Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)

• Название: Больше чем просто дом (сборник)
• Автор: Френсис Фицджеральд
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-07518-4, 978-5-389-06886-5

Фрэнсис Скотт Фицджеральд, возвестивший миру о начале нового века — «века джаза», стоит особняком в современной американской классике. Хемингуэй писал о нем: «Его талант был таким естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки». Его романы «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна» повлияли на формирование новой мировой литературной традиции XX столетия. Однако Фицджеральд также известен как автор блестящих рассказов, из которых на русский язык переводилась лишь небольшая часть (наиболее классические из них представлены в сборнике «Загадочная история Бенджамина Баттона»).

Книга «Больше чем просто дом» — уже пятая из нескольких запланированных к изданию, после сборников «Новые мелодии печальных оркестров», «Издержки хорошего воспитания», «Успешное покорение мира» и «Три часа между рейсами», — призвана исправить это досадное упущение. Итак, вашему вниманию предлагаются — и снова в эталонных переводах — впервые публикующиеся на русском языке произведения признанного мастера тонкого психологизма.

---

Для его отца это было благом. В противном случае катастрофа, постигшая старшего сына, Уистера, просто убила бы Скофилда. Наутро после футбольного матча в Гарварде нью-йоркские газеты пестрели одними и теми же заголовками:

СТУДЕНТЫ ЙЕЛЯ И ТАНЦОВЩИЦЫ КОРДЕБАЛЕТА ПОСТРАДАЛИ В АВТОКАТАСТРОФЕ БЛИЗ г. РАЙ.

ИРЭН ДЕЙЛИ, ДОСТАВЛЕННАЯ В БОЛЬНИЦУ ГРИНИДЖА, ПОДАЕТ В СУД ЗА ПРИЧИНЕНИЕ ВРЕДА ЕЕ ВНЕШНОСТИ.

К АВАРИИ ПРИЧАСТЕН СЫН МИЛЛИОНЕРА.

Две недели спустя всех четверых вызвали к декану. Первым в кабинет вошел Уистер Скофилд, который в той поездке управлял автомобилем.

— Это ведь была не ваша машина, мистер Скофилд, — уточнил декан. — Это была машина мистера Кэвеноу, правильно я понимаю?

— Да, сэр.

— Как вы оказались за рулем?

— Девушки попросили. Чтобы им было спокойнее.

— Но перед этим вы тоже употребляли алкоголь, разве нет?

— Да, но в умеренных количествах.

— Скажите мне вот что, — продолжал декан. — Разве вы прежде не садились за руль в нетрезвом виде — выпив, возможно, даже больше, чем в тот вечер?

— Ну… может быть, раз-другой, но в аварию не попадал. А здесь, совершенно очевидно, положение было безвыходным…

— Допустим, — согласился декан, — но давайте рассмотрим эту ситуацию под другим углом: вы еще ни разу не попадали в аварию, хотя вам было бы по заслугам. А на сей раз попали, хотя этого не заслуживали. Мне не хочется, мистер Скофилд, чтобы, выйдя из этого кабинета, вы решили, будто с вами обошлись несправедливо — будь то сама жизнь, или университет, или я лично. Но газеты раздули из этого случая целую историю, и университет, к сожалению, не может допустить вашего нахождения в этих стенах.

Следующим в скульптурной группе был Говард Кэвеноу; декан сказал ему примерно то же самое.

— За вас мне особенно обидно, мистер Кэвеноу. Ваш отец оказывал ощутимую помощь университету, а я в течение всего хоккейного сезона получал удовольствие от вашей неизменно блестящей игры.

Выходя из кабинета декана, Говард Кэвеноу не смог сдержать слезы.

Поскольку Ирэн Дейли, лишившись своей красоты, лишилась и средств к существованию, ее иск был направлен против владельца и водителя автомобиля, тогда как двое других юношей отделались сравнительно легко. Красавчик Лебом явился к декану с загипсованной рукой, с закрывавшей пол-лица повязкой на своей аристократической голове — и был всего лишь отстранен от занятий до конца учебного года. Он беспечно выслушал вердикт и на прощанье улыбнулся декану так широко, как только позволяли бинты.

Самым сложным оказался последний случай. Джордж Уинфилд, который окончил школу позже других, успев приобщиться к труду и вследствие этого постичь ценность образования, при входе уставился в пол.

— Мне непонятна ваша роль в этой истории, — сказал ему декан. — Я лично знаком с вашим спонсором — мистером Барнсом. Он рассказывал, как вы ушли из школы, чтобы устроиться на работу, и как четыре года спустя снова сели за парту. По его мнению, вам присуще в высшей степени серьезное отношение к жизни. До недавних пор у вас и в Нью-Хейвене была хорошая репутация, но несколько месяцев назад я с удивлением заметил, что вы примкнули к разгульной компании молодых людей, которые сорят деньгами. Будучи взрослым человеком, вы не могли не понимать, что в материальном отношении они дадут вам куда меньше, нежели отнимут во всех других отношениях. Я вынужден исключить вас из университета с правом восстановления через год. Надеюсь, по возвращении вы оправдаете доверие мистера Барнса.

— О возвращении не может быть и речи, — сказал Уинфилд. — Как я буду смотреть в глаза мистеру Барнсу? И домой я тоже не поеду.

Когда в суде рассматривался иск Ирэн Дейли, все четверо дружно лгали, выгораживая Уистера Скофилда. Якобы они своими глазами видели, как мисс Дейли сама вывернула руль перед тем, как автомобиль врезался в бензоколонку. Но мисс Дейли, любимица бульварных газет, сидела тут же, демонстрируя изуродованное шрамами личико; а ее защитник предъявил суду письмо, в котором аннулировался последний контракт актрисы. Студенты имели бледный вид; во время перерыва они, по совету своего адвоката, решили согласиться на сорок тысяч долларов отступного. Выйдя из здания суда, Уистер Скофилд и Говард Кэвеноу оказались под прицелом десятков фотокамер, а на другой день проснулись отъявленными злодеями.

Вечером вся миннеапольская троица — Уистер, Говард и Красавчик Лебом — отправилась домой. Джордж Уинфилд распрощался с ними на вокзале Пенсильвания и, поскольку ехать ему было некуда, побрел пешком по Нью-Йорку, чтобы начать жизнь заново.

Из всех своих протеже Барнс больше всех любил однорукого Джека Стаббса. Тот раньше других добился известности: его взяли в сборную Принстона по теннису, и все иллюстрированные издания опубликовали ротогравюры, изображавшие, как он при подаче подбрасывает мяч с ракетки. Когда Стаббс окончил университет, Барнс дал ему место в своей фирме; многие считали его приемным сыном босса. Наряду со Шлаком, из которого получился неоценимый консультант по инженерно-техническим вопросам, Стаббс оказался самой большой удачей Барнса; впрочем, и Джеймс Мацко в свои двадцать семь лет недавно стал партнером в брокерской фирме на Уолл-стрит. В финансовом отношении он опережал всех остальных, но Барнсу несколько претило его непоколебимое самомнение. К тому же он, Барнс, сильно сомневался, что сыграл решающую роль в карьере этого парня: по большому счету не все ли равно, кем стал Мацко: преуспевающим финансистом в большом городе или же воротилой делового мира на Среднем Западе — второй путь был для него абсолютно реален и не требовал посторонней помощи.

Шел тысяча девятьсот тридцатый год; как-то утром Барнс протянул Джеку Стаббсу письмо, которое заставляло подвести баланс карьерному росту всех шестерых участников этого эксперимента.

— Что ты на это скажешь?

Письмо прислал обосновавшийся в Париже Луис Айэрленд. В оценке Луиса их мнения не совпадали; читая это послание, Джек мысленно готовился встать на защиту однокашника.

ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫЙ СЭР!

Ваше последнее сообщение, доставленное через местное отделение Вашего банка и содержащее чек, получение которого я с благодарностью подтверждаю, позволяет мне заключить, что я более не обязан Вам отвечать. Но, учитывая, что конкретный факт коммерческой ценности какого-либо предмета способен Вас тронуть, тогда как ценность отвлеченных идей оставляет Вас равнодушным — учитывая эти обстоятельства, смею Вас заверить, что моя выставка имела беспрецедентный успех. С тем чтобы максимально приблизить эту тему к уровню Вашего понимания, скажу, что я продал две скульптуры — голову Лаллетты (знаменитой актрисы) и бронзовую анималистическую группу — за совокупную сумму в семь тысяч франков ($280). Кроме того, я получил заказы, над которыми буду работать все лето. Прилагаю статью из «Художественных тетрадей», посвященную моему творчеству; она показывает, что Ваша личная оценка моих способностей и моей карьеры разделяется далеко не всеми.

Не хочу сказать, что я не испытываю признательности за Ваше благое намерение дать мне «образование». Полагаю, что Гарвард ничем не хуже любого другого учебного заведения традиционного типа: за бессмысленно потраченные там годы у меня сформировалось резкое и аргументированное неприятие американских устоев жизни, а также институтов власти. Но когда Вы предлагаете мне приехать в Америку и штамповать нимф для фонтанов на потребу всякому жулью, это переходит все границы…

Стаббс, усмехаясь, поднял глаза от листка.

— Ну, — повторил Барнс, — что скажешь? Он тронулся умом?.. Или продажа им каких-то фигурок доказывает, что это я тронулся умом?

— Ни то ни другое, — рассмеялся Стаббс. — Вы невзлюбили Луиса не за то, что он талантлив. Просто вам трудно забыть, как он в течение одного года пытался уйти в монастырь, попал в облаву на демонстрации в поддержку Сакко и Ванцетти, а затем сбежал с профессорской женой.

— Так он формировал свою личность, — сухо произнес Барнс, — расправлял крылья. Одному Богу известно, какие номера он откалывал за границей.

— Вероятно, сейчас его личность уже сформировалась, — миролюбиво сказал Стаббс; он всегда хорошо относился к Луису Айэрленду и сейчас втайне решил написать тому и узнать, не нуждается ли он в деньгах.

— Как бы то ни было, он теперь не имеет ко мне никакого касательства, — объявил Барнс. — Я ему больше не смогу ни помочь, ни навредить. Если мы признаем его успехи (на мой взгляд, весьма сомнительные), давай-ка все же разберемся, к чему мы пришли. На следующей неделе я поеду в Миннеаполис, чтобы повидаться со Скофилдом, но прежде надо подвести баланс. В моем представлении, успеха добились ты, Отто Шлак и Джеймс Мацко (я не беру в расчет его личные качества); ну, допустим, Айэрленд сумеет стать великим скульптором. Это четверо. Уинфилд исчез. От него ни слуху ни духу.