Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)

• Название: Больше чем просто дом (сборник)
• Автор: Френсис Фицджеральд
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-07518-4, 978-5-389-06886-5

Фрэнсис Скотт Фицджеральд, возвестивший миру о начале нового века — «века джаза», стоит особняком в современной американской классике. Хемингуэй писал о нем: «Его талант был таким естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки». Его романы «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна» повлияли на формирование новой мировой литературной традиции XX столетия. Однако Фицджеральд также известен как автор блестящих рассказов, из которых на русский язык переводилась лишь небольшая часть (наиболее классические из них представлены в сборнике «Загадочная история Бенджамина Баттона»).

Книга «Больше чем просто дом» — уже пятая из нескольких запланированных к изданию, после сборников «Новые мелодии печальных оркестров», «Издержки хорошего воспитания», «Успешное покорение мира» и «Три часа между рейсами», — призвана исправить это досадное упущение. Итак, вашему вниманию предлагаются — и снова в эталонных переводах — впервые публикующиеся на русском языке произведения признанного мастера тонкого психологизма.

---

— Мисс Олив, прибыл мистер Блэр.

Сжавшись, как пружина, она вскочила:

— К кому?

— Он не сказал. Прибыл — и все тут.

— Передайте ему, что я здесь.

Вошел он скорее с рассеянным, нежели подавленным видом, кивнул Олив и опустился на стул у рояля. Ей хотелось сказать: «Иди ко мне. Положи голову вот сюда, бедненький. Не горюй». Но ее душили слезы, и она промолчала.

— Через три часа, — спокойно заметил он, — можно будет купить утренние газеты. В киоске на Пятьдесят девятой.

— Это неразумно… — начала она.

— Я не какой-нибудь бесчувственный чурбан, — перебил он, — но сейчас меня больше всего занимают утренние газеты. Потом вежливой чередой потянутся молчаливые родственники, друзья и деловые партнеры. Само происшествие, как ни странно, меня ничуть не волнует.

— Я бы тоже по этому поводу не расстраивалась.

— Даже хорошо, что она сделала это вовремя.

— Может быть, тебе стоит уехать? — От волнения Олив подалась вперед. — Отправляйся в Европу; шумиха скоро утихнет.

— Утихнет. — Он посмеялся. — Такие вещи не утихают. За мной до гробовой доски будет тянуться насмешливый шепоток. — Бреворт застонал. — Дядя Гамильтон направился прямиком в сторону Парк-роу,[6] чтобы обойти редакции газет. Вот что значит виргинец: он неосторожно бросил в присутствии кого-то из редакторов старомодное словцо «розги». С особым нетерпением ожидаю именно этот номер. — Он замолчал. — Как там мистер Каслтон?

— Он будет благодарен, что ты приезжал о нем справиться.

— Да я, собственно, не за этим. — Бреворт помялся. — Хочу задать тебе один вопрос. Скажи, ты согласишься завтра утром выйти за меня в Гринвиче?

Целую минуту Олив неудержимо летела в пропасть; у нее с губ сорвался невнятный шепот; рот открылся.

— Я знаю, ты хорошо ко мне относишься, — быстро продолжил он. — Вообще говоря, одно время мне даже казалось, что ты в меня чуточку влюблена, уж прости за такую самонадеянность. Как бы то ни было, ты действительно очень похожа на девушку, которая некогда меня любила; может статься, ты… — Покраснев от смущения, он мрачно закончил: — Как бы то ни было, ты мне очень нравишься; если у меня и были какие-то чувства к Эмили, они, можно сказать, улетучились.

В голове у нее стоял такой лязг и трезвон, что она испугалась, как бы этого не услышал Бреворт.

— Ты сделаешь мне огромное одолжение, — продолжил он. — Господи, я понимаю, это безумство, но что может быть безумнее сегодняшних событий? Пойми, если ты станешь моей женой, в газетах появится совершенно другая история: все решат, будто Эмили уехала из-за нас с тобой, и посмеиваться станут не над кем-нибудь, а над ней.

В глазах Олив блеснули слезы негодования.

— Видимо, нужно делать скидку на твое уязвленное самолюбие, но ты, надеюсь, понимаешь, что такого рода предложение для меня оскорбительно?

У Бреворта вытянулось лицо.

— Извини, — выдавил он через мгновение. — Наверное, я полный идиот, если такое задумал, но для мужчины невыносимо на всю жизнь потерять чувство собственного достоинства по прихоти девушки. Теперь я вижу, что прошу невозможного. Извини.

Встав со стула, Бреворт подхватил свою тросточку.

Он пошел к дверям, и сердце Олив забилось где-то в горле; ее, вместе с гордостью и щепетильностью, захлестнуло мощной, неодолимой волной самосохранения. Шаги Бреворта уже доносились из коридора.

— Бреворт! — окликнула она и, вскочив, бросилась следом.

Он обернулся.

— Бреворт, как называется та газета, где неосторожно высказался твой дядюшка?

— Какое это имеет значение?

— Если позвонить прямо сейчас, они еще успеют переписать репортаж! Я скажу, что мы с тобой этим вечером поженились!

III

В Париже есть определенный круг, представляющий собой не что иное, как разношерстное продолжение американского общества. Входящие в него люди сотнями нитей связаны со своей страной; их развлечения, причуды, взлеты и падения читаются как раскрытая книга друзьями и родными, не покидающими Саутгемптон, Лейк-Форест или Бэк-Бей. По этой причине все адреса Эмили, которая во время своего предыдущего вояжа по Европе перемещалась вместе с континентальными временами года, становились достоянием гласности; но теперь, после несостоявшегося венчания, когда она отплыла из Нью-Йорка, следы ее потерялись уже через месяц. Изредка она писала отцу; изредка доходили слухи, что ее видели в Каире, в Константинополе, реже — на Ривьере; вот и все.

Как-то раз, год спустя, мистер Каслтон повидался с дочерью в Париже, но, как он потом признался Олив, эта встреча оставила у него лишь чувство неловкости.

— Было в ней нечто такое, — туманно сказал он, — отчего казалось, будто… будто на уме у нее много всякой всячины, до которой мне не дотянуться. Она не дерзила, нет, но держалась натянуто, как автомат… О тебе спрашивала.

При всей надежности тылов — трехмесячный ребенок, великолепная квартира на Парк-авеню — у Олив дрогнуло сердце.

— Что именно она сказала?

— Порадовалась за вас с Бревортом, — ответил он и добавил для себя одного, не сумев скрыть досаду: — Хотя ты сделала лучшую партию в Нью-Йорке, а она пробросалась…

С той поры минул не один год, и как-то раз голос секретаря в телефонной трубке спросил Олив, не смогут ли они с мужем заехать в тот же вечер к мистеру Каслтону. Они застали старика в библиотеке, когда тот взволнованно расхаживал из угла в угол.

— Что ж, этого следовало ожидать, — гневно заявил он. — Люди не стоят на месте; никто не стоит на месте. В этом мире можно либо подняться, либо скатиться вниз. Эмили предпочла скатиться вниз. Сейчас она где-то у самого дна. Доводилось ли вам слышать о человеке, которого мне отрекомендовали… — он сверился с каким-то письмом, — как «распутного бездельника по фамилии Петрокобеско»? Сам он величает себя «принц Габриэль Петрокобеско» из… неизвестно из каких мест. Письмо это прислал мне Холлэм, мой доверенный человек в Европе, и вложил в конверт вырезку из парижской «Матэн». Судя по всему, полиция предложила этому господину покинуть Париж, и в немногочисленной свите, отбывшей вместе с ним, была замечена молодая американка, мисс Каслтон, «по слухам — дочь миллионера». На вокзал их доставили под конвоем жандармов. — Дрожащими пальцами он передал газетную вырезку и письмо Бреворту Блэру. — Что ты на это скажешь? Как низко пала Эмили!

— Да, не слишком приятно, — нахмурился Бреворт.

— Это конец. Я видел, что ее счета в последнее время переходят границы разумного, но даже помыслить не мог, что она взяла на содержание…

— Не исключено, что это какая-то путаница, — решилась Олив. — Быть может, речь идет о другой мисс Каслтон.

— Будь уверена, это наша Эмили. Холлэм проверил. Та самая Эмили, которая побоялась нырнуть в чистую и прозрачную реку жизни, а теперь барахтается в сточной канаве.

Потрясенная, Олив ощутила внезапный привкус донельзя переменчивой судьбы. Ее ждал переезд в шикарный особняк, строящийся в Уэстбери-Хиллз, а Эмили связалась с депортированным авантюристом и попала в скандальную историю.

— Я не вправе обращаться к вам с такой просьбой, — продолжал мистер Каслтон. — И уж тем более не вправе обращаться к Бреворту с просьбой, касающейся Эмили. Но мне уже семьдесят два года, и Фрейзер грозится снять с себя всякую ответственность, отложи я лечение еще на пару недель. Если что — Эмили останется совсем одна. Я прошу вас сдвинуть намеченную поездку в Европу на два месяца, с тем чтобы отправиться в путь прямо сейчас и вернуть ее домой.

— Неужели вы полагаете, что нашего влияния будет достаточно? — спросил Бреворт. — У меня нет причин думать, что она ко мне прислушается.

— Больше мне обратиться не к кому. Если вы откажетесь, ехать придется мне самому.

— Нет-нет, — опомнился Бреворт. — Мы сделаем все, что в наших силах, правда, Олив?

— Конечно.

— Верните ее — любым способом, только верните. Если дойдет до суда, засвидетельствуйте под присягой, что она невменяема.

— Хорошо. Сделаем все возможное.

Не прошло и десяти дней после этой беседы, как Блэры уже встретились с доверенным человеком мистера Каслтона в Париже, чтобы свести воедино имеющиеся подробности. Фактов было много, а толку — чуть. Петрокобеско появлялся в различных ресторанах: толстый, однако не лишенный обаяния коротышка неопределенной национальности, с плотоядным взглядом и неутолимой жаждой. Годами вынужденно скитался по всей Европе, жил бог весть как — видимо, за счет американцев, но, по данным Холлэма, в последнее время не был вхож даже в самые отдаленные круги международного светского общества. Об Эмили сведений набралось совсем мало. На прошлой неделе эту пару видели в Берлине, а буквально вчера — в Будапеште. Очевидно, Петрокобеско, как персона нон грата, вынужден был повсюду отмечаться в полиции; этим обстоятельством и посоветовал воспользоваться Холлэм.