Георгий Адамович - Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958)

• Название: Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958)
• Автор: Георгий Адамович
• Издательство: Библиотека-фонд "Русское зарубежье", Русский путь
• Жанр: Разное
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-85887-309-X

Из источников эпистолярного характера следует отметить переписку 1955–1958 гг. между Г. Ивановым и И. Одоевцевой с Г. Адамовичем. Как вышло так, что теснейшая дружба, насчитывающая двадцать пять лет, сменилась пятнадцатилетней враждой? Что было настоящей причиной? Обоюдная зависть, — у одного к творческим успехам, у другого — к житейским? Об этом можно только догадываться, судя по второстепенным признакам: по намекам, отдельным интонациям писем. Или все-таки действительно главной причиной стало внезапное несходство политических убеждений?..

Примирение Г. Иванова с Г. Адамовичем происходит после 1953 г., в последний период их переписки, которая публикуется ниже. В ней гораздо больше писем к Одоевцевой, чем к Георгию Иванову, который, хотя и заключил с Адамовичем «худой мир», с прежней теплотой к нему относиться не начал.

Так или иначе, публикация данного корпуса писем проливает свет на еще одну страницу истории русской эмиграции, литературных коллизий и крайне непростых личных взаимоотношений ее наиболее значимых фигур.

Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов / Сост., предисл. и примеч. О.А. Коростелева. — М.: Библиотека-фонд «Русское зарубежье»: Русский путь, 2008. С. 449–552.

---

3) Вижу, что «третьего» — ничего нет. Значит, оно и есть самое главное. «За жизнь», как говорил Рабинович. За жизнь особенно сказать нечего, кроме того, что дней через 12 надеюсь быть в Париже и крутиться в вихре света, главным образом монмартрского. Бес в ребре у меня по— прежнему. Здесь такие невероятные туманы, что я совсем скис: на днях заблудился в десяти шагах от дому и блуждал два часа, как в «Хозяине и раб<отнике>», коего Вы, верно, не читали. (Прочтите: sa vaut la peine![118]). Очень жаль, что Вы не будете в Париже, правда. Поговорили бы о поэзии и о смысле жизни.

До свидания — верно, летом, у розового моря, е. б. ж.[119] Да, почему же в конце концов Жоржино сочинение об «Од<иночестве> и св<ободе>» будет в «Н<овом> журн<але>»? Он мне писал, что нет. Bon loisirs[120]. Не забывайте старого друга.

Ваш Г. А.

Ninon пишет сегодня: «Як<оновский> оказался подлецом и пошляком». Неужели это с ее стороны хитрость, на всякий случай? Зачем?

11. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

7, rue Frederic Bastiat Paris 8 18/XII-55

Chere Madamotchka Завтра — т. к. сегодня воскресение — пошлю Вам Вашу английскую книгу, заказным. Поиски в Манчестере оказались тщетными. Но у меня было несколько часов в Лондоне, проездом в Париж, и я разыскал это издательство. Сначала они мне заявили, что книги у них нет, но когда я сказал, что это — для автора, засуетились и принялись искать. Самое смешное, что они решили, что я — это и есть автор, а потом, когда уже книга нашлась, секретарша мне недоверчиво сказала: «Irina, кажется, ведь женское имя?»

Ну, очень рад, что мог исполнить Ваше поручение. Надеюсь, что если Вы заработаете на этом миллионы, то угостите меня ужином с прочими удовольствиями на Ваш счет.

Приехал я сюда вчера, еще никого не видел. Но нашел письмо от Гингера с приглашением к ним в среду, где Оцуп у них собирается делать доклад поэзии![121] По-моему, он чувствует, что впал в ничтожество, и хочет опять доминировать, не так, так иначе.

До свидания. Bon loisirs. Да, если случайно соберетесь писать Вольской, не пишите, что я в Париже! Для нее я приеду попозже.

Ваш Г. А

12. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

7, rue Frederic Bastiat Paris 8 6/I-56 Сочельник!

Chere Madamotchka

Получил вчера Ваше письмо и отвечаю по горячим следам. Сначала я был в недоумении. Вы пишете о «пенсии» Жоржу на год, и притом «5-10 тысяч не помогут». Ну где, дорогая душка, я могу такую пенсию выхлопотать? У кого? Tout le monde a ete debrouille[122], как сказал кто-то в ответ на «debrouille toi!»[123]. Но вчера же я днем был у Эльканши[124], и там был Померанцев. Так как это Ваш друг, то я с ним и заговорил о Вас. Он говорит, что Вы (или Жорж) писали ему о Леонидове[125], т. е. нельзя ли, чтобы он устроил gala. Померанцев, по-видимому, стесняется с ним говорить, находясь у него в подчиненном положении. А я Леонидова хорошо знаю, и, насколько могу судить, он ко мне относится почтительно (Померанцев это подтверждает). Вот мы и условились, что поговорю с Леонид<овым> я. Конечно, он мог бы устроить вечер с ведеттами[126] при его связях, но захочет ли — не знаю. Пом<еранцев> говорит, что он Жоржин поэтический поклонник, и вообще он к литературе рвется. Так что, может быть, и удастся, не знаю. Во всяком случае, это мысль возможная, а «пенсия» — по-моему, нет, т. е. я не вижу, где и как ее получить. Кстати, Цвибак мне ответил насчет Лит<ературного> Фонда: «Фонд помогает Иванову регулярно». Что это значит, как помогает? Я об этом не знал. Но они, вообще-то, присылают гроши… кроме экстренных случаев, вроде операции и т. д.

Ну, вот — это дела. Что с Жоржем? Просто «депрессия» или болезнь? Надеюсь, хоть Вы цветете как роза. Вы спрашиваете о моем парижском времяпрепровождении. Ничего, в общем приятно. Приехал ко мне обожаемый красавец на пять дней, и я пребывал в блаженстве и счастьи. Он правда очень мил, Вы бы оценили всячески, но о прыгать не может быть речи, и даже намека не было, даже в разговорах, ибо он бы сказал отцу и был бы скандал страшный. Мог бы сказать, во всяком случае. Ninon сегодня опять прислала вопль: одолжите 5 тысяч! Не нравится мне то, что она пишет: «вспомните, Креол…», т. е. что она мне когда-то «с радостью помогала». Положим, без радости, а с трудом, и что-то очень мало. Но само по себе это почти хамство — напоминать (как Буров[127] в письмах ко мне, требуя статьи о «Буреломе»[128] — еще на днях). Я сегодня с Ninon увижусь и скрепя сердце дам ей 1000 фр<анков>, хотя у меня дела совсем плохи, особенно после визита моего «существа из Эдема». А 1000 фр<анков> другую дала Фруэтша, при которой я раскрыл письмо и прочел. Так что вручу ей 2000 фр<анков> с соответствующим назиданием. О любви больше ни слова, вроде как в истории с «oh, mon dieu!», перешедшем в «ой, вэй, мир!» (я Вам рассказывал когда-то). Да, о Маковском[129] не беспокойтесь. Я ему только сказал, что Вы другого, чем он, мнения о Блоке, без всякого «фе», и ничего обидного тут нет. Кроме того, его ругают все, даже письма в редакцию были. А читали Вы рассказ Дианы Карэн?[130] Я не читал еще, но знаю, что это неземной шедевр. Оцуп, кажется, пускается в литературное наступление, желая завладеть былым диктаторским положением, как властитель дум.

До свидания, дорогой друг и товарищ. Над чем изволите работать? Я читал в Лондоне лекцию о смысле русской литературы, всех восхитившую, и хочу изложить это на бумаге, а то помрешь, и ничего не останется. Но если бы я изложил, то негде печатать, п<отому> что надо бы страниц сто. Bon loisirs Вам и Жоржу. Я через неделю (ровно) еду в чудный Манчестер, т<ак> что если будете писать, рассчитайте время.

Ваш Г. А.

13. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

104, Ladybarn Road Manchester 14 20янв<аря19>56

Chere Madame et amie Только собирался я Вам писать, а сегодня пришло письмецо от Вас. Спасибо. Лекарство пришлю, не щадя затрат, только пошлю простым, а не заказным, т. к. при заказном тут надо ставить пять печатей и все прочее. Надеюсь, дойдет и так. От каких это немощей? Я в Манчестере уже три дня, дождь льет такой, что тошно смотреть.

Вы спрашиваете про Париж. Что же, провел я время недурно, вращаясь в сливках общества. Ninon — plus amoureuse que jamais[131], хотя и говорит, что «страсть перегорела», а осталась чистейшая дружба. «Снежная поляна»[132], действительно, лучше других ее произведений, хотя и напоминает те рассказики, которые лет 40 назад мы с Жоржем сочиняли для Бонди[133]. Она, между прочим, требует, чтобы я написал статью об «Аризоне», а кроме того, устроил ее в «Опыты». У нее драки с Лялей, не знаю точно, из-за чего, но под русский Новый год я у нее пиршествовал вместе с Водовым[134] и той же Лялей, и все было мирно. Водов все говорил о «перестройке» газеты под «Последн<ие> новости», но пока к нему мало кто идет.

Из литературных событий был доклад Оцупа у Гингеров: высокопарная чепуха, со ссылками ежеминутно на Пушкина и Гумилева, двух главных мэтров, а смысл тот, что с тех пор, как погибли «Числа», погибла и русская литература. Будет повторение публичное, в Консерватории, но т. к. Оцупу дали понять (Гингеры), что слишком все бессвязно, он будто бы все «переработает». Он лыс, как колено, благосклонно-важен и элегантно-мил. Еще был вечер Блок — Достоевский, на котором блистал я[135], потом была Греч[136], с моей любимой главой из «Подростка», и поэты читали Блока, один хуже другого. Оцуп, надо сознаться, был тут лучше других. Вот, кажется, все происшествия, кроме мелких и интимных.

Стихи Ваши, Madame, в «Н<овом> ж<урнале>» (или в «Опытах»? — «и ску, и гру»[137]) я читал с восхищением Вашим блеском и мастерством, честное слово! И слышал кое-что такое же (от Гингеров — немногих, кто что-то в стихах и самой их материи смыслит). Правда, очень хорошо и очень по-Вашему, что важнее, чем хорошо. А других, простите, не читал и не видел. О тех ли Вы спрашиваете? Что же до Жоржиной статейки обо мне, то, если без шпилек, то спасибо за все, что бы там ни было. Мы не горды и не требовательны, а что написано наспех, не имеет значения, ибо все суета сует, для кого, для чего и зачем? Да, о Ikor[138]. Вы уже дважды пишете, как Вы за него рады. Это интриган и мерзавец, каких мало на свете, не говоря уж о том, что ничтожество. Он меня ублажал всячески, а когда вышла моя «Patrie»[139], я случайно убедился в его истинных чувствах и какой-то звериной ко всем зависти. Так что не очень за него радуйтесь! Он, вероятно, так всем надоел (а особенно жене), что ему дали эту премию, чтобы от него отвязаться.

Я для «Опытов» перебираю письма Зинаиды[140], почти во всех есть что-нибудь плохое о других, чаще всего о Бунине или Ходасевиче. Но кое-что нейтральное я выберу. Да, читали Вы письма Цветаевой к Штейгеру?[141] Я давно не читал ничего столь бабьего и вздорного, о чем и сообщил Иваску, на что он мне ответил, что я Цветаеву «не понимаю». Говорят, она, разочаровавшись в любовных способностях Шт<ейгера>[142], набросилась потом на Аллу Головину[143]. Я за ней этого не знал.

Ну, «assez de musique comme cela»[144] (откуда? — надо знать русскую литературу!).