Борис Чичерин - История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века

• Название: История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века
• Автор: Борис Чичерин
• Жанр: Политика

Бори́с Никола́евич Чиче́рин (26 мая(7 июня) 1828, село Караул, Кирсановский уезд Тамбовская губерния — 3 (17) февраля1904) — русский правовед, философ, историк и публицист. Почётный член Петербургской Академии наук (1893). Гегельянец. Дядя будущего наркома иностранных дел РСФСР и СССР Г. В. Чичерина.

Книга представляет собой первое с начала ХХ века переиздание классического труда Б. Н. Чичерина, посвященного детальному анализу развития политической мысли в Европе от античности до середины XIX века. Обладая уникальными знаниями в области истории философии и истории общественнополитических идей, Чичерин дает детальную картину интеллектуального развития европейской цивилизации. Его изложение охватывает не только собственно политические учения, но и весь спектр связанных с ними философских и общественных концепций. Книга не утратила свое значение и в наши дни; она является прекрасным пособием для изучающих историю общественнополитической мысли Западной Европы, а также для развития современных представлений об обществе..

 Первый том настоящего издания охватывает развитие политической мысли от античности до XVII века. Особенно большое внимание уделяется анализу философских и политических воззрений Платона и Аристотеля; разъясняется содержание споров средневековых теоретиков о происхождении и сущности государственной власти, а также об отношениях между светской властью монархов и духовной властью церкви; подробно рассматривается процесс формирования чисто светских представлений о природе государства в эпоху Возрождения и в XVII веке.

---

Но если с этой стороны притязания пап оказывались неосуществимыми, то была другая сторона церковной власти, которая могла доставить им гораздо сильнейшую опору и давала им возможность постоянно вступаться в гражданские дела. Это было начало нравственного закона. Церковь по самому существу своему являлась высшею его представительницею, а так как все человеческие действия имеют нравственную сторону, так как нравственный закон составляет существенный элемент самой государственной жизни, то папская власть, вооруженная этим началом, могла присвоить себе право вмешиваться во все дела, судить и наказывать царей, не отрицая при этом независимости гражданской области.

Такова была точка зрения, на которой стоял могущественнейший из пап, Иннокентий III. Он не отказывался, впрочем, и от права устанавливать князей, он старался даже все государства привести в ленное отношение к папскому престолу. При малейшей возможности он вступался в решение светских дел, но свои требования он основывал главным образом на праве нравственного суда и на данной апостолу Петру власти связывать и разрушать. Это воззрение он высказал по поводу вопроса о замещении императорского престола. После смерти Генриха VI Гогенштауфена имперские князья разделились между двумя соискателями, Филиппом Швабским и Оттоном Саксонским. Иннокентий поддерживал последнего и хотел собственною властью возвести его в императорский сан: «Данною нам властью в лице св. Петра, писал он, мы признаем тебя королем и повелеваем, чтобы отныне тебе воздаваемы были честь и повиновение». Он писал и имперским князьям, предписывая им повиноваться Оттону и разрушая их от всякой другой присяги. Но князья энергически протестовали против этих притязаний. «Где читали вы, папа, и вы, кардиналы, — писали они, — чтобы ваши предшественники когда-либо вмешивались в избрание римского императора? Чтобы они были избирателями и судили о правомерности выбора? Отвечайте, если можете… Спаситель, Богочеловек, разделил обе власти и дал им различное назначение: служащий Богу не должен вмешиваться в житейские дела, погруженный в мирские заботы не должен властвовать над божественным». Иннокентий немедленно отступился от своего притязания и дал делу иной оборот: он стал на почву нравственного закона. «Как мы не хотим, чтобы на наш суд посягали другие, — отвечал он, — так мы не желаем присваивать себе права князей. Мы признаем, как и следует, право избирать короля для возведения его впоследствии в императорский сан за князьями, которым оно принадлежит по закону и по старинному обычаю, особенно так как эта власть дана им самим апостольским престолом, перенесшим Римскую империю с греков на германцев в лице великого Карла. Но, с другой стороны, князья должны признавать и признают, как они сделали в нашем присутствии, что право и власть испытывать лицо избранного в короли и имеющего быть возведенным в императоры принадлежат нам, которые его помазываем, посвящаем и коронуем. Ибо, вообще, по правилу признается, что испытание лица принадлежит тому, кому присвоено возложение рук. Как! Если бы князья, не только разноглася, но и в полном единодушии, избрали в короли какого-нибудь святотатца или отлученного от церкви, тирана, безумного, еретика или язычника, мы были бы обязаны помазать его, посвятить и короновать? Это невозможно». Затем папа объявляет себя судьею присяги подданных. «Что нам принадлежит суд о том, дозволена ли присяга или не дозволена, а потому должна ли она быть соблюдаема или нет, в этом не может сомневаться ни единый человек, имеющий здравый смысл»[96].

Таким образом, обходя вопрос об установлении власти, папа подступал к нему с другой стороны. Коронация и присяга как обряды религиозные давали ему возможность признавать или не признавать выбор, считать обязательным или необязательным подчинение подданных князю. Коронация по средневековым понятиям была не только церковным освящением существующей уже законной власти, она сообщала власть известному лицу. Избранный князьями король только через этот обряд становился императором, а это естественно давало папе повод вмешиваться в само избрание. Подводя под одну категорию венчание царей и рукоположение святителей, Иннокентий приписывал римскому первосвященнику право отвергать неугодный ему выбор под предлогом нравственного недостоинства лица. Точно так же и присяга в средние века не считалась только освящением существующей уже законной обязанности, но устанавливала самую обязанность, связывая совесть подданных. Между тем Католическая церковь всегда признавала за папами власть разрешать от присяги. Те возражения, которые мы видели у Вальтрама Наумбургского, не могли поколебать установившегося обычая. Сторонники императоров утверждали, что клятвопреступление во всяком случае грех; но если это грех, то святителям церкви принадлежит право разрешать от греха. С другой стороны, защитники папства указывали на то, что бывают случаи, где исполнение клятвы ведет к нарушению самых божественных законов; следовательно, необходима власть, имеющая право разрушать от нее, а такова власть папская. Таким образом, здесь являлся повод к вмешательству церкви. В среде, где религиозные обряды имели существенное значение для самой гражданской области, папы могли с значительным успехом настаивать на своих требованиях.

Отказываясь от назначения императора собственною властью, Иннокентий III, как мы видели, делал оговорку насчет перенесения Империи. Действительно, в этом случае он мог, ссылаясь на историю, утверждать с большим или меньшим вероятием, что имперские князья получили свое право от папского престола. За папами оставалось, таким образом, по крайней мере первоначальное установление власти. Но в других случаях не было и этого предлога. Там, где независимое происхождение светской власти было яснее, папы еще менее могли стоять за прежнюю свою теорию. Иннокентий прямо признавал, что французский король не имеет над собою высшего[97]. Однако и здесь папа приписывал себе право суда в весьма значительном объеме. В письме Иннокентия к герцогу Монпельерскому мы находим доказательства, на которых он основывает свои требования, они почерпнуты из софистического толкования Св. Писания: «Не только в Церковной области, где нам принадлежит верховная власть над мирским, — пишет он, — но даже и в других странах, мы при случае в некоторых делах имеем светский суд. Не то чтобы мы хотели нанести ущерб чужому праву или захватить власть, нам не принадлежащую, мы знаем, что Христос в Евангелии сказал: воздадите убо кесарева кесареви, вследствие чего, когда его просили поделить имение, он отвечал: кто меня поставил судьею над вами? Но в книге Второзакония (17: 8 — 12) сказано: Аще же не удоборешимо слово у тебе в суде, между кровию и кровию, и между судом и судом, и между язвою и язвою[98], словеса судныя в градех твоих, и восстав, взыдеши на место, еже изберет Господь Бог твой призвать имя его тамо: И приидеши к жрецом Левитом, и к судии, иже будет в тыя дни, и взыскавше возвестят тебе суд. И сотвориши по словеси, еже возвестят тебе от места, еже изберет Господь Бог твой призывати имя ею тамо, и да сохраниши зело творити вся, елика законоположатся тебе: По закону и по суду его же рекут тебе сотвориши, да не уклонишися от словесе, еже рекут тебе ни на десно, ни на лево. И человек, иже сотворит в гордости, еже не послушати жреца, предстоящаго служити во имя Господа Бога твоего или судии, иже в тыя дни будет, да умрет человек той, и да измеши злое от Израиля. Так как Второзаконие, — продолжает папа, — означает второй закон, то из этого ясно, что сказанное там должно быть соблюдаемо и в Новом Завете. Место, избранное Богом, есть апостольский престол, ибо Господь утвердил его на себе как на краеугольном камне… Жрецы Левитского колена — наши братья, которые по Левитскому праву даны нам в помощники в священном служении. Иерей же или судья, стоящий над ними, тот, кому Бог сказал: елика аще свяжете на земли, будут связана на небесех, и наместник его, иерей во веки, по чину Мельхиседека, установленный Богом судьею живых и мертвых. Здесь различаются три суда, — говорит далее Иннокентий, — первый между кровью и кровью, под которым разумеется суд уголовный светский, последний между язвою и язвою, которым означается суд уголовный церковный, средний же между судом и судом, который принадлежит обеим властям, и церковной и светской. В последнем случае, если есть что-либо неудоборешимое, надобно прибегать к суду апостольского престола, и кто, гордясь, презирает его решение, тот должен умереть, дабы искоренилось зло из Израиля; тот через отлучение от церкви, как мертвый, отсекается от общения верующих. В том же смысле и Павел, объясняя коринфянам полноту духовной власти, говорит: не весте ли, яко ангелов судити имамы, а не тогию житейских? (1 Кор. 6: 3). Таким образом, заключает папа, духовная власть исправляет должность власти светской, иногда, в некоторых делах, сама собою, иногда же через других».