Лидия Осипова - Дневник коллаборантки

• Название: Дневник коллаборантки
• Автор: Лидия Осипова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8243-1704-6

Издательство «Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН)» совместно с Международным центром истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий НИУ ВШЭ начинают новую книжную серию «История коллаборационизма». Открывает серию книга «„Свершилось. Пришли немцы!“ Идейный коллаборационизм в СССР в период Великой Отечественной войны» (сост. О. В. Будницкий). Это предваренное обширной вступительной статьей и комментированное издание «Дневника коллаборантки» Л. Т. Осиповой (О. Г. Поляковой) и воспоминаний («Советская школа в 1936–1942 гг.» и «Гражданская жизнь под немецкой оккупацией, 1942–1944») В. Д. Самарина (Соколова). Тексты обоих авторов, различные по жанру и стилю (первый — дневник, хоть и подвергавшийся существенной позднейшей редактуре, написан живо, хлестко, в богатой эмоциональной гамме, второй и третий — заметно ангажированные и приближенные к публицистике воспоминания, газетно-канцелярские по своему языку), иллюстрируют феномен идейного коллаборационизма в годы войны, дополняющий более известный и очевидный коллаборационизм прагматический или вынужденный.

В среде советской интеллигенции в 1930-е годы существовала и росла группа тайных диссидентов; ее сложно определить в цифрах; некоторые, но, очевидно, не все ее представители проявились во время войны — намеренно стараясь оказаться на оккупированных территориях и сотрудничать с немцами в деле «освобождения» России от большевистской диктатуры. До войны свою скрытую и пассивную оппозицию режиму, да и вообще свой образ жизни они называли «внутренней эмиграцией»; термин, по всей видимости, пошел от «внутренней эмигрантщины», формулировки К. И. Чуковского. В 1949 году некогда «внутренний», а затем вполне реальный эмигрант Николай Осипов (Поляков) напечатал в «Гранях» программно-апологетическую статью про это явление — «Внутренняя эмиграция в СССР». В то же время его жена, Лидия Осипова (Олимпиада Полякова), готовила к печати свой «Дневник коллаборантки», апологию уже не пассивного сопротивления, а активного коллаборационизма. Поляковы-Осиповы дождались немцев в Царском Селе, позже перебрались в Павловск, затем в Тосно, Гатчину, Ригу, откуда в июле 1944 года были эвакуированы в Германию. В годы войны они так или иначе всегда стремились сотрудничать с немцами «на благо России», прежде всего, печатались в оккупационной периодике.

Мы предлагаем вниманию читателей фрагмент «Дневника коллаборантки», посвященный жизни супругов в оккупированном Павловске.

* * *

Первая частичная публикация рукописи в 1954 г. в журнале «Грани», № 21, стр. 92–131. Жирным шрифтом и квадратными скобками выделены добавления и разночтения из отрывочной публикации в сборнике Н. Ломагина «Неизвестная блокада: Книга 2», 2002, стр. 441–475. По Ломагину же восстановлено выделение важных слов заглавными буквами. Полностью дневник до сих пор не опубликован. Датировка записей в этих изданиях не всегда совпадает, к тому же вариант «Граней» отредактирован (у Ломагина записи цитируются почти без правки). Здесь сохранена датировка «Граней».

---

Поднялась паника. Ринулись к дверям. Милицию смели. Какой-то милиционер хотел стрелять. Его обезоружили и избили. Многие, не заходя домой, бросились к вокзалу. Никаких поездов не было. И на вокзале их было арестовала новая милиция, но через полчаса вся куда-то скрылась. Вокзальное начальство ничего ни о каких поездах и их отправлении не знало. Бросились искать партийное начальство, но выяснилось, что все куда-то смотались. Совершенно ясно, что занавес опускается. Во всей этой истории самое замечательное и показательное — это «доверие населения к правительству». Ну где, в какой другой стране возможно, что население поверит в то, что его собственное правительство будет замуровывать в подвалах, а потом взрывать. А вот у нас верят! И слава Богу, что верят.

15.09.41

Все дни сидели в щели, не вылезая. Даже ночью нельзя было выйти. Тяжела духота. Сейчас абсолютная тишина. Нигде не видно и не слышно ни души. Кто-то сказал: «А что, если во всем городе одни мы и остались». Стало неуютно. В город пойти еще не решаемся. За картошкой сбегали. Тишина давит и пугает больше стрельбы. Прошла кучка солдат без командиров и без оружия. Впечатление полной растерянности. Мы спросили: где немцы? В Кузьмине. Значит, у нас они будут, примерно, через два часа.

17.09.41

До сих пор никаких немцев. Ходили в город. Тишина подавляющая. Никогда бы не поверила, что буду хотеть стрельбы. В городе никакого намека на начальство нет. Если оно и есть, то попряталось. Все боятся проронить хотя бы одно слово о происходящем. Как будто бы так и полагается, ходить по улицам, вымощенным стеклами и кирпичами от разрушенных домов, сидеть по подвалам и щелям. И все трясутся, что придут наши, а не немцы. Никаких эксцессов, грабежей или чего-либо подобного. Все понимают, что решается общая судьба: придут немцы — какие-то незначительные, с нашей точки, ограничения, а потом СВОБОДА. Придут красные — и опять безнадежное прозябание, а вернее всего репрессии и какие-нибудь новые изобретения советской юридической мысли: лагеря, а может быть и смерть. Придут они, конечно, разъяренные, что население видело их трусость, слабость и бездарность. А этого они не прощают.

18.09.41

Немецкие самолеты сбрасывали пропагандные листовки. Мы одну подобрали. Какое убожество, глупость и подлость! А главное, бездарность. «Морда просит кирпича». «Бей жида, политрука» и пр. И какой вульгарный и исковерканный язык! И не только на нас, интеллигентов, они произвели кошмарное впечатление. У всех настроение, как перед смертью. Неужели же мы и здесь ошиблись, и немцы то самое, что о них говорит советская пропаганда? Ив.- Раз. высказал предположение, что это большевики, чтобы скомпрометировать немцев, под их марку выпустили такие листовки. Мы вздохнули с облегчением и опять стали надеяться на лучшее.

19.09.41

Свершилось. ПРИШЛИ НЕМЦЫ! Сначала было трудно поверить. Вылезли мы из щели и видим: идут два настоящие немецкие солдата. Все бросились к ним. У одного в руке лопнувшее куриное яйцо, и он очень боится разбить его окончательно. Несет на ладони. Бабы немедленно нырнули в щель и принесли немцам конфеты, кусочки сахара, белые сухари. Все свои сокровища, которые сами не решались есть. А вот солдатам принесли. Немцы, по-видимому, были очень растеряны. Но никакой агрессии не проявляли. Спросили, где бы умыться. Мы отвели их к нашему пруду. Немец с яйцом все не знал, куда его положить. Кто-то взял яйцо у него из рук и обещал сохранить, пока он будет мыться. И он во время мытья все время оборачивался и глядел с беспокойством на свою драгоценность. Бабы начали вздыхать и жалеть их: «бедные, какие молоденькие, голодные. Гляди, как яйцо-то бережет. Вот и наши также на фронте. Небось и этим так же хочется воевать, как и нашим бедолагам. А что поделать» и пр. Немцы по интонациям поняли, что им симпатизируют, и немного поручнели. Ненормально обрадовались шутке: когда мы шли от пруда, я указала им на стекла, покрывающие двор, и сказала: «Это ваша работа». Смеялись дольше, чем заслуживала шутка. Разрядилось какое-то напряжение. Никакого воинственного впечатления эти немцы не произвели. И вообще наше «завоевание» произошло как-то совсем незаметно и неэффектно. Даже немного обидно: ждали, волновались, исходили смертным страхом и надеждами, и пришел какой-то немец с разбитым куриным яйцом в руке, и яйцо для него имело гораздо большее значение, чем все мы с нашими переживаниями. Мы даже слегка надулись на немцев. И все же КРАСНЫХ НЕТ! СВОБОДА!

21.09.41

Опять началась стрельба. Но теперь стреляют большевики. Фронт проходит между Федоровским городком и Кузьминым. Но это, конечно, ненадолго. Какое огромное наслаждение и удовлетворение открыто признать себя врагом этого проклятого строя! Ведь теперь начинается совершенно новая жизнь. Должна начаться. А на душе противный холодок недоверия. Вот не вижу я как-то вашей новой жизни. Вероятно, это от усталости. Война скоро кончится, и тогда начнется нечто непредставляемое. Только нам всем отдохнуть надо.

23.09.41

Сегодня нас немцы выгнали из щели. А стрельба по городу не только не утихла, но стала еще интенсивнее. И вот иди в дом и жди, когда в тебя попадет. Всё было вежливо, но непреклонно. В нашей щели будут немецкие окопы, пока немцы будут здесь. Было бы несомненно приятнее, чтобы они были где-нибудь под Москвой, а не около нас. Но ведь это ненадолго. Беседовали с двумя молоденькими офицерами. Один сказал по поводу Евангелия: «Мое Евангелие — труды фюрера и фюрер мой Бог». Что же это? У них то же, что и у нас? Не ошибаемся ли мы в них? Хотя: какое нам дело до них, а им — до нас? Переселились в квартиру Н. В., так как в нашу комнату попал снаряд. Снаряд небольшой, но все поковеркано и поворочено — жить невозможно. Кое-какое барахлишко всё же уцелело. Хорошо, что нас не было дома. Все судьба. Живем теперь с матерью Над. В., Ниной Федоровной и ее дочкой Тасей.

25.09.41

Не успели приспособиться к новому положению, как от коменданта приказ: всем к завтраму быть готовым к эвакуации. Брать только по одному чемодану или узлу на человека. Неужели же они дальше не пойдут? Стали паковаться, и оказалось, что у нас нет ничего такого, что нам было бы жалко бросить, кроме денег и нескольких вещиц. Среди них наши литые иконки.

26.09.41

Эвакуация по каким-то непостижимым причинам отменяется. Ходили сегодня разыскивать убитых лошадей. Нашли прекрасную верховую лошадь, только что убитую снарядом. Вырезали килограмм десять мяса и четыре жиру. Мясо приготовили с морковкой и перцем. Получилось великолепное блюдо. Но Николай почти совсем не ел. Говорит, очень приторно. Конский жир великолепен в тесто. Для меня конина не удивление, потому что в детстве, когда бывала в гостях у калмыков, всегда ее ела. Правда, чтобы бабушка не знала.

30.09.41

Начались первые заморозки. У нас при советской власти никогда не было столько топлива, сколько имеем сейчас. Рядом с нами Дом отдыха профсоюзов и там остались прекрасные березовые дрова. Таких мы не видали со времени нэпа. Мы два дня перебрасывали их через забор, и теперь сарай наш наполнен этими чудными дровами. Топи, сколько хочешь. Это тебе не «норма»: по ордеру четверть метра сырой осины на месяц. С другой стороны нашим соседом является особняк Толстого, в котором был «Дом литератора», — оттуда натаскали угля. Зима вполне обеспечена. И экономить не надо. Если бы где-нибудь достать мешка два муки и картошки, то мы прожили бы всю зиму, как баре. Сегодня нам принесли немного селекционных семян со станции Вавилова. Съедобны только фасоль, горох и соя. Но их очень мало. Все это в селекционных мешочках. И у меня сердце защемило: люди трудились годами, чтобы вывести эти сорта, а теперь это пойдет на два-три супа. Ничего! В свободной России мы скоро всё наверстаем! Страшно не хватает курева. Начинаем собирать окурки, брошенные немецкими солдатами, но их очень мало. Обстрел города непрерывный. Хорошо, что у большевиков на этом участке маленькие пушки. И по ком они бьют? По своим же людям? Ведь всякому ясно, что немецкие солдаты не ходят кучами по городу и не живут в частных домах. А они стреляют по всему городу вразброс. Немцы пока еще абсолютно ничем себя не проявляют. Только нельзя после темноты выходить из дому и запирать на ночь дверей. В любое время дня и ночи военные патрули могут ввалиться к тебе в комнату и проверить, нет ли у тебя в постели немецкого солдата, а под постелью большевистского шпиона. Но это война. Сегодня опять объявлена эвакуация.

ОКТЯБРЬ 1941

01.10.41

Эвакуация отменена. В доме Толстого стояли немцы и вчера ушли. Сегодня мы с Н.Ф. пошли пошарить «в рассуждении чего-бы покушать». Нашли какие-то супы в порошках. Один гороховый, другой ржаной. И пачку маргарина. Н.Ф. попробовала было заявить, что все это есть нельзя: «может быть отравлено». Иначе, мол, немцы ни за что не забыли бы таких драгоценностей. Мы на нее все насели. Во-первых, какой смысл немцам прибегать к таким кинематографическим эффектам, когда они могут просто перестрелять нас. Да и никому в городе немцы не сделали еще ни малейшего вреда. Суп употребили в полное удовольствие. Ничего особенного, но с голодухи приятно. Немецкий маргарин хуже русского.