надежды озарили скорбію омраченныя сердца ихъ. — Чрезъ четверть часа возвратился ихъ утѣшитель, изъявляя губами своими радость о успѣхѣ своего ходатайства. Онъ имъ объявилъ въ короткихъ словахъ, чтобы они не теряя времени, за нимъ какъ можно скорѣе слѣдовали, сказывая, что сердобольная его пріятельница по человѣколюбію своему помочь имъ рада отъ всего сердца; ежели будетъ только способъ; — но обладающей толикими талантами что есть въ свѣтѣ невозможнаго? — И такъ, жаждущіе изцѣленія подхватя телегу на руки шествовали съ крѣпкимъ упованіемъ за ходатаемъ своимъ къ дому реченныя избавительницы — пришли — ворота стояли не заперты — у коихъ не по заслугамъ своимъ встрѣчены они самою госпожею дома, коей, по наставленію Смѣкала, всѣ въ одинъ темпъ грянули челомъ въ мать сыру землю такъ бойко, что лбами своими чуть подворотни и съ воротами не спрорушали. — При всемъ томъ введены они весьма благосклонно въ аудіенцъ-залу, гдѣ по приказу той же добренькой хозяюшки, обвитаго крутыми пеньковыми пеленами снявъ съ одра положили на столъ, и поставили подъ образа въ передній уголъ. — Пусть онъ немножко тутъ полежитъ, а мы между тѣмъ посмотримъ другихъ лицъ дѣйствующихъ. Ѳадѣевна, такъ называлась госпожа дому, пробормотавъ какія-то изъ науки своей слова надъ тѣломъ, и сдѣлавъ нѣсколько преудивительныхъ тѣлодвиженій обратилась къ предстоящимъ, и просила ихъ честію выдти вонъ и проводить ночь безъ опасенія въ подклѣтяхъ, сказывая имъ, что они тутъ могутъ до смерти переполохаться, когда она будетъ имѣть дѣло съ такимъ ужаснымъ духомъ, каковъ есть вселившійся (здѣсь назвала она его такимъ именемъ, котораго въ другой разъ ей и самой не выговорить бы); и что де сверьхъ того онъ будучи изгнанъ изъ Микѣхи можетъ вселиться въ кого нибудь изъ нихъ, и что ей отъ того будетъ только двойная работа. Она такъ хорошо и счастливо описала имъ Нечистаго, и трудность его изжененія, что слушателей ея, еще ничего невидя, подрало по кожѣ — и они въ торопяхъ и наполохавшись вмѣсто всѣхъ отвѣтовъ возили только поклоны, моля ее тихимъ и дрожащимъ голосомъ о помилованіи. О положеніи лицъ ихъ на сей разъ я не говорю уже. Наконецъ со всемъ откланялись — ушли. Восхищенная старушенція пожелавъ имъ доброй ночи и спокойнаго сна всѣхъ перекстила по своему, обнадеживая, сколь впрочемъ великаго труда ей стоить не будетъ, исцѣлить со всѣмъ къ утрію бѣснующагося — Смѣкалъ проводилъ ихъ на предреченный ночлегъ, наносилъ и разослалъ имъ соломы для повалки, да правду сказать и не даромъ — онъ впустивъ всѣхъ въ подклѣти вмѣсто молитвы на сонъ грядущимъ, прочиталъ имъ изъ головы свое поученіе, коимъ старался ихъ усовѣстить или увѣрить, что для изгнанія и преодоленія Нечистаго нужны неминуемо денежки, а имянно, что для сего потребны разные корешки, порошки, душки, камешки, составы химическіе, инструменты физическіе и проч. и проч. кой де всѣ вещи продаются великою цѣною, и что хотя благодѣтельница его, будучи сама человѣкъ незажиточной, по скромности и добродушію своему имъ и ни чего о семъ не упоминала; однако де имъ самимъ, какъ честнымъ и благороднымъ людямъ, надобно знать честь и чувствовать цѣну благодѣянія — прибавляя, что Богъ никому не даетъ прямо съ небеси хлѣба, а всякой де отъ своихъ собственныхъ трудовъ имѣетъ себѣ прокормленіе; но что прочемъ онъ отдаетъ все сіе на ихъ добрую волю, а только напоминаетъ, чтобы имъ опослѣ не мучиться совѣстію, не воздавъ по мѣрѣ силъ своихъ за толикое себѣ благодѣяніе. — Въ продолженіе сея предики слушатели Смѣкаловы поглядывая одинъ на другаго изъ подлобья, взаимнымъ прищуриваніемъ глазъ и мгновеннымъ повертываніемъ на бокъ головы, давали другъ другу знать, что Смѣкалъ другъ и Патронъ ихъ говоритъ, какъ самая премудрость. — И такъ они тотчасъ скинулись безъ щоту — изъ благодарности — за свое собственное избавленіе, и чрезъ сего своего посредника били челомъ бабушкѣ Ѳадѣевнѣ чуть ни цѣлою шапицею ходячей разной монеты. Тутъ Смѣкалъ оставилъ ихъ со знаками искреннѣйшаго дружества, зачуралъ и приперъ такимъ замкомъ, котораго не беретъ самая разрывъ трава; а самъ, яко учавствователь въ толь важномъ дѣлѣ, спѣшилъ на помочь своей великой Мейстеринѣ, которая увидѣвъ его съ такою ношею ахнула, обмерла отъ удивленія, и забывъ на ту пору важность предлежащаго себѣ подвига, и дряхлость лѣтъ своихъ, чуть не пошла выкидывать ногами, яко Иродіа виномъ упившаяся. Подмастерье ее высыпавъ изъ шапки на столъ знаки одержанной имъ благодарности, и раскладывая оные мѣрными кучками былъ въ неменьшемъ ея восторгѣ — и шикъ будучи наединѣ, безъ свидѣтелей, они по наукѣ своей вступили въ разныя между собою совѣщанія; какъ Микѣха, у котораго внутри пылала Гекла, попросилъ испить, и тѣмъ прервалъ ихъ разглагольствіе — и они опасаясь, чтобы паціентъ ихъ прежде операціи не исцѣлился сномъ, тотчасъ къ нему подбѣжали, и затушивъ огонь принялись валять его и покачивать, крича ужасающимъ голосомъ, и тѣлодвиженіями своими давая знать, якобы все борятся съ невидимою силою вражіею — короче сказать, они такъ хорошо нищекотали ему бока, брюховину и спину, что онъ пришелъ въ чувство, и отъ бѣса избавился нѣсколькими часами ранѣе, нежели какъ бы быть надлежало. И когда дурь изъ головы у него гораздо повышла, то Смѣкалъ принялъ трудъ возвѣстить молодымъ своимъ, опочивающимъ въ подклѣтяхъ, что Нечистой изъ бѣднаго парня ихъ вытуренъ, да и добрымъ мастерствомъ, что больной де теперь въ совершенномъ разумѣ, и хотя еще отъ надсады немножко поохиваетъ, однако де все ето ужъ ничево и пройдетъ весьма скоро:- послѣ сего онъ представилъ ихъ самой Ѳадѣевнѣ, которая въ тѣ минуты въ послѣдній разъ окачивала съ песта Микѣху для совершеннаго его очищенія отъ духа нечести; и молодые наши видя бѣсновавшагося въ навечеріи уже сидяща, несвязанна, разговаривающа, какъ быть надобно, словомъ, почти совсѣмъ здрава, обомлѣли отъ радости, и не совѣтуясь много съ черезами своими, старались ей изъявить кой лично свою благодарность. Бабушка имѣла мягкое сердце, была жалостлива и ко всѣмъ бѣднымъ милостива; и потому просить себя долго не заставила. Тутъ подходятъ они всѣ къ Микѣхѣ для поздравленія, оглядываютъ его кругомъ, съ ногъ до головы, распрашиваютъ его о томъ, о семъ — какъ онъ проводилъ ночь, что чувствовалъ при выходѣ дцьявола, помнитъ ли, какъ онъ его вчера мучилъ и проч. на что Микѣха имъ отвѣтствовалъ кратко, что етакой ужести родясь не видывалъ, и что съ сихъ поръ закажетъ другу и ворогу ходить, за чемъ бы то ни было, въ Пугніево. — Голосъ, съ какимъ онъ произнесъ сіи послѣднія слова, всѣхъ словно кипяткомъ обдалъ. Но усердный Смѣкалъ взялся избавить ихъ отъ сего страха, и Микѣху совсѣмъ поставить на ноги, предлагая имъ, чтобы они дали ему по одной только гривнѣ, а ужъ онъ де знаетъ, что дѣлать далѣе — вдругъ сложились, денежки вручили, и Смѣкалъ стремглавъ бросился въ аптеку за лѣкарствомъ — минутъ черезъ десять явился онъ опять предъ собраніе, и съ чемъ же? съ двумя превеликими графинами живой воды! Микѣхѣ для подкрѣпленія силъ задалъ онъ первому хорошій пріемъ, а потомъ и другимъ по очереди, не забывая себя и любимой своей тетушки. За первымъ пріемомъ оглушилъ онъ всѣхъ другихъ. Пошли дружескіе разговоры да раздабары — бесѣда становилась часъ отъ часу живѣе и веселѣе — Микѣха къ обѣду совсѣмъ исправился, или лучше, наклюкался какъ красная клюковка — около полудни они изъ Закуряева выступили въ путь, такъ довольны и всѣ радошны, что и гайки нема, и на третій день къ вечеру прибыли восвояси преблагополучно. Жены, сестры и ребятишки, наказывавшія имъ купить себѣ и тово и сево, и потому ожидавшія возвращенія ихъ съ крайнею нетерпѣливостію, выбѣжали встрѣчать ихъ за версту, бросались къ нимъ на шеи, цѣловали, миловали; но за всѣ свои ласки, вмѣсто чаемыхъ гостинцовъ и обновокъ себѣ, должны были удовольствоваться единымъ повѣствованіемъ заломныхъ подвиговъ, подъятыхъ ими въ семъ преславномъ путешествіи.